Каков Бродский был в быту? Интересно ли было общаться с Бродским? Когда Бродский стал думать по-английски? Почему Бродский не хотел, чтобы его эссе переводились на русский?

В дни празднования юбилея Бродского «Часкор» пообщался с одним из друзей поэта — переводчиком-американистом, профессором Литературного института Виктором Голышевым, одним из самых известных, да что там, самых выдающихся переводчиков нашего времени.

Но сегодняшний наш разговор посвящён только фигуре Иосифа Бродского. Именно Голышеву Бродский некогда посвятил стихотворение «1972» («Птица уже не влетает в форточку…»). И именно Виктор возглавлял группу переводчиков эссеистики Бродского, переведя два его эссе — «Меньше единицы» и «Шум прибоя».

— Как вы полагаете, насколько нынешний всплеск интереса к Бродскому связан с юбилеем, а насколько с его актуальностью в нашей нынешней жизни и культуре?
— Вокруг Бродского последние несколько лет было затишье, мне практически никто не звонил насчёт интервью. Теперь опять его имя на слуху.

Но он, без сомнения, актуален, как может быть всегда актуален большой поэт, и это не зависит от юбилейных торжеств. Для меня и для многих, я думаю, он показал пример, как, не ввязываясь в борьбу со строем, сохранять достоинство, не поступаться своими способностями и принципами.

Способных людей много, но чтобы сохранить результаты работы, нужен характер. Бродский был и способным, и умел защищать свою способность. У него было много возможностей напечататься. Но с купюрами. Он этого не хотел, сразу посылал. Хотя, кажется, реакция странная, человек тебе помочь хочет, а ты его отправляешь подальше. Я не знаю, это характер или размер таланта — то, что не даёт скурвиться. Но факт в том, что Бродский никогда не поступался своими принципами.

Был такой писатель и переводчик Андрей Сергеев, наш общий с Бродским знакомый. Он говорил, что в прозе о чём-то можно умолчать, а вот в поэзии, чтобы это была настоящая поэзия, ничего умалчивать нельзя, надо говорить всё. Бродский по этому принципу и жил.

Не он один так жил, конечно, просто он в силу таланта или темперамента является образцом в этом смысле. Дело не в режиме — наверху всегда быть хочется, независимо от режима, это нормально, любой поэт хочет, чтобы его услышали. Главное при этом — не поступиться своим.

— Как вы познакомились с Бродским?
— Он останавливался в Тарусе в январе 1963 на даче второго мужа моей матери — Николая Давыдовича Оттена, который был киноведом, драматургом и переводчиком

В Питере тогда Бродскому уже стали осложнять жизнь, и Ахматова отправила его к знакомым — к нам то есть. Тогда у Бродского, разумеется, не было славы гения, но имя он уже себе успел сделать.

Бродский жил за стенкой на другой половине дома и гудел — проговаривал стихи, когда писал. Так и познакомились. Тогда он читал «Большую элегию Джону Донну». Очень большое стихотворение.

Опять сошлюсь на Андрея Сергеева, который был судьёй строгим, и он сказал как-то, что у Бродского есть такая удивительная особенность — уметь писать длинные лирические стихи, как сейчас никто не умеет.

Потом, когда Бродский приезжал в Москву, как правило, он устанавливался у нас — моя семья тогда жила на Тишинской площади. Бродский приезжал по делам издательским, у него были переговоры по поводу своих стихов.

— Каков был Бродский в быту?
— Он был в целом аккуратный человек. Единственное — оставлял везде, где был, горстки пепла. Курил он отчаянно, даже после нескольких операций на сердце. И почти с вызовом отламывал фильтры сигарет, которые курил. Он мог покупать сигареты без фильтра, но почему-то покупал с фильтром и затем его отламывал.

Ещё помню, что он любил пельмени. Часто вскоре по приезде он шёл в пельменную, которая работала на улице Красина. Поесть он любил, ну и вообще это был жизнелюбивый человек.

— Что вы как переводчик думаете о переводах Бродского на английский?
— Мне не так просто об этом говорить. Первую книжку на английский язык перевёл Джордж Клайн. Отдельные моменты, которые были мне не вполне понятны в русском стихе, там оказывались сказанными яснее, потому что зачастую переводчик разжёвывает — он не связан рифмой и т.п.

Чужие переводы лучше не судить. Я знаю, что они были приятелями, и Бродский ему помогал. А потом Бродский и сам уже переводил себя. Про стихи его разное говорят; он, поскольку был несгибаемый человек, делал так, как считал нужным.

У него довольно много рифмованных стихов, а там это уже не принято — рифма производит комический эффект или отсылает к сфере стихов для детей. Я не знаю, почему так: почему-то во времена Байрона рифма была, а теперь исчезла. На самом деле объясняется всё очень просто — у нас язык с флексиями, а у них флексий нет.

— Интересно ли было общаться с Бродским? Была ли в ваших беседах какая-то магистральная линия?
— Интересно, безусловно, было. Бродский — остроумный человек, он фонтанировал, когда был в настроении. Никакой магистральной линии не было. Когда с полуслова друг друга понимаешь, не нужны никакие линии. О литературе, культуре говорили мимоходом. А темы, те, что помню, были дурацкие, обычные.

— Вы переводили эссе Бродского. Что с ними была за история?
— В первую очередь, характеризуя эссеистику Бродского, я должен сказать, что он писал про тех, кого любил. Статьи не были его профессией, он мог позволить себе писать о чём хотел.

Достались они мне во время приезда одной американской издательницы, которая привезла сборник эссе «Меньше единицы». Это было в то же время, когда «Новый мир» напечатал первую у нас в стране подборку его стихов — году в 1987-м.

Я стал заказывать переводы, никто из старших переводчиков не хотел — боялись. Кое-какие молодые соглашались. Предполагалось, что издаст «Иностранка» в одном из своих приложений, но потом приложение прекратило существовать, и чуть позже, в 1992 году, сборник вышел в издательстве «Слово».

Сам Бродский не очень-то хотел, чтобы его эссе переводились на русский и издавались у нас, он их полагал предназначенными для «внешнего использования». Но я подумал, это будет ещё более интересным. Это была не позиция, а опасения — иностранцам он объясняет то, что русским объяснять не надо. Для русских писать про портреты Сталина на стенах не надо, они и так это видят в живую. Оговорюсь, это мои домыслы, с Бродским я на эту тему не разговаривал.

— Насколько интересно было переводить эссе Бродского?
— Не очень интересно. Там всё было понятно. Художественные тексты я больше люблю переводить, чем эссеистику.

Что касается эссе Бродского, то первые его тексты были написаны на английском, но по-русски, с использованием конструкций, свойственным русскому языку. Постепенно его эссе становились всё более английскими. В какой-то момент он начал думать по-английски, это видно по его текстам. Ещё в англоязычной культуре считается, что в эссеистике не нужна какая-то языковая изысканность. А у Бродского там много разных тропов. Но вроде бы его эссе никто за их язык не ругал.

Беседовал Николай Кириллов

Фото: old.russ.ru