Сколько в России литературных премий — двадцать, тридцать? Если верить Справочнику Российской государственной библиотеки — больше трех сотен. Среди них такие занятные, как премия памяти Анны Ахматовой, учрежденная совместно Федеральным центром службы исполнения наказаний и лютеранской церковью, вручаемая за лучшее выражение «идеи христианской духовности» в произведениях осужденных и служащих исправительно-трудовых заведений. Или питерская «Правда — в море», присуждаемая за рассказы и стихи, «ярко отражающие духовный мир моряка» и «прививающие любовь к морю и военно-морской службе».

Большинство премий, однако, подобного экзотического привкуса лишены. В основном они функционируют как элементарные механизмы по перекачке государственных, муниципальных или частно-спонсорских денег в карманы дружественных либо идейно близких писателей. Кстати, взгляд на премию как на филантропическую институцию, своего рода литературный собес, оказался популярен и за пределами литературного сообщества: известно, например, что Алла Демидова, оказавшись однажды в премиальном жюри, активно расспрашивала литературных знакомых, кто из претендентов нуждается больше прочих, дабы голосовать за самого бедного.

По-человечески подобный подход понятен — писательский труд тяжел и оплачивается скудно. Плохо лишь то, что все это называется премиальным процессом, не имея к нему, в сущности, никакого отношения. И дело здесь не в количестве премий как таковом — во Франции их три с лишним тысячи, в англоязычном мире еще больше — и даже не в самом по себе взгляде на премию как на банальную раздаточную. В конце концов, большинство западных литературных премий, по словам критика Николая Александрова, «тоже носят грантовый характер, их цель — поддержка молодых дарований и тех авторов, чьи произведения, проигрывая борьбу за читателя, обладают тем не менее, на взгляд экспертов, немалыми эстетическими достоинствами».

Беда отечественного премиального процесса в его бессистемности: премии внезапно учреждаются и так же внезапно исчезают; у них, как правило, нет ни внятной цели, ни осмысленной процедуры. Случайные люди организуют премии и приглашают других случайных людей в жюри, чтобы те наградили третьих — еще более случайных. Разумеется, ни о каких критериях отбора победителей в таких случаях речь не идет — если не считать таковыми округлые фразы про «следование классическим традициям», «глубокое проникновение в жизнь человека труда» или попросту про «благо отечества». И уж в последнюю очередь участников цепочки заботят эстетические соображения.

Это, понятно, касается явлений заведомо маргинальных, происходящих на дальней периферии литературной жизни. Информация о таких премиях редко просачивается в прессу, а если просачивается, то попадает в раздел «курьезы». Если же сосредоточиться на процессах более значимых и заметных, на тех премиях, к которым принято относиться всерьез, то станет ясно, что основным препятствием для развития премиальной системы в России является слабость экспертного сообщества. Оно не просто раздроблено и неавторитетно в глазах читателей — оно и для самого себя не является авторитетом. Как сформулировал несколько лет назад критик и редактор Борис Кузьминский, мы «попробовали обустроить литературную конъюнктуру по-своему и феерически облажались». Любая вменяемая премия строится на доверии — литературная публика делегирует отдельным своим представителям право говорить от имени всего сообщества. Нет доверия — нет и экспертных институтов. Потому так незавидна судьба премий, позиционирующих себя как экспертные.

Гудбай, «Букер»!

В середине марта стало известно о том, что на двадцатом году жизни скончался «Русский Букер», старейшая из постперестроечных литературных наград, вручаемая ежегодно за лучший роман на русском языке. Причина смерти — отказ спонсора, компании BP, от дальнейшего сотрудничества. Впрочем, официального извещения о кончине пока не последовало — правление фонда «Русский Букер» обошлось обтекаемой формулировкой «переговоры с возможными партнерами на данный момент не дали определенных результатов, но они продолжаются». Однако большинство наблюдателей не сомневаются в летальном исходе и без особого стеснения пишут некрологи.

В случившемся нет ничего удивительного, странно скорее то, что этого не произошло раньше. Практически все годы существования Букеровской премии решения ее жюри вызывали реакцию в диапазоне от недоумения до негодования. По остроумному замечанию литератора Александра Агеева, в отечественной критике за это время даже сформировался новый жанр: «гневное рассуждение на предмет ублюдочности букеровского шорт-листа». Справедливости ради отмечу, что были в истории премии и удачи: так, десять лет назад «Букер» способствовал выдвижению на авансцену литпроцесса Михаила Шишкина, а в 2007 году премия досталась Александру Иличевскому, после чего тираж премированного романа «Матисс» резко вырос, а его автор утвердился в ряду ведущих российских прозаиков. Но награждение «Матисса» было последним разумным решением в букеровской истории, за которым последовало несколько громких провалов, один другого нелепее. А уж после декабрьского скандала с присуждением премии безграмотному квазиисторическому роману Елены Колядиной спонсоров, реши они продлить контракт с букеровским фондом, можно было бы и вовсе заподозрить в мазохизме.

