Павел Руднев, театральный критик
Драматург Анна Яблонская (Анна Машутина) была одной из самых талантливых в среде современных драматургов. Писала пьесы она последние шесть лет, и буквально каждый ее текст вызывал те или иные вибрации в театральной среде. Ей всегда фартило на премии — от ее первой награды «Евразия» за «Монодиалоги» до последней, от журнала «Искусство кино», которую она так и не получила.

В последние годы театр отдал ей должное: у нее было много постановок в различных городах России: «Где-то и около», «Видеокамера», «Семейные сцены». И погибла она на взлете, написав самый лучший, самый точный свой текст — пьесу «Язычники», жестокую драму о кризисе веры у современного человека. О нашей фатальной растерянности в вопросах веры и о крайностях в поиске индивидуального спасения. В семью, дошедшую до крайности в деструкции и дисфункции, приезжает истово, но незлобиво верующая свекровь, внезапно вернувшаяся в мир после скитаний по монастырям. Семья под ее воздействием преображается, но не все в ней изменяются. Случается настоящая трагедия, которая многих в этой драме заставляет очнуться от иллюзий. Первый акт — как утверждение веры, второй — как отрицание веры, и в конечном итоге смешение и хаос, молчание, немота, характерная для состояния веры в современном российском обществе. Крепко сколоченная, точная, неоднозначная, парадоксальная драма о поиске веры и причинах безверия, причинах потери веры, судорожном обретении веры и таком же стремительном ее исчезновении. В сущности, на эту крайне интересную тему пока еще мало кто высказывался, обращал внимание. Тема, можно сказать, табуированная. Яблонская коснулась ее деликатно, не напирая, не насилуя, не оскорбляя ничьих чувств. Такой честный и уверенный разбор тупиковой ситуации: верить или не верить, и во что? Драматург не констатирует, не выносит решений — она разбирается, еще сама не приняв ни одну из сторон. И еще там есть важная тема: зыбкость веры, построенной только на вере в чудо, лишенной какого бы то ни было интеллектуального воцерковления. Такая «скоростная» вера с непременным результатом — вера в чудо.

Яблонская — одна из самых важных представительниц женской линии в новой российской драме. Она была ее камертоном, ее вдохновительницей. При том что эта женская ветвь современной русской драмы — жестокая и суровая, несентиментальная и ножевая. Женщина на тропе войны, стальная лирика. Но ее главное свойство: как бы ни складывались события, все равно депрессивный, дегуманизированный мир вывернется, как падающая кошка, и твердо приземлится на лапы. У Яблонской было изумительное чувство драматического напряжения с редким для современной культуры умением настоять на финальном позитиве, финальной победе жизни над смертью. Она остро чувствовала современность, умела услышать и удержать ее язык, ее пульс.

В финале ее пьесы «Семейные сцены» отец и сын из разрушенной нарциссизмом родителей семьи объединяются в одном действии: стрелять с крыши из винтовки, находя в этом занятии кайф от власти над миром и одновременно отрыв от реальности. Яблонская фиксирует тот нравственный тупик, в который погружена современная Россия. Патологическая неустойчивость семьи, аутизм взрослых, неприкаянность и сиротство детей, дисфункция общества, где опереться можно только на насилие как последнее проявление витальности.

Пьеса «Видеокамера» написана изящным белым стихом. Сегодняшняя сценическая реальность сугубо прозаична, стремится к документальности и сухости, потому современные пьесы в стихах принято считать если не графоманией, то несбыточными грёзами о несбыточном ино -театре, а совсем не материалом для насущных нужд современной сцены. У Яблонской другое. Верлибром она выбивает из-под ног своих персонажей право на логику, рассредоточивает сугубо реалистическую, утопленную в скучном быте торгового центра картинку. Физиология становится метафизичной, а быт превращается в абсурдную сказку. У Анны Яблонской в «Видеокамере» пронзительный конфликт — конфликт общества эпохи потребления с прозревшим человеком, внезапно выпавшим из законов этого общества. Идеально работающая японская техника не фиксирует сочной радости жизни, тем более если этой радости в самом деле не существует.

