Нобелевская премия по литературе 2011 года присуждена шведскому поэту Томасу Транстрёмеру. Это не стало сюрпризом, напротив, любители поэзии во всем мире давно ожидали этого решения от Нобелевского комитета. Транстрёмер родился в 1931 году, опубликовал первую книгу («17 стихотворений») в 1954-м, окончил Университет Стокгольма по специальности «Психология» и в 1960-1966 годах работал психологом в исправительном центре для малолетних преступников. В пятидесятые годы Транстрёмер близко подружился с американским поэтом Робертом Блаем, который переводил его стихи на английский. В 2001 году их многолетняя переписка была издана книгой под названием Air Mail . В 1990-м Транстрёмер перенес инсульт, частично лишивший его подвижности, однако он продолжал писать; последний по времени его сборник, «Великая тайна», вышел в 2004 году. Транстрёмер всю жизнь также занимается музыкой и до сих пор играет на пианино одной рукой.

Нобелевская премия, разумеется, не первая его награда. Транстрёмер также является лауреатом Международной литературной премии Neustadt (1990), премии Övralid , премии Петрарки (1981), обладателем «Золотого венка» поэтических вечеров в Струге (Македония) (2003), премии за вклад в литературу, которая присуждается Фондом Гриффина (тем же, что присуждает ежегодную Поэтическую премию Гриффина) (2007). По-русски стихи Томаса Транстрёмера можно прочесть в переводах Алексея Прокопьева и Александры Афиногеновой (см. также здесь), Ильи Кутика (имея в виду, что это не переводы, а весьма далекие от оригинала переложения) и Анатолия Кудрявицкого. Английские переводы есть, например, в журналах Blackbird и Owls .

Мы предлагаем вам сегодня небольшую подборку цитат из интервью Транстрёмера разных лет.

Я вырос во время Второй мировой войны, и это для меня, конечно, очень важный опыт. Швеция была нейтральной страной, но окружающие страны были оккупированы Германией - Норвегия была оккупирована, Дания была оккупирована. Швеция была независимой, но в то же самое время находилась в изоляции. Люди разделились - одни были за немцев, другие - за союзников. Напряжение было очень сильное, и в детстве я его постоянно ощущал. Родители развелись, я жил с мамой. У нас были родственники, с которыми мы были очень близки. Все они были крайне резко настроены против Гитлера, и я был наиболее воинствующим сторонником антигерманской коалиции. Вообще, я был в детстве таким маленьким профессором, дети так не должны себя вести. Я все время всем читал лекции - и следил за войной по газетам очень внимательно.

Я мечтал стать исследователем, путешественником. Нашими героями были Ливингстон и Стэнли, вообще люди такого типа. Всегда собирался в Африку и в другие далекие страны.

Когда мне было одиннадцать лет, я очень заинтересовался коллекционированием насекомых. Биология для меня всегда была очень важна. Я собирал по преимуществу жуков, у меня была большая коллекция. Постоянно бродил повсюду с сачком в руках.

В 1951 году я побывал в Исландии со школьным другом. Это был сильный опыт. По возвращении оказалось, что я не то чтобы нищий, но денег совсем не было. В 1954 году была опубликована моя первая книга, и я получил за нее премию. Эти деньги я истратил на восточное путешествие - поехал в Турцию и на Ближний Восток, а в то время это были совсем не туристические страны, особенно Турция. Это было настоящее приключение. Сегодняшние молодые люди тоже путешествуют с рюкзаками, как и я когда-то. Но теперь так делают все.

Кем бы я был, если бы родился в 1987-м? Если бы ходил в детский сад, если бы оказался воспитан в совершенно другой культуре, если бы не было никаких злобных учителей в Южной латинской гимназии Стокгольма? Я думаю, все равно проявились бы какие-то художественные наклонности, но в какой-то другой профессии. Что-нибудь связанное с людьми. Возможно, снова психология.

Первым поэтом, которого я заинтересовал, был Роберт Блай. Я думаю, потому, что он работал в том же направлении, что и я.

Мне повезло, меня переводили поэты, немного знающие шведский, - когда речь о таком малом языке, это редкая штука. Чаще оказываешься в руках специалиста по языку, который либо не чувствует поэзии, либо вообще ею не интересуется.

