Они всего добились, но ищут рецепт вечной молодости, для чего и едут в аномальную зону с повышенным уровнем радиации. Словом, Сорокин под видом сценария вновь написал антиутопию. Но времена меняются. Если раньше героем времени у Сорокина был опричник, то теперь таможенник. А фоном вместо железного занавеса — таможенный терминал длиной во всю Россию. Нравится? Или, как говорил один генсек, «оба хуже»? Дискуссия фильм не минует. Но ведь писатель и не сходил с небосклона общественного внимания…

Из какого сора

Заводя речь о Владимире Сорокине, критик находится в положении того самого английского джентльмена, которому «всегда есть что сказать». Оно и понятно. Сорокин — самая горячая точка на литературной карте. Главный литературный анфан террибль с впечатляющим интеллектуальным нимбом. По части шоковой эстетики автору «Нормы» и «Голубого сала» никогда не было равных. Баяны Ширяновы, Егоры Радовы и даже литературный учитель Мамлеев ему в подметки не годятся. «Настю подали на стол к семи часам. Ее встретили с восторгом легкого опьянения. Золотисто-коричневая, она лежала на овальном блюде, держа себя за ноги с почерневшими ногтями...» Каков пассаж? Но бок о бок с брутальностью у Сорокина живут тончайшие стилизации и пародии на русских классиков. Ну и внешность у него, к слову, какая надо. Как заметил критик Вячеслав Курицын, «Сорокин удивительно красив, несколько заторможен в жестах и речи, похож на настоящего русского писателя-помещика и очень артистично ест и пьет. Может быть, это последний человек, о котором можно сказать — Великий Русский Писатель». Сегодня он, красивый, 55-летний, с благородной сединой в шевелюре и аккуратной бородкой, все так же мощно гипнотизирует читателя своими опытами над высокими и низкими литературными материями… А его биография при должном прочтении расцветает всеми цветами мифа. Посмотрим же, из какого сора…

Толчком к творчеству у Сорокина стала детская травма — в буквальном, не фрейдовском смысле. Маленький Вова упал на батарею центрального отопления и разбил голову вентилем. Понимать эту историю надлежит как пролог к будущим инквизиторским сценам, но не только. Удар каким-то невероятным образом, подобно падению Тунгусского метеорита в романе «Лед» (герой Снегирев, кстати, — вариация на тему сорокинской птичьей фамилии), пробудил в будущем классике дар стилизации и «собачий» дискурсивный нюх. Но проявились эти качества не сразу. В юные годы, будучи студентом первого курса московского Института нефти и газа, мэтр был склонен к задушевной пейзажной лирике. Вот стихотворение «Прощание с летом»: «Оно уходит незаметно. / И жарок лес… / И по закону неизменно / Хмур взор небес...»

Путевку в жизнь будущему литератору выдала Руслана Ляшева, редактор вузовской многотиражки «За кадры нефтяников» («ЗКН», 1972, № 28). И не зря. В бесхитростных виршах уже угадывается стать сумрачного гения стилизации. Да и «хмурый взор по закону» сулил в будущем много интересного…

Но в дальнейшем студент-нефтяник приносит на суд товарищей лишь рисунки и графику. Творческий путь как будто вильнул, и молодой человек выехал на другую, визуально-художническую стезю. Так оно и было. Сорокин в 80-е вращается в кругу художников-концептуалистов. В сущности весь пресловутый соц-арт был тогда навеян литературе как раз ими — Виталием Комаром, Александром Меламидом, Ильей Кабаковым. Благодаря их влиянию поиски Сорокина в области обсценной лексики и советского новояза стали не столько писательством, сколько работой со словесными «объектами». Актуальное искусство диктовало словесности свой метод. Без этого понять писателя просто нельзя. Вот программный для раннего Сорокина рассказ «Заплыв» (конец 70-х). Персонажи — участники водного парада — плывут, подняв над головой факелы и выстроив таким образом огненные цитаты из классиков марксизма-ленинизма. Здесь принцип визуализации стиля предельно нагляден. Но проследить его можно и в «Норме», и в «Романе», и в «Голубом сале» — словом, во всех сорокинских программных вещах.