«Русский Букер» — не первая жертва несовпадения представлений о прекрасном у литературной публики и меценатов. В 2003 году Росбанк отказался поддерживать премию Аполлона Григорьева, вручаемую Академией русской современной словесности — объединением 38 ведущих критиков. Тогда поговаривали, что после одного совсем уж необъяснимого промаха жюри и последовавшей обструкции в прессе представитель банка решил наконец полюбопытствовать, куда уходят его деньги. Прочитал награжденный рассказ, удивился — и денежный поток на этом иссяк. Еще два сезона премия вручалась «безгонорарно», а потом и вовсе прекратила свое существование.

В отличие от «григорьевки», в активе которой все же немало попаданий, «Букер» позволял себе чудить едва ли не ежесезонно — и чем дальше, тем чудесатее. Определенная доля вины за такое положение дел лежит и на букеровском комитете, фактическим руководителем которого больше десяти лет является критик и литературовед Игорь Шайтанов. Именно комитет по регламенту премии определяет состав жюри и, таким образом, принимает на себя ответственность за дальнейшие судейские решения.

Другая проблема — отсутствие единой картины литературного процесса и мало-мальски общепринятой иерархии достижений современного литхозяйства. Более того, критики совершенно по-разному смотрят на сущность литературы и ее предназначение. Во времена «григорьевки» ее номинаторы — те самые 38 ведущих критиков — называли в качестве лучших произведений года то двадцать, то двадцать пять разных текстов. В этих условиях, достанься любая литературная награда хоть Улицкой, хоть Пелевину, хоть Быкову, хоть Кабакову, — все равно недовольных будет больше, чем одобряющих.

Большой роман

Еще одна причина исчезновения «Букера» — появление в середине 2000-х мощного конкурента в лице полугосударственной «Большой книги». Она работает, по сути, с тем же сегментом литературного поля, что и «Букер», и тоже отдает предпочтение романам (впрочем, привечает она и нон-фикшн, в особенности биографии, и сборники рассказов и повестей). При этом ее премиальный фонд намного солиднее букеровского (5,5 млн рублей против букеровских 900 тыс.), а процедура более продуманна. Есть у «Большой книги» и свое ноу-хау — это единственная значимая премия, где определяется не один лауреат, а тройка победителей.

Как ни удивительно, решения новой премии не вызывали до сих пор серьезных нареканий. Оказалось, что достаточно разбавить непосредственных участников литпроцесса журналистами, банкирами и предпринимателями в пропорции 50 на 50, как судейская коллегия сразу становится дееспособной и начинает принимать вполне вменяемые решения. Конечно, непредсказуемых ходов и радикальных жестов от «Большой книги» ждать не стоит — жюри, состоящее из ста с лишним человек, по определению будет тяготеть к «центризму», люди «со стороны» с гораздо большей вероятностью поставят высокий балл раскрученному автору, чем дебютанту или малоизвестному провинциалу. Потому среди «большекнижных» лауреатов — почти сплошь знакомые имена: Людмила Улицкая, Дмитрий Быков, Дина Рубина, Владимир Маканин, Виктор Пелевин (впрочем, и замечательный роман «Каменный мост» менее известного Александра Терехова год назад не остался без награды). Но, с другой стороны, и явных провалов за пять прошедших сезонов это жюри не допустило. Что, учитывая отечественные премиальные традиции, уже достижение.

Не должен принести разочарований и шестой сезон — прошедший год выдался достаточно урожайным, недостатка в сильных претендентах нет. Рискну сказать, что наиболее очевидным фаворитом в борьбе за первую премию видится упоминавшийся выше Михаил Шишкин с новым романом «Письмовник».

Премии и медиа

На самом деле, при всех недостатках «Букера», проект был вовсе не бессмысленный. Да, его реализация оказалась крайне неудачной, но сама по себе премия за лучший роман — важный элемент литпроцесса. Так же, как и другие «жанровые» награды: премия Ивана Петровича Белкина, вручаемая за лучшую повесть, и премия имени Юрия Казакова — за лучший рассказ. К сожалению, медийный резонанс обеих минимален. Против них играет прежде всего «немодная» толстожурнальная привязка: «казаковка» существует на базе «Нового мира», белкинская рождена журналом «Знамя». Кроме того, в них не слишком заинтересованы крупные издательства, способные заняться раскруткой, поднять медийную волну: и рассказ, и повесть — жанры «бесперспективные», их отдельной книгой не издашь, бестселлер не слепишь. То ли дело роман — не случайно все последние букеровские лауреаты, включая комическую Колядину, немедленно после победы вербовались крупнейшим издательством АСТ.

Да и сами премии зачастую не слишком заботятся о своей внешней привлекательности. По словам главного редактора «Знамени» Сергея Чупринина, «такие премии, как белкинская и казаковская, адресованы в первую очередь профессиональному сообществу, их цель — разметка литературного поля: обозначение эстетических приоритетов, выстраивание иерархии».

