- Григорий Шалвович, насколько счастливым можно считать ваш роман с кинематографом после пятой экранизации?

- Я не уверен, что это роман. Ощущение такое, будто дочку замуж выдаёшь. И чувства испытываешь смешанные. Главное, что мне удалось в моих отношениях с кинематографом, это внушить себе, что он - не моя зона ответственности, что это творческий продукт других людей, к которому я должен относиться с уважением. Я доволен сценарием "Шпиона". Который написал Владимир Валуцкий. В нынешнем российском кино большая беда со сценаристским цехом. Люди, которые там работают, до такой степени исхалтурились на сериалах, на погонном производстве, что среди них очень трудно найти профессионально работающего человека. Если сравнивать, предположим, с американскими сценаристами, которые делают сериалы на Эйч-Би-О, - это небо и земля. Там работают мастера, а здесь дилетанты. С этим что-то надо делать. Поэтому, когда я увидел сценарий, мастерски написанный Валуцким, я вздрогнул от удовольствия и даже ничего не попросил поправить.

- В перестройку выяснилось, что у Штирлица, чьи подвиги описал Юлиан Семёнов, не было прототипа. У героев вашего "Шпионского романа" они есть?

- Таких людей, как старший майор госбезопасности Октябрьский, в так называемых органах было много. Другое дело, что к 1941 году их уже не осталось Всех этих сильных людей, которые победили в Гражданской войне и чуть было не устроили мировую революцию, "вычистили" во время "большой чистки" в 1930-е. Я к ним отношусь без умиления и даже без симпатии. Просто, что называется, отдаю должное.

Если же говорить о главном герое лейтенанте Дорине, то это юный Фандорин, перенесённый в гораздо более жёсткую эпоху и не имеющий панциря из нормального воспитания, какое давали в XIX веке, когда у общества было чёткое представление, что такое хорошо и что такое плохо. У мальчика, выросшего в 1930-е годы, этическая картина мира была сильно искажена. Павлик Морозов - это хорошо, а недоносить на родителей - плохо. Дорину приходится эти перекосы советского образования преодолевать.

Что касается немецкого шпиона Вассера, то это концентрированный образ суперразведчика, каковых, возможно, на самом деле в природе и не бывает.

- Когда вы разрабатывали сюжет "Шпионского романа", учитывалась ли версия Виктора Суворова о том, что Сталин собирался напасть на Гитлера первым?

- Я, конечно же, прочитал книги о всех существующих версиях относительно загадки 22 июня 1941 года. И нигде не получил внятного ответа, почему война застала нашу страну врасплох, когда от Чёрного до Балтийского морей у нас было пять с половиной миллиона солдат, тысячи самолётов и танков. В версию Суворова я не верю по сугубо частным причинам. Мой отец в июне 1941-го служил на границе. И у них в полку почти всех командиров отправили в летние отпуска. Я себе с трудом представляю, что перед началом наступления командиров будут отправлять в отпуска.

В период написания книги я решил забыть обо всех версиях. Остался один на один с фактами и задался вопросом: как такое вообще могло случиться? Если исключить вариант с инопланетянами, то я действительно не понимаю. Поэтому я придумал свою версию -маловероятную, но которая хоть как-то логически могла бы объяснить ту трагическую ситуацию.

- Часто ли у вас бывают творческие кризисы и как вы их преодолеваете?

- Творческих кризисов у меня не бывает, потому что я с самого начала себе сказал: то, чем я занимаюсь, - не творчество, а ремесло. Кстати, в апреле я отметил 15-летие с начала моего сочинительства.
Беллетристика - это вещь архитектурная. Она требует знаний, чувства меры, дисциплины. Хотя надо сказать, периодически возникает ощущение, что ты упираешься головой в потолок и пробить его не можешь. Тогда приходится прибегать к каким-то сильным средствам. Например, брать новый псевдоним и писать по-другому. В моём ремесле есть опасность закоснеть. У тебя такое количество технических приёмов, что в процессе сочинительства голова просто отключается, и всё идёт само собой. Хуже этого ничего нет. Надо всё это ломать и ставить перед собой какие-то дополнительные преграды.

