Художник-иллюстратор Леонид Козлов, автор трехтомного сборника графических новелл «Холмс» по мотивам рассказов Артура Конан Дойла, работал над ним многие годы. Неизвестно, умышленно или нет, но результат кропотливого труда вышел в свет очень ко времени: последний год прошел у нас под знаком Шерлока Холмса. На этом фоне внимание аудитории к новой интерпретации классического сюжета может оказаться более благосклонным, чем этого стоило ожидать в привычных условиях.

Графическая новелла – это практически комикс, жанр для России маргинальный, а новые толкования таких культовых персонажей, как Шерлок Холмс, воспринимаются, как правило, российской читающей публикой по шкале от курьеза до глумления над святыней. Хотя яркие прецеденты имеются: стоит вспомнить здесь хотя бы комикс «Анна Каренина by Leo Tolstoy» 2000 года, придуманный и написанный Катей Метелицей и отрисованный Валерием Качаевым и Игорем Сапожковым.

Но книга Козлова ложится на подготовленную почву. Кажется, весь пар насчет извращения классики был уже выпущен недавно в связи с экранизацией Гая Ричи, и вышедший этим летом сериал BBC уже не вызвал в блогах такой волны возмущения, а, напротив, был принят публикой с некоторым восторгом. Реакция же на фильм Гая Ричи отражает и историю наших взаимоотношений с Шерлоком Холмсом, и почти полное отсутствие таковых с жанром комикса.

Как сообщает «Википедия», которой в данном случае нет оснований не верить, «Приключения Холмса по сей день являются самым экранизируемым литературным произведением в истории человечества. На декабрь 2009 года существует 213 официальных экранизаций Холмса, в них играли 76 разных актеров». То есть это только для нас «Шерлок Холмс» Ричи стал таким уж шокирующим откровением – в России до сих пор упрямо признают лишь одну каноническую версию отечественного производства с Ливановым и Соломиным в главных ролях. Мне советский сериал всегда казался скучноватым как раз по той причине, что Холмс в нем был, на мой взгляд, каким-то уж очень приглаженным и забронзовевшим кабинетным мыслителем, что противоречит самой природе творчества Конан Дойла. Принято считать, что тому виной особенности советской школы перевода. В данном случае судить не могу, английского оригинала не читала, но вообще вполне возможно. У нас почему-то было принято выкорчевывать любые ростки юмора и легкомыслия, не говоря уж про наркотическую аддикцию. На самом деле версия Ричи в определенном смысле – не буквой, а духом – ближе к оригиналу, чем экранизация Игоря Масленникова.
Только в отсутствие соответствующей традиции и культурного пласта советский читатель не увидел и не мог увидеть в творчестве Конан Дойла его настоящий источник – роман-фельетон, жанр, несомненно, «легкий» и развлекательный, которому в наши дни наследует в первую очередь именно комикс. Достаточно сказать, что Шерлок Холмс в оригинале наделен многими чертами супергероя. Отсюда его виртуозное владение разнообразными приемами борьбы (в ручной схватке, как мы помним, из всех уголовников, с которыми этому кабинетному сухарю приходилось сталкиваться, равным Холмсу противником оказался только Мориарти). Отсюда же его классическая для жанра смерть и возрождение: прикончив надоевшего героя в «Последнем деле Холмса», сэр Конан Дойл непринужденно возродил его по многочисленным просьбам читателей в «Собаке Баскервилей», как какого-нибудь Рокамболя. И даже личное одиночество и женоненавистничество Холмса растут из того же корня: представьте себе Бэтмена с женой и детишками. Известно, наконец, что сам Конан Дойл относился к своему герою довольно пренебрежительно, считая серию детективных рассказов безделкой – в отличие от своих же исторических романов (поднимите руку, кто их читал?). В этом смысле чем лучше Холмс адаптирован к канонам современной массовой культуры, тем он ближе к духу оригинала. Нужно заметить, что сериал BBC , радикально омолодивший Шерлока в лице актера Бенедикта Камбербэтча и наградивший его айфоном, уже прямо использует комиксные приемы: скажем, ход дедуктивных выкладок Холмса иллюстрируется в сериале крупными планами упоминаемых деталей (грязные ногти жертвы, царапины на телефоне Ватсона и проч.) и поясняется субтитрами, кружочками, стрелочками и прочими присущими комиксу графическими элементами.
Почему огромный пласт культуры в России просто не состоялся – при нашей-то школе книжной иллюстрации и даже мультипликации, – для меня загадка. Приведу одно из возможных объяснений.

«Наша культура литературоцентрична в высокой степени. Соответственно, литература не готова была “делиться” абсолютно ни одной опцией, которую в западной ситуации апроприировал бы комикс. Установка на простоту и демократичность, то есть адаптация к детской и “низовой” (не шибко читающей, в российском контексте 1890-х годов – малограмотной) аудиториям? – Пожалуйста, сам Лев Толстой как раз тогда, когда в США рождается жанр комикса, специально и целенаправленно работает с подобным читателем, и, видит Бог, – неплохо. Снижающая функция в работе с литературой и языком, соответственно, развитие специальных жанровых форм и внелитературных и внежанровых моментов (сленг, звукоподражание и пр.)? – Вот вам М. Зощенко, кто лучше и язвительнее репрезентировал язык советской толпы и конкретного советского обывателя? То есть большая литература и не думала уступать ни пяди своей территории – ни в плане функции, ни в плане поэтики». Это цитата из статьи Александра Боