– Сергей, вы, если и не классик, к элитарным поэтам точно принадлежите. А в классики, как вы считаете, войдете?
     – Ничего себе вопрос! Я себе тщеславие не расчесываю – ни к чему это и не моего ума дело. Про собственную «элитарность» впервые слышу.
     – А как вы сами относитесь к классике? Перечитываете классику?
     – Восемьдесят процентов, если не больше, моего чтения – классика. Сейчас я читаю, наверное, в третий-четвертый раз «Былое и думы».
     – А из современных писателей, поэтов кто-то вам интересен?
     – Я более или менее слежу за нынешней поэзией, поскольку имею отношение к этому цеху, и у меня есть потребность быть в курсе дела.
     Отставание с текущей прозой я немного наверстал два года назад, когда был в Букеровском жюри. Запомнился Леонид Юзефович, впрочем, его-то я давно ценю, а «новенькими» для меня были петербуржцы Елена Чижова и Николай Крыщук. Наверняка кого-то из достойных авторов забыл – я поэтому и не люблю этой журналистской «игры во мнения».
     В свое время с большим удовольствием прочел Владимира Сорокина «День опричника».
     – А как книга попадает вам в руки? Есть, наверное, своя библиотека? Ходите ли вы в библиотеки, книжные магазины? И что вас заставляет взять книгу в руки?
     – Ну, во-первых, у меня вроде бы нехудая домашняя библиотека. И здесь мы вернемся к вашему первому вопросу – к чтению классики.
     Почти всю классику я могу прочесть, не выходя из дома. А если я заинтересован в какой-то книжке, скажем, в последней книге Лидии Гинзбург, то просто взял и купил… Да вот она, называется «Проходящие характеры».
     – Плюс литпремии, наверное… И еще, вы читаете все, что вам дарят друзья?
     – Ну, если это – сочинения друзей, разумеется. А премии… Не помню случая, чтобы я, узнав о каком-то новом лауреате, бросился тотчас его читать, если не читал прежде.
     Я ведь, в общем-то, нахожусь внутри литературного процесса и, как правило, имею какое-то представление, кто чего стоит. А если не имею, то могу довериться мнению более осведомленных знакомых.
     – Помните ли вы свое самое первое детское мечтание «кем стану, когда вырасту»?
     – Конечно, помню: пожарным я хотел стать.
     – А когда пришли к мысли о писательстве?
     – И это помню. В девятом, что ли, классе зимой я шел от учительницы английского и вдруг ни с того ни с сего решил стать писателем, хотя я тогда почти ничего еще не сочинял.
     – А первую публикацию помните?
     – Первую? Затруднюсь вспомнить точно. Хотя, нет, первая публикация была в университетской многотиражной газете, где напечатали сразу нескольких студийцев Игоря Волгина: Бахыта Кенжеева, Александра Сопровского, Алексея Цветкова и меня, ну, в общем, наш тогдашний товарищеский круг.
     – Сергей, а как вы отдыхаете? Может, есть места, где вам хорошо и душой, и телом?
     – Я довольно легок на подъем и неравнодушен к новым впечатлениям, поэтому мне нравятся всякие поездки.
     А еще я люблю гулять на даче с собакой – у меня всю жизнь собаки. Я даже нашел объяснение своей дружбе с собаками: это хороший способ быть одному и при этом не чувствовать одиночества.
     – Заключаем мы обычно интервью пожеланием читателям «Вечерней Москвы»…
     – Во-первых и как всегда – хочу пожелать здоровья и поменьше огорчений. Ну а раз у нас литературное интервью, и это во-вторых, я бы пожелал читателям прочесть какие-нибудь новые стоящие стихи и привязаться к ним.
     
     Сергей ГАНДЛЕВСКИЙ
      Кто в курсе дела, вряд ли станет стыдиться…
     
     Мама маршевую
     музыку любила.
     Веселя бесчувственных
     родных,
     виновато сырость
     разводила
     в лад призывным
     вздохам духовых.
     Видно, что-то вроде
     атавизма
     было у совслужащей
     простой –
     будто нет его,
     социализма,
     на одной
     шестой.
     Будто глупым
     барышням уездным
     не собрать
     серебряных колец,
     как по пыльной улице
     с оркестром
     входит полк
     в какой-нибудь Елец.
     Моя мама умерла
     девятого
     мая, когда всюду
     день-деньской
     надрывают сердце
     «аты-баты» –
     коллективный
     катарсис такой.
     Мама, крепко спи
     под марши мая!
     Отщепенец,
     маменькин сынок,
     самого себя не понимая,
     мысленно
     берет под козырек.
     
     У Гоши? Нет.
     На Автозаводской?
     Исключено.
     Скорей всего, у Кацов.
     И виделись-то
     три-четыре раза.
     Нос башмачком,
     зеленые глаза,
     а главное – летящая походка,
     такой ни у кого ни до,
     ни после.
     Но имени-то
     не могло не быть!
     Еще врала напропалую:
     чего-то там ей
     Бродский посвятил,
     или Париж
     небрежно поминала –
     одумайся,
     какой-такой Париж!?
     Вдруг вызвалась
     «свой способ» показать –
     от неожиданности
     я едва не прыснул.
     Показывала долго, неумело
     и, морщась, я ударами младых
     и тощих чресел
     торопил развязку.
     Сегодня,
     без пяти минут старик,
     я не могу уснуть не вообще,
     а от прилива скорби.
     Вот и вспомнил –
     чтоб с облегчением
     забыть уже
     на веки вечные – Немесова.
     Наташа.
     
     Старость по двору идет,
     детство за руку ведет,
     а заносчивая молодость
     вино в беседке пьет.
     Поодаль зрелые мужчины,
     Лаиса с персиком
     в перстах.
     И для полноты картины
     рояль виднеется в кустах.
     Кто в курсе дела,
     вряд ли станет
     стыдиться
     наших пустяков,
     зане метаморфозой занят:
     жил человек – и был таков.
     А я в свои лета, приятель
     и побратим по мандражу,
     на черный этот
     выключатель
     почти без робости гляжу.
     Чик-трак – и мрак.
     И все же тайна
     заходит с четырех сторон,
     где светит месяц
     made in China
     и спальный серебрит район,
     где непременно в эту пору,
     лишь стоит
     отодвинуть штору,
     напротив каждого окна –
     звезда тщеты,
     вот и она.

Автор: Сергей Аман