Парадокс ее судьбы в том, что, будучи гражданкой Украины, она была совершенно не востребована украинским театром — точно так же, как и ее соплеменники Наталья Ворожбит и Максим Курочкин. Пусть теперь украинскому театру, выбиравшему всегда легких, элементарных, бульварных драматургов в свой репертуар, будет стыдно. Москва, российская театральная система, конкурсная инфраструктура приняла и оценила драматурга Анну Яблонскую, помогла ей вырасти в крупную творческую личность. И она ужасно стеснялась своей московской славы, была страшно благодарна и не верила в свой успех, словно бы извинялась за него. Она вообще всегда стеснялась своих удач, прятала глаза, когда хвалили. Она всегда словно не верила, что Москва так легко ее принимает, понимает, провинциалку, иногороднюю, иностранку. Страшный город Москва, теперь такой печальный в ее судьбе, почему-то ей благоволил, хотя не должен был, по всем законам не должен. В ней была стеснительность провинциалки, стыдливость.

Настоящая красавица, белоснежка, но красивая такой простой, не деланной красотой. Ее любили абсолютно все, кто знал. Проклятая судьба, она отняла у нас ангела новой пьесы.


Наталья Ворожбит, драматург
Было ощущение по-настоящему близкого человека — по духу, по всему. Была какая-то связь. Списывались, созванивались. Она в Одессе, я в Киеве — и я знала, что есть такая Аня: прекрасная, талантливая. Это грело и радовало.

У нас дочки одного возраста. Она очень не любила куда-то уезжать. Помню, я ее убеждала: «Аня, ну брось, ты же крутая, современная мама — ты должна делать карьеру». У нее была паника.

Я сейчас только об этом думаю. Там семья очень хорошая, гармоничная, веселая. При том что сама Аня была глубокая, с трагическим — как у любого, наверное, художника — мировоззрением.

У нас были планы вместе работать дальше, я делала какой-то новый проект, собиралась ее звать. Как-то сложилось, что здесь пока не очень ей было чем заняться. Она печаталась в каких-то журналах, но не как драматург — скорее как поэт. Вся работа была в Москве — и у меня, и у нее.

Говорят, она одна из этого самолета погибла. Как так? Почему? Где она там замешкалась?


Зара Абдуллаева, кинокритик, член отборочной комиссии конкурса журнала «Искусство кино» «Личное дело-2010»
Когда мы оповещали людей, чтобы присылали нам сценарии на конкурс, мы ждали каких-то текстов, желательно талантливых. И, конечно, мы послали информацию так называемым авторам «новой драмы». В «Искусстве кино» мы много печатали этих авторов, но когда к нам попали в руки «Язычники» Анны Яблонской, мы рот раскрыли. И я скажу почему. Среди 17 текстов, попавших в шорт-лист, есть два-три высочайшего, даже неожиданного пилотажа. Когда жюри читало, то все говорили про два текста, один из них — «Язычники». Мы стали показывать режиссерам и продюсерам — в частности, я. И меня спрашивают: «Ну хорошо, а вот что ты думаешь?» Я отвечала: «Если вы хотите и готовы и есть у вас внутренние силы на бомбу, то надо снимать “Язычников”. Перечтите, если вы еще не въехали в этот текст». Есть свидетели: сидит режиссер, и не один, в обнимку с этим текстом и думает, как к нему подступиться. В нем, кроме всех прочих, есть одно свойство, меня поразившее. На небольшом объеме этого сочинения каждый из характеров проживает огромную жизнь. Там несколько персонажей — это семья, соседи, и бабушка еще приехала. И каждый из этих людей в начале пьесы совсем не такой, какой в финале. И для молодого человека такая не то чтобы неоднозначность, а многогранность того, как человек может прожить за короткий час чтения эти жизни — свойство совсем неординарное. Но это сейчас не важно. Ужасно, что это слово «бомба» так жутко отозвалось.

Текст кинопьесы Анны Яблонской «Язычники» будет опубликован в журнале «Искусство кино»