Григорий Перельман - человек-загадкасовременной российской науки. Он ведет аскетичный образ жизни вскромной петербургской квартире, не общается с журналистами и невыступает публично.

В прошлом году Перельман дал повод для удивления всему миру, отказавшись от престижнейшей награды - премии в 1 миллион долларов, которую ему присудил Математический институт Клэя за доказательство гипотезы Пуанкаре.Впрочем, это не первый миллион, от которого отказался Перельман: в 2006году он отказался от престижной медали Филдса, "математического Нобеля".

"Конечно, всех, в первую очередь, интересует, почему Перельманотказался от миллиона. К сожалению, в двух словах ответить на этотвопрос невозможно. Маше Гессен (автору) пришлось для этого написатьцелую книжку. На мой взгляд, она все объяснила достаточно четко ирассказала о Перельмане с большим тактом и уважением", - рассказала РИАНовости редактор издательства Corpus Евгения Лавут.

Первоначально книга была издана на английском языке и критикиупрекнули Гессен, что она, не встретившись лично с Перельманом,попыталась воспроизвести его логику и при отсутствии фактов спекулируетна тему того, почему он отказался от награды, и избегает общения сжурналистами.

"Гессен, действительно, никогда не говорила с Перельманом, он ведьне встречается с журналистами. Но она ссылается на свидетельства имнения людей, знающих его лично - педагогов, коллег. Ученым вообще невсегда нравится, когда про их мир пишет человек со стороны. А Перельман- особый случай, о нем все стараются говорить очень осторожно. Ему итак досталось от прессы и публики", - считает Лавут.

Книга рассчитана на самую широкую аудиторию, и является, по мнениюЛавут, не обычной биографией, а попыткой реконструкции состояниисовременной российской науки с ее непростым прошлым. Помимо Перельманаавтор описывает проблемы математических школ, а также обращается копыту советских ученых.

Отрывок из книги Маши Гессен о математике Григории Перельмане

Глава 2.  Как воспитать математика

В середине 1960-х профессор Гаральд Натансон предложил одной изсвоих студенток, которую звали Люба, место в аспирантуре. Нельзясказать, что этот шаг дался ему легко. Женщин в аспирантуру тогдапринимали с большой неохотой, подозревая их в тайной склонности кдеторождению и прочим несерьезным вещам, отвлекающим от науки.

К тому же Люба была еврейкой, а это означало, что профессорНатансон, приберегавший для нее место на кафедре, вынужден былинтриговать, лавировать и заискивать. С точки зрения системы, евреибыли еще более ненадежными, чем женщины. В послевоенном СССР изощренныйантисемитизм имел силу негласного закона. Натансон, будучи евреем,преподавал в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена -второразрядном вузе в сравнении с Ленинградским госуниверситетом - иоттого мог позволить себе покровительствовать евреям - студентам ипреподавателям.

Правда, Любе было почти тридцать. Она уже была не в том возрасте, вкотором женщины в СССР обычно выходили замуж и рожали детей. Натансон судовольствием заключил, что она готова целиком посвятить себяматематике. И оказался не так уж неправ: Люба и в самом деле былаувлечена наукой. Тем не менее она отклонила щедрое предложениепрофессора, объяснив, что недавно вышла замуж и подумывает о ребенке.Люба рассказала, что уже приняла предложение стать учителем математикив ПТУ и теперь намерена оставить математическое сообщество Ленинградалет на десять-двенадцать.

По советским меркам этот срок был ничтожным. Окраины Ленинградатолько начинали застраиваться, и некоторые семьи перебрались изперенаселенного и обшарпанного центра в новые высотки в пригородах.Одежда и провиант, даже прескверного качества, по-прежнему были вдефиците, но промышленность потихоньку развивалась, и новоселы изпригородов теперь могли приобрести простейшие стиральные машины ителевизоры. Эти телевизоры, хотя и именовались черно-белыми, картинкудавали серую, точно отображая унылую советскую действительность.