Я думаю, даже самый одинокий писатель держит в уме какую-то аудиторию. Она невидима, эта аудитория, и он сам может не знать о ее существовании, но она есть - я часто думаю, что она состоит из близких друзей, из людей, которые тебя хорошо понимают.

Я очень интересуюсь политикой, но скорее в ее человеческом, нежели идеологическом измерении.

Я был в Латвии и в Эстонии в 1970 году. Это были действительно закрытые общества. Иногда я чувствовал себя как персонаж раннего романа Грэма Грина. Эти страны много значили и для меня, и для многих других шведов. В Швеции было много беженцев из Балтии, и мы хорошо представляли себе, что там происходило.

Погода - это очень важно для всех нас, пишущих стихи, и для всех нас, живущих в Швеции. Очень странный свет. Мы далеко на севере, но из-за Гольфстрима климат довольно мягкий... однако свет - свет арктический, такого больше нигде не бывает. Очень светлые летние месяцы и слишком темные зимы.

Мне часто снятся сны, но, к сожалению, я мгновенно их забываю. Но бывают сны настолько яркие, что я могу их продолжать. Они становятся стихотворениями.

В самолете мне или слишком скучно, или слишком страшно, и настроения писать там у меня не бывает. Поезда гораздо лучше.

Поэзия для меня - противоположность общепринятым, привычным способам взаимодействия с реальностью.

Стихи в прозе - старая европейская традиция, особенно сильная во Франции. Когда в конце сороковых я начал писать, то прочел книгу, которая оказалась для меня очень важна - «Девятнадцать современных французских поэтов». Там было много стихотворений в прозе - Рене Шара, Элиаде, Реверди... Оказалось, что этот жанр для меня - совершенно естественный.

Поэзия и музыка тесно связаны. Связь эту сложно описать, но она есть, я много имею дело с музыкой - слушаю ее и играю сам; это развивает во мне чувство музыкальной формы, которое потом переходит в стихи.

Если бы я принадлежал к какой-нибудь деноминации, то, наверно, это были бы квакеры, я испытываю к ним сильное чувство. Но в Швеции это очень особенные люди, чтобы стать квакером, нужно быть практически святым. Я пытаюсь определиться в отношении религии. Хотелось бы достичь какой-то определенности прежде, чем я умру.

Да, в пятидесятые я читал Мейстера Экхарта и Августина. И они сильно на меня повлияли. Но мистиком я себя никогда не мог назвать.

У меня двойственное отношение к преподаванию литературного мастерства. Я не думаю, что можно научить кого-нибудь писать стихи. В этой идее есть что-то странное. Что преподаватель действительно может сделать, так это создать атмосферу, в которой студенты могут взаимодействовать друг с другом как друзья и одновременно как внимательные критики - и такая атмосфера способствует творчеству.

Типичный для меня способ писать - особенно когда речь о длинных стихотворениях - собирать их из фрагментов, которые сползаются в одно место, как муравьи в муравейник, куда несут свои заметки и наблюдения. На самом деле аналогия не совсем точная, потому что в муравейнике все пригодится, а в стихотворении - не обязательно.

Проблема писательских занятий в том, что ты выносишь нечто изнутри наружу. Но одновременно все вынесенное в текст должно быть понятно читателю, который относится к нему совершенно иначе, смотрит на него холодным взглядом и не испытывает никакого вдохновения. Для молодого поэта это некоторый шок, потому что поначалу кажется, что все так же вдохновлены, как ты сам.

Шведская аудитория довольно скупа на открытое выражение чувств. Люди обычно сидят с каменными лицами, не смеются, не кричат. Они думают, что не выказывать эмоций - это хороший тон. Это иногда бывает трудно, невозможно понять, скучно людям или, наоборот, интересно.

Некоторые из тех, с кем я начинал, вовсе перестали писать. Другие стали не слишком популярными писателями. А я более или менее прославился, - и это, конечно, плохо влияет на отношения. То есть когда мы общаемся как человек с человеком - ничего страшного, но как только речь заходит о литературе, воскресить ту прекрасную ситуацию, в которой мы все были равны, щедры и полны надежд, становится почти невозможно.

Отношение к писателям в Швеции, возможно, как и в Нидерландах, очень двойственное. Если ты прославился, то тебя считают очень важным человеком. Если потерпел неудачу, то внезапно оказываешься всеобщим посмешищем.

Источники: официальный сайт Томаса Транстрёмера, блог Джени Морелли, журнал Bzzlletin .​