В 1980-е официальная карьера у Сорокина не задалась. Едва поступив на работу в журнал «Смена», он был уволен «за отказ вступить в комсомол». Ну и что? Ведь жизнь богемы била ключом. 1982‑й. Дача известного академика. Сорокин, Дмитрий Пригов и Виктор Ерофеев читают рассказы о пытках, грубых соитиях. Публика подобралась чужая — шестидесятники, идейные враги. Кто-то не выдержал: «Ты гадишь в колодец, из которого все мы пьем!» — «Нам это уже говорили в КГБ. Они твои приятели?» Скандал, мордобой!.. Троицу скрутили и выставили с дачи. Между тем «приятели» из КГБ и впрямь не обходили Владимира вниманием, но делали это деликатно. Однажды Сорокин пришел на чей-то день рождения в Ясенево. Как свидетельствует Сергей Кошелев, бывший сотрудник отдела наружного наблюдения КГБ, в какой-то момент молодой писатель отправился к ларьку за напитками. Его обступили гопники. Но в подворотне вдруг появились люди в штатском и показали ясеневской шпане ее место. В общем, спасли «нашего Володю»...

…Первая взрослая публикация — роман «Очередь» (парижский «Синтаксис», 1985). В 1994-м «Три Кита» и Obscuri Viri выпускают сборник рассказов «Норма». С признанием же премиальными жюри все было не так просто: победить он, естественно, не мог — премиальное поле под контролем шестидесятников и их последователей, сменивших советские отделы по идеологии. Вряд ли члены жюри могли сочувствовать писателю, у которого героиня пьет с американским славистом и чиновником из ЦК КПСС и заканчивает половым актом под гимн СССР («Тридцатая любовь Марины»).

Премии пришли позже. В 2001-м «Народный Букер» и премия Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой». В 2005-м — «Либерти» и премия министерства культуры Германии. По итогам 2009-го Владимир Сорокин стал обладателем «приза зрительских симпатий» в конкурсе «Новая словесность» («Нос»). Но примечательно, что и «Букер», и «Большая книга» по-прежнему обходят писателя стороной.

Издатель тоже полюбил Сорокина не сразу. Правда, в 90-е вместе с Эдуардом Лимоновым, Егором Радовым, Максом Фраем, Владимиром Козловским он печатается в хлебной латвийской газете «Еще», затем началось выгодное сотрудничество с журналом Playboy… И хотя сорокинские тиражи до истории с «Голубым салом» считались скромными, вряд ли у него были причины жаловаться на жизнь. Сегодня Сорокин один из самых высокооплачиваемых авторов России. По информации «Коммерсантъ-Деньги», писатели его уровня «могут запросить за новый роман аванс в полмиллиона евро».

Дети за отца отвечают?

Переломным моментом в сорокинской карьере надо считать 2002 год. Против писателя завели уголовное дело по статье 242 УК РФ «Незаконное распространение порнографических материалов». Заявитель представлял молодежную организацию «Идущие вместе». «Когда мне позвонили и рассказали про этот перформанс, — говорит Сорокин, — перед Большим театром под арию Ленского рвут мои книги и бросают их в огромный унитаз, — я понял, что попал в сюжет одного из собственных рассказов, и отнесся к этому соответственно — иронично. Но когда «идущие» пришли ко мне домой под видом рабочих и показали заказ — навесить на окна тюремные решетки, — это меня отрезвило. А где-то через неделю на меня было открыто уголовное дело».

В этой истории принято видеть глубокий гражданский и политический смысл. Но в сухом остатке имеем следующее. Иск «идущих» не получил удовлетворения и вряд ли мог получить. Однако если до истории с порнографией сорокинский двухтомник выходил в количестве 5 тысяч экземпляров, а «Голубое сало» несколько большим тиражом, то после скандала тиражи сорокинских книг взлетели до небес. Популярность «идущих» тоже рванула вверх, их бренд состоялся. Как ни крути, мы имеем случай перекрестного пиара. Подтверждающий не диссидентские камлания о «цензуре» и «свободе слова», а мысль французского философа Пьера Бурдье: «Триумф информации означает смерть политики». Мсье как в воду глядел… Поэтому назвать Сорокина бунтарем как-то не получается. Бунтарство нынче — чистейшая архаика. Таков, увы, социокультурный контекст.