В общем, жизнь текла медленно. Гаральд Натансон продолжалпреподавать в пединституте, перенаселенном и обшарпанном, когда Любаснова пришла на кафедру. Она состарилась и отяжелела. Люба рассказала,что за годы своего отсутствия она родила сына. Теперь ее Гриша подрос,пошел в школу и выказывает явные способности к математике. Он дажепобедил в районной математической олимпиаде в Купчине - районеновостроек, где они жили.

Следуя давней традиции математической преемственности, Гриша былготов начать с того места, где остановилась его мать. Эта историяпроизвела на Натансона сильное впечатление: он и сам был из династииматематиков. Его отец, Исидор Натансон, был автором каноническогоучебника высшей математики и преподавал в том же пединституте до самойсмерти в 1963 году.

Сын Любы перешел в пятый класс, то есть уже мог начать серьезнозаниматься. У Натансона уже был на примете преподаватель для Гриши. Кнему профессор и отправил мальчика и его мать.

Так началось обучение Григория Перельмана.

* * *

Олимпиадная математика похожа на спорт куда больше, чем многиеполагают. Здесь тоже есть клубы — математические кружки, есть тренеры —преподаватели математики, есть тренировки и, разумеется, состязания.Одних способностей для успеха мало: талантливому ученику нужен хорошийнаставник, команда, поддержка семьи и, разумеется, воля к победе.Невозможно сразу выделить будущих звезд.

Гриша Перельман пришел в математический кружок Ленинградского дворцапионеров осенью 1976 года. Он оказался гадким утенком среди другихгадких утят. Гриша был полноват и неловок. Он играл на скрипке (егомать, которая обучалась не только математике, но и играла в детстве наскрипке, приглашала к сыну частного преподавателя). Когда Гриша пыталсяобъяснить решение математической задачи, слов оказывалось так много, аречь текла так быстро, что понять почти ничего было нельзя. Он был нагод младше других детей (только один мальчик в кружке был еще младше),но развит не по годам.

Гришин товарищ по кружку Александр Голованов одолевал программу двухклассов за год и собирался закончить школу в тринадцать лет. Троедругих мальчиков обходили Гришу на соревнованиях в первые годы егозанятий. По крайней мере еще один из них - Борис Судаков,любознательный, энергичный мальчик (его родители, как выяснилось, былизнакомы с семьей Перельманов), выказывал способности большие, нежелиГриша.

Как Судаков, так и Голованов были отмечены признаками одаренности.<…> Они боролись за первенство всегда и повсюду, и математикабыла лишь одной из многих вещей, приводивших их в восторг, одним изспособов блеснуть умом и доказать свою уникальность. Гриша быллюбознателен, но молчалив, и для этих двоих истинным наслаждением былоделиться с ним идеями. Сам же он подобное желание обнаруживал редко. Онводил дружбу с математическими задачами - крепкую, но глубоко интимную.Говорил Гриша в основном о математике, да и то чаще с самим собой.Случайный посетитель занятий маткружка не выделил бы Гришу среди другихмальчиков. В самом деле, среди множества знакомых Перельмана (даже тех,кто встречался с ним позднее) я не нашла ни одного, который описал быего как яркую личность. Никому не приходило в голову, что он можетблистать. Перельмана описывали как чрезвычайно умного мальчика,предельно точного в словах и мыслях.

Природа мышления до сих пор остается во многом таинственной.Математиков можно разделить на две категории: алгебраистов, тех, комупроще справиться с любой задачей, сведя ее к числам и переменным, игеометров, которые воспринимают мир как совокупность фигур. То естькогда один математик видит формулу:
a2 + b2 = c2 , другой видит геометрические фигуры. <…>

Александр Голованов, более десяти лет проучившийся с Гришей и иногдас ним состязавшийся, отзывался об однокашнике как о незаурядномгеометре: пока Голованов вникал в суть геометрической задачи, уПерельмана уже было наготове ее решение. Дело в том, что Голованов былалгебраистом. Напротив, Борис Судаков, который проучился с Перельманомшесть лет, рассказывал, что тот мог свести любую проблему к формуле.Судаков был геометром; его любимым доказательством приведенной вышеклассической теоремы было графическое, не требующее ни формул, ниустных объяснений. Иными словами, каждый из этих двоих думал, что стильмышления Перельмана радикально отличается от их собственного.

