Один из самых переводимых российских писателей. Живой классик», —это все о нем.) 25 августа посетил Таллинн.

В конце концов я убил своего отца, — так начинается последний роман Виктора Ерофеева «Хороший Сталин», переведенный на 40 языков.

В действительности отец писателя, видный советский дипломат Владимир Иванович Ерофеев, скончался 40 дней назад на 91-м году жизни, и писатель говорит о нем с нежностью и глубоким уважением.
«Отец доказал, что можно оставаться порядочным человеком в любых условиях, — сказал Виктор Ерофеев. Он был личным переводчиком Сталина с французского. Работая в советском посольстве в Швеции, помогал Александре Коллонтай писать мемуары на французском языке для мексиканского издательства. Участвовал в переговорах с Финляндией. В Париже был советником по культурным связям».

(Я совершил не физическое, а политическое убийство — по законам моей страны это была настоящая смерть — сказано в романе. Участие Виктора Ерофеева в неподцензурном альманахе «Метрополь» разрушило карьеру его отца.)

Писатель приехал, чтобы поговорить о свободе. Но не столько о политической, сколько о свободе в философском смысле.

«Мы тем и отличаемся от животных, что у нас есть свобода выбора. Наверно с этого надо начать. Это состояние одновременно и будоражит, дает ощущение дозволенности, и приоткрывает нам последние истины бытия. Состояние истори­чес­кой несвободы, которое пронизывает века, может быть изменено. В нашем сознании нет фатального чувства несчастья.

Все, что мы делаем в этом мире, — строительство самих себя как свободных людей. Строя свою свободную личность, мы получаем возможность познать свое предназначение. Глобального смысла жизни мы, наверно, не найдем. Если только не случатся особые перемены в нашей природе. Но мы можем понять, к чему мы признаны, и тогда мы станем сильнее всех обстоятельств, которые нас окружают. Но это требует бесстрашия…»

Как вы развили в себе свободу писательства? Свободу от внутреннего цензора. Ваши книги — в них та самая свобода бесстрашия. Хотя бы первая фраза «В конце концов я убил своего отца». Понятно, что это не о вас самих, а об обществе, которое вот так «фрейдистски» избавилось от наследия коммунизма, наследия Сталина, если хотите и теперь пребывает в некоторой растерянности — куда идти дальше… Как вам давалась эта свобода, когда вы начинали свой путь?

Умный вопрос, потому что увидеть в первой фразе «Хорошего Сталина» не только отголоски фрейдизма, но и социальную составляющую, это очень точно. Спасибо вам за это.

Но я вас разочарую. Писателями не становятся. Это такие существа, которым что-то свалилось на голову. Они — носители тайны, которую сами не могут понять. Я не хочу вас уводить в мистические дебри, но вот ты пишешь — и сознаешь, что это не ты написал, что через тебя проходит нечто, водящее твоей рукой, складывающее слова во фразы, фразы в страницы и т.д.

Писатель — он вроде радиоприемника, ты чувствуешь, как в эфире проходит энергия, надо настроиться на волну, услышать какое-то «бу-бу-бу», осмыслить и записать. Но если ты не слышишь это «бу-бу-бу», а только притворяешься, что слышишь, тебе на следующее утро станет стыдно.

Я не обучался никакой свободе. Свое первое стихотворение написал про ландыши. Да, я сделал «Метрополь», но конечно без Василия Аксенова ничего бы не получилось. Ну конечно хотелось свободы, хотелось чтобы не было цензуры, мы хотели прорваться, мы не собирались становиться революционерами, мы просто старались доказать, что литература может быть и такой — а теперь ни один учебник советской истории не обходится без нас.

Мы хотели прорваться через невыносимую в 79-м году цензуру.

И поплатились за это…

Да, меня, в частности, вышвырнули из Союза писателей, сделали невыездным, но только отчасти: моя первая жена была полька, и в Польшу, к родне, меня все-таки выпускали. А потом началась относительная либерализация, в 87-м в Москву приезжал Рональд Рейган, меня пригласили на прием, и в какой-то момент я оказался втроем с Рейганом и Горбачевым. И Горбачев спросил: «А чего тебя не приняли в Союз писателей?»

На следующий день мне позвонили из СП — что вы к нам, мол, не заходите. Я поразился, как быстро доходят до них слова. А Рейган тогда же спросил: «Вы были в Штатах? Нет? Я вас приглашаю». И с тех пор я «раскупорился». А 19 августа 1991 года я был во Франции, отдыхал на Ривьере уже несколько дней. И вдруг на пляже вижу — ко мне идет Французское ТВ. Поставили меня перед камерой, позволили немного одеться — и я разоблачал этот путч.

Вечером смотрю «Новости»: в самом деле, путч в Москве, а потом моя морда, я там что-то разоблачаю — на заднем плане две француженки играют в бадминтон с голыми грудями. Боже мой, какая профанация! Я тут борюсь с тоталитаризмом, а они топлес!

Вполне в вашем стиле! «Вы­сокое» рядом с эротикой.

Да, стиль не поменяешь.

Все, что вы говорили здесь, в высшей степени патриотично. Тем не менее, вас обвиняют в русофобии, катят на вас бочку, льют грязь и т.д. Особенно за «Энциклопедию русской души». В чем дело? Неужели они не понимают, что это худо­жест­венный текст, метафорический, что слова персонажа нельзя принимать за авторскую позицию?