В чем-то схожая история возникла с постановкой в ГАБТе оперы Леонида Десятникова и Владимира Сорокина «Дети Розенталя». С одной существенной разницей. Шум не был поднят через четыре года, а стал непосредственной реакцией на премьеру. В марте 2005 года Госдума постановила, чтобы Комитет по культуре «проверил информацию о постановке на Новой сцене Большого театра оперы «Дети Розенталя». Чиновные критики не усмотрели в пьесе ничего, кроме хора проституток и композиторов, торчащих на площади трех вокзалов. А «Дети» между тем ставят проблему происхождения и смерти российской интеллигенции, причем сюжет и музыкальные решения откровенно хороши. Общеизвестно: у Сорокина нет обязательств перед издателем, не говоря уж о кабальных договорах. Он способен менять опекунов как перчатки, что и продемонстрировал в 2004-м, когда ушел от радикального Саши Иванова, из левацкого «Ад Маргинем», к респектабельному и буржуазному Игорю Захарову («Захаров»). Это было сделано не случайно. Дело в том, что к началу нулевых концептуализм оказался в тупике. Вечно жить за счет продуктов распада советского Большого Стиля было невозможно, и Сорокин рискнул шагнуть в сторону, к новой мифологии. К оккультно-мистическим «вершинам духа». Он пытается делать то, что от веку делала Большая Литература — выражать дух времени, Zeitgeist. В итоге на прилавки легла знаменитая «ледяная» трилогия.

Ясно, что тут сыграла определенную роль и погода на дворе. Что мы наблюдали в начале нулевых? Имитацию имперского духа. Ремикс вышел малоубедительным, все быстро поняли, что перед нами фарс и симуляция в видах дальнейшего транзита Ее величества трубы... Символично, что «Лед», «Путь Бро» и «23000» почти провалились — их вытянули прежние сорокинские достижения. Зато хорошо пошла антиутопия — «День опричника» и «Сахарный кремль». Это, конечно, не соц-арт, но — рус-арт. Вновь речевой «концепт», возвращение к прежнему методу. А затем была филигранная, но бессмысленная «Метель»…

В самом ли деле Сорокин — претендент на звание литературного гуру или, как говорят со времен Тургенева и Толстого, «ВПЗР» — Великий Писатель Земли Русской? Многие критики уверены, что да. Есть только одно но — творческая родословная. Начав как художник-актуалист, Сорокин так и не врос в «русскую литературную традицию». Мессианству и призывам к «мировой отзывчивости» он предпочел работу с вербальными «объектами» — цитатами, чужими стилями. В том же «Голубом сале» речь Ахматовой, Платонова, Набокова нарезана ломтиками и уложена в виде слоеного пирога. В общем, снег на торцах концептуализма...

Велик-то он велик, кто бы спорил. «ПЗР» ли Сорокин, как хотелось бы критику Курицыну, вот в чем вопрос. Или все-таки скриптор? Нарратор? Дизайнер текста?

Конечно, можно вслед за каким-нибудь арт-критиком, актуалистом и куратором заявить, что словесность — наследие тоталитарного совка — не хочет-де жить по «общечеловеческим» правилам. То есть по правилам contemporary art. В таком ракурсе автор «Нормы» и «Голубого сала» становится главной фигурой российского вербального искусства без всяких оговорок. Но тогда само понятие «ВПЗР» будет лишним. И на вопрос, займет ли Сорокин вакантное место Великого Писателя Земли Русской вслед за Солженицыным, придется дать отрицательный ответ. Не потому, что автору «Голубого сала» не хватает мощи и таланта — нет-нет, с этим все в полном порядке. Просто литературная ситуация, диктат издателя и засилье литературных проектов к этому не располагают. Можно, конечно, идти и против течения — вот Солженицыну все это не мешало. Но чтобы из первого литератора на деревне сделаться всамделишным «ВПЗР», надо как минимум перестать быть концептуалистом. То есть не только складывать чужие стили как кубики или «Лего», но и обзавестись своим. Тут уж или-или. Он попробовал в «ледяных» романах — не вышло. Но что-то подсказывает: то была не последняя попытка.

Евгений Белжеларский