Судя по всему, Гриша Перельман работал над решением в уме, неприбегая к черновику. У него и так было чем заняться: он напевал просебя что-то, кряхтел, стучал об стол шариком для пинг-понга,раскачивался взад-вперед, выбивал карандашом ритм, водил ладонями победрам, пока брюки не начинали лосниться - и, наконец, потирал руки.Последнее означало, что решение найдено и его осталось только записать.

Впоследствии, даже когда Перельман стал заниматься топологией, онникогда не смущал коллег блеском своего геометрического воображения,однако неизменно производил на них впечатление глубокойсосредоточенностью, с которой он перемалывал задачи. Его разум походилна универсальный прибор, способный схватить суть проблемы. Дети вматкружке называли это свойство "дубинкой Перельмана" - это быловоображаемое увесистое орудие, которое Гриша держал в уме до тех пор,пока не приходило время нанести решающий удар по задаче, всегданеотразимый.

* * *

Математический кружок, где занимался Гриша Перельман, был чистымэкспериментом. Преподаватель, которому профессор Натансон решилдоверить своего протеже, был высокий, веснушчатый, светловолосый,горластый человек по имени Сергей Рукшин. Ему было всего девятнадцать.У него не было опыта ведения маткружка. У него не было ассистентов.Зато у него были непомерные амбиции и страх оказаться не на высоте.Днем Рукшин был старшекурсником Ленинградского госуниверситета. Дваждыв неделю он надевал пиджак и галстук, преображаясь во взрослого, и шелна занятия во Дворец пионеров.

В среде смирных и чинных ленинградских математиков Сергей Рукшин былаутсайдером. Он вырос в Пушкине неподалеку от Ленинграда и был труднымребенком. Когда Сергею было пятнадцать, он совершил нескольконезначительных правонарушений. Тогда единственным привлекательнымзанятием ему казался бокс. Жизненный путь его просматривался вполнеотчетливо: учеба в ПТУ, армейская служба и короткая из-за алкоголя идрак жизнь, - путь, который прошли многие советские мужчины тогопоколения.

Эта перспектива так испугала родителей Сергея, что они мольбами (авозможно, и взяткой) добились невозможного: их сын поступил вматематическую спецшколу. Потом произошло еще одно чудо: Рукшинвлюбился в математику и полностью отдался ей. Он участвовал волимпиадах, но проигрывал соперникам, которые готовились к состязаниямгодами. Тем не менее, ему казалось, что он знает способ победить,просто не может добиться этого сам. Поэтому он сколотил команду изшкольников всего на год младше, начал заниматься с ними - и онидостигли успеха. Потом он занялся подготовкой старшеклассников по всемуЛенинграду. Затем Рукшин сделался ассистентом во Дворце пионеров, а годспустя, когда преподаватель, которому он ассистировал, получил работу вдругом городе, Сергей сам начал преподавать.

Как любой начинающий педагог, Рукшин слегка побаивался своихучеников. В его первую группу попали Перельман, Голованов, Судаков, ещенесколько мальчиков всего на несколько лет младше Рукшина, которыехотели побеждать на математических соревнованиях. И Рукшин мог доказатьсвое право обучать их, только сделавшись лучшим на свететренером-математиком.

Именно это он и сделал. В следующие десятилетия подопечные СергеяРукшина получили на международных математических олимпиадах болеесемидесяти медалей (около сорока - золотых). В последние двадцать летпримерно половина российских участников соревнований прошли выучку уРукшина либо у одного из его учеников, усвоивших методы учителя.<…>

"…Я понял тридцать лет назад, - объяснял мне Рукшин, - чтонеобходимо выслушивать каждого ребенка, который считает, что сумелрешить задачу". В других маткружках дети рассказывали о своих вариантахрешения у доски, и дискуссия заканчивалась после первого же правильногоответа. Тактика же Рукшина заключается в том, чтобы каждый ребенокрассказал о своем варианте решения, о своих удачах, трудностях иошибках.