Один из главных недостатков большинства внутрилитературных наград — их закрытость, непрозрачность. Члены жюри обязуются не выносить свое особое мнение за пределы совещательной комнаты — на публику. Установка и вообще-то странная (все люди взрослые, со своими репутациями, все должны отвечать только за себя, а не за соседа по жюри), но особенно забавная в случае с сугубо экспертной премией Аполлона Григорьева. Хорош эксперт, которому запрещено публично заявлять и аргументировать свою позицию! Чрезвычайно строго за соблюдением омерты следил и «Букер», отчего все попытки членов букеровских жюри разных лет, будь то прозаик Василий Аксенов или критик Никита Елисеев, выразить свое недовольство шорт-листом либо лауреатом неизменно приводили к скандалам.

«Нацбест» с НОСом

На этом фоне понятен успех премии «Национальный бестселлер», в отсутствие внятной концепции добившейся медийной популярности исключительно за счет динамичной церемонии награждения. Члены жюри «Нацбеста» по очереди выходят к микрофону и после короткого спича называют имя своего лауреата. Таким образом, премиальный сюжет создается на глазах у зрителей, а победитель определяется, по сути, в прямом эфире. Плюс к тому жюри «Нацбеста» формируется из медийно привлекательных персонажей — актеров, спортсменов и даже священнослужителей. Неудивительно, что в литературной среде к «Национальному бестселлеру» относятся прохладно (Чупринин характеризует его как премию, адресованную «охочей до новостей и скандалов публике»), но итоги «Нацбеста» неизменно вызывают оживленное обсуждение и в прессе, и в блогах. Есть на счету премии и настоящие открытия — так, дебютный роман одного из самых известных представителей прозы «новой волны» Андрея Рубанова «Сажайте и вырастет» засветился именно благодаря «Нацбесту». Правда, созданная «Национальным бестселлером» репутация зачастую недолговечна, как было, например, с молодым прозаиком Ириной Денежкиной, а в шорт-листах с текстами признанных литераторов соседствуют романы Оксаны Робски или Сергея Доренко.

То же можно сказать о недавно возникшей премии НОС — своего рода элитарном клоне «Нацбеста». НОС — премия без концепции (настолько, что до сих пор никто не знает, как же, собственно говоря, расшифровывается ее название — предлагается то «новая словесность», то «новая социальность»), зато с поставленной процедурой: дискуссии, интерактивность, новые технологии. Это тот случай, когда эффектность постановки позволяет не слишком задаваться вопросом: зачем? Естественно, при таком подходе шоу оказывается самоцелью, а все содержательные моменты вытесняются на далекую периферию.

Особенно ярко это проявилось в истории с завершившимся в конце марта проектом НОС-1973, где шорт-лист был составлен из произведений, написанных либо опубликованных в 1973 году. В стремлении раскрутить новую премию за счет привязки к ней известных имен из литературоцентричного прошлого организаторы расстарались — выбирать предлагалось из Галича, Набокова, Шукшина, Стругацких и дюжины других не менее достойных авторов. В итоге, по версии жюри, победили «Прогулки с Пушкиным» Абрама Терца/Андрея Синявского, эксперты предпочли «Москву—Петушки» Венедикта Ерофеева, зал выбрал Варлама Шаламова, а интернет проголосовал за Фазиля Искандера. Без наград оказались Солженицын и Саша Соколов. Смысл всего этого действа остался неясен, однако шоу вполне удалось.

Заданное направление

На фоне премий шумных, но бестолковых выделяется некоторое число менее громких наград, систематически и вполне эффективно работающих с тем или иным сегментом литературного поля. Так, премия Андрея Белого уже больше трех десятилетий (пусть и с перерывами) связана по преимуществу с «экспериментальной» словесностью (среди ее лауреатов еще в доперестроечные времена были такие легенды отечественного андеграунда, как поэты Елена Шварц, Ольга Седакова, Алексей Парщиков, прозаики Евгений Харитонов и вышеупомянутый Саша Соколов). «Русская премия» поддерживает авторов, пишущих по-русски за пределами России (она открыла, в частности, Владимира Лорченкова из Молдавии и Андрея Иванова из Эстонии).

И все же, несмотря на спорность многих решений, на слабую эстетическую вменяемость членов премиальных жюри, на процедурную или концептуальную ущербность большинства премий, ситуация постепенно меняется к лучшему. Главное доказательство тому — ощутимое в последние годы влияние премий на продажи. Все 1990-е литературная публика сетовала: если британский «Букер» или французская Гонкуровская премия приносят победителям стотысячные тиражи, то лауреаты российских премий продолжают прозябать в безвестности. Сейчас ситуация меняется, и лейбл «лауреат “Большой книги”» или «финалист “Национального бестселлера”», размещенный на обложке, способен ощутимо повысить стартовый тираж. То есть премии начинают выполнять по крайней мере одно из своих предназначений — указывать читателю: «Се писатель, берите и читайте».

Михаил Эдельштейн