Вы знаете, с «Энциклопедией…» произошло дикое недоразумение. Это роман о похождениях русского интеллигента в 90-е годы. Роман разорванный, как само то время. Как сознание. И герой от отсутствия работы, денег, развала семьи, развала государства доходит до полного отчаяния. Все искорежено. И рождаются всякие мысли. Там задействованы все стереотипы того времени, которые возникали в обоих лагерях: и почвенников, и либералов. И прием лежал практически на поверхности, надо было быть каким-то  дураком, чтобы не понять этого.

Меня два раза за нее смешивали с дерьмом. Сначала запрещенное ДПНИ (Движение против нелегальной иммиграции. — Ред.) , а затем профессора моей альма матер, филфака МГУ. Требовали меня посадить. Потом, правда, один профессор сказал, что не подписывал, декан сказал, что книга отвратительная, но это еще не повод сажать человека… Поляки тоже маху дали. Польская критика писала «Ну, Ерофеев, даже поляки так плохо о русских не думают!» Хотя на задней странице обложки Тадеуш Конвицкий, прекрасный режиссер и писатель, очень правильно объяснил, про что эта книжка.
Вообще все, что связано с национальным вопросом, очень болезненно. Поэтому воспринимается неоднозначно. Но надо иметь свою голову на плечах.

Я горжусь, что пишу на русском языке, что каким-то образом развиваю его, что меня перевели на 40 языков, вот мы с женой после выхода «Хорошего Сталина» на персидском языке были в Иране, и я чувствовал себя примерно как Андре Мальро, заехавший в Советский Союз при Сталине. Ко мне подходили иранцы, говорили «У нас все плохо!». И в самом деле, что там творится — это же мрак!
Иранцы выбросили из «Хорошего Сталина» все сексуальные сцены — это потребовала цензура министерства образования и исламской культуры. Но выбросили и фразу «мой папа не имел с Богом дипломатических отношений»…

Насколько вы считаете себя еще и филологом?

Насколько мне позволяют мое бесстыдство и скромность. Я по образованию филолог. У меня два тома филологических работ, а диссертация «Достоевский и французский экзистенциализм» вышла отдельной небольшой книжкой. А еще одна работа, «В лабиринте проклятых вопросов», разрослась настолько, что пришлось ее разделить на «Лабиринт-1» и «Лабиринт-2». Все это есть на книжном рынке.
И в Интернете. Вас не шокирует то, что ваши книги

в Интернете распространяются бесплатно?

Нет. Как не шокирует то, что муж отбирает у жены книжку и читает в постели. А ведь мог бы купить собственный экземпляр. Я считаю, что если он читает в постели, то дополнительные деньги с него не возьмешь, только порадуешься за то, какая у него широкая постель. А публикации в Интернете контролировать невозможно.

Вы в свое время устроили «Поминки по советской литературе». А сейчас литература реанимировалась?

Советскую литературу ничто не воскресит. А постсоветская? Есть. И много писателей, ярких, но мне недостает писателей, которые смогли бы создать и сохранить свой большой худо­жественный мир. Благодаря слову, благодаря возможности по-своему рассказать о природе человека.

В Серебряный век у нас сотни людей были талантливы. Казалось, кленовое дерево обрушилось всеми листьями — и желтыми, и красными. И родился прекрасный ковер российской художественной мысли. Но литература все же и сейчас Дар Божий. У нас нет таких писателей, как Андрей Белый, как Набоков. Но, к примеру, мой друг Володя Сорокин большой писатель.

У вас много с ним общего…

Наверно то, что в жизни мы оба намного скромнее, чем в литературе.

Вы писали о том, что постсоветские страны растапливают печку навозом своих несчастий и обид. Вы и здесь это приметили?

Это везде происходит.

А есть от этого панацея?

Нет. До тех пор, пока не сгорит навоз.

У современного жителя постсоветских стран чувство собственного достоинства присутствует?

Сложный вопрос. Все зависит от того, насколько мы включаем сюда реальное достоинство. Если мы говорим о достоинстве человека, который хочет прокормить семью, выжить и не рассыпаться — то да. Если же мы говорим о достоинстве как понятии, как о духовном аристократизме — этого в нашем мире мало. Его нам крайне не хватает. Может, оттого, что нет тех, кто скажет спасибо за это.

Ерофеев Виктор Владимирович
• Родился 19 сентября 1947 года в Москве.
• Часть детства провел с родителями в Париже.
• Известность получил после публикации эссе о творчестве маркиза де Сада в журнале «Вопросы литературы».
• В 1975 году защитил кандидатскую диссертацию «Достоевский
и французский экзистенциализм».
• В 1979 году за организацию в самиздате неподцензурного альманаха «Метрополь» был исключен из Союза писателей.
• До 1988 года его не печатали в СССР.
• Первый роман Виктора Ерофеева «Русская красавица» (1990)
переведен более чем на двадцать языков.
• По рассказу «Жизнь с идиотом» Альфред Шнитке написал оперу, в 1993-м был снят одноименный фильм (реж. Александр Рогожкин).
• Лауреат премии имени В. В. Набокова, кавалер французского
Ордена искусств и литературы.

Борис Тух
Фото: www.ogoniok.com