Несколько лет назад я открыл для себя американский и английский телесериал. Там можно многому поучиться в динамике, в искусстве монтажа. И вообще когда кто-то делает что-то хорошо - это здорово!
Талант обладает волшебным качеством - он заряжает энергией. И ты сам тоже начинаешь откликаться и придумывать что-то своё. Это самое драгоценное качество таланта. В этом он как живая вода.

- Вы родились в Грузии и являетесь этническим грузином. Что вы думаете о противостоянии России и Грузии, которое сейчас перекинулось уже на искусство, и обе стороны снимают фильмы, друг друга порочащие?

- Я действительно родился в Грузии, в городе под названием Зестафони, о котором ничего не знаю, кроме того, что я там родился. Я вообще из московской семьи. Мой отец уехал из Грузии ещё в 1930-е годы. В 1956 году, когда я родился, семья оказалась в Грузии случайно. Отец служил там в течение одного месяца. О том, что я грузин, мне стали активно напоминать в 2006 году, когда в России начались грузинские гонения. Мне обидно, что я мало знаю про сегодняшнюю Грузию. Но я слышал от людей, которые там побывали, много хорошего. В основном все восторги сводятся к изменениям в работе полиции. Но и это тоже немало. Мне кажется, если бы в России полиция изменилась к лучшему, то и всё остальное поменялось бы.

Что же касается конфликта России с Грузией, то я считаю, что виноваты обе стороны. Но Россия виновата гораздо больше, потому что она больше как государство. Большая держава ответственна за любое несчастье, которое случается на её периферии.

- Вы такой страстный поклонник японской культуры и часто бываете в Стране восходящего солнца. А приходилось ли вам общаться с настоящими гейшами?

- Я пару раз был в компании, когда там была гейша. Вечер с гейшами - это, во-первых, дорогое удовольствие, которое могут себе позволить лишь очень обеспеченные мужчины. Во-вторых, оценить его по достоинству способны, пожалуй, только сами японцы. Если ты вырос не в этой культуре, то чтобы получить удовольствие от того, что две намазанные белилами пожилые тётки тонкими голосами поют, подыгрывая себе на японской балалайке, нужно быть тонким ценителем японской национальной музыки, каковым я не являюсь. Когда гейша сидит с иностранцами, она, как правило, не разговаривает, а, прикрываясь ладошкой, хихикает, что бы ты ни сказал. Они считают, что мужчинам нравится быть остроумными, поэтому стараются такое ощущение в вас поддерживать. Вообще я не большой поклонник искусства Карюкай, или "мира цветов и ив", - культуры развлечений, связанной с гейшами и продажными женщинами.

- Удовлетворены ли вы тем, как развивается ваша писательская карьера на Западе?

- У меня сейчас меняется литературный агент, поэтому пришлось серьёзно заняться документацией. И вот я с удивлением узнал, что у меня контракты с 46-ю зарубежными издательствами. Но похвастаться фантастическим успехом за границей я не могу. В США, например, какой-то из моих романов разошёлся тиражом 100 тысяч экземпляров. Вроде бы много. Но для Америки это почти ничего, поскольку там бестселлер начинается с полумиллиона. В Германии 100 тысяч - тоже мало. Немцы читают очень много книжек.

- А в любимой вами Японии?

- В Японии, к моему глубокому горю, дела у меня идут не очень. Там первым перевели роман "Левиафан". в котором есть персонаж - японец. На мой взгляд, очень симпатичный персонаж. Однако японцы за него обиделись. Решили, что я изобразил карикатуру. Есть нации, которые всё время обижаются, а есть такие, которым всё равно. Приезжаешь в какую-нибудь страну, и тебя начинают спрашивать: почему в ваших книгах так много плохих поляков? Или почему так много плохих евреев? Или почему у вас украинцы такие неказистые? Ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь спросил: почему у вас так много плохих французов или англичан? Видимо, ни французам, ни англичанам такой вопрос просто не приходит в голову. В этом смысле россиянам гордиться нечем, потому что мы тоже нация обижающаяся.