Это, возможно, наиболее трудоемкий метод обучения из существующих:ни один ученик и ни один наставник не может остаться в стороне. "Мыучим детей говорить, а преподавателей - понимать их невнятную речь иневнятные мысли".

Пока я слушала Рукшина и наблюдала за его учениками, я пыталасьсформулировать свое впечатление от этих занятий. Дети увлечены сильнее,чем я когда-либо видела на занятиях других математических, шахматных,спортивных секций, но и отношения между ними напряженней. Я потратиламного месяцев на то, чтобы подобрать аналогию: занятия по методуРукшина походят на сеансы групповой терапии.

Фокус в том, чтобы в конце концов каждый ребенок объяснил своерешение задачи всей группе. Математика для этих детей - самаяувлекательная на свете вещь (иного Рукшин, похоже, и не приемлет). Онипроводят большую часть своего свободного времени, размышляя надзадачами, вкладывая в их решение всю свою энергию, все силы - совсемкак добросовестный член анонимной группы взаимопомощи, который вперерывах между собраниями выполняет предписания тренера. На занятияхкружка дети открывают душу людям, которые так много значат для них,рассказывая о том, как они пришли к решению.<…>

…Иногда Рукшин называет себя волшебником - и, похоже, всерьез в этоверит: "Есть несколько стадий обучения. Сначала ты - ученик,подмастерье, как в средневековых цехах, потом - ремесленник, мастер.Потом идет стадия искусства. Но за ней есть и более высокая ступень,которую объяснить никак нельзя. Это стадия колдовства, некая магия".

Возможно, дело в том, что Рукшин всегда был больше увлечен своейработой, чем любой другой преподаватель. Да, он занимался кое-какимиматематическими исследованиями, но математика, кажется, всего лишьпобочный продукт его главного дела - воспитания участниковматематических соревнований мирового уровня. Эта всепоглощающая страстьи в самом деле может выглядеть и ощущаться как магия.

* * *

Волшебникам для их ремесла нужен подходящий материал: податливый,пластичный. Рукшин, у которого по многим причинам не сложилась карьерапреподавателя математики, брал под свою опеку не только потенциальныхвундеркиндов, но и обычных детей, чтобы доказать - он может сделать изних математиков. Неудивительно, что его внимание привлек Гриша - несамый шумный или сообразительный, не стремящийся сильнее других ксоперничеству, а самый восприимчивый.

Рукшин вспоминает, что далеко не сразу оценил мощь интеллектаПерельмана. Рукшин помогал работе жюри на некоторых районныхматематических олимпиадах в Ленинграде в 1976 году - просматриваллистки с ответами 10-12-летних участников. В то время он искал детей соспособностями к математике. Неписаные правила маткружков позволялипринимать учеников, но запрещали их переманивать. Поэтому начинающимтренерам, каким был Сергей Рукшин, приходилось искать себе учениковзаблаговременно и интенсивно. Рукшину попали в руки ответы Перельмана.Они были правильными, и автор пришел к ним не всегда обычным путем.

Рукшин решил, что олимпиадные задания оказались для Перельманаслишком простыми, и предположил, что у мальчика есть будущее. Поэтомукогда профессор Натансон назвал в телефонном разговоре имя своегопротеже, Рукшин вспомнил его. А увидев самого Перельмана, Рукшинубедился, что в мальчике есть нечто большее, чем математическоебудущее. Он увидел залог исполнения собственной мечты стать лучшимпреподавателем, которого когда-либо видел свет. Рукшин сделал ставку наПерельмана - наудачу, но в случае выигрыша его ждала особая награда: ачто, если ребенок, который кажется не более талантливым, чем десяткидругих, превзойдет их всех?

Предоставлено издательством "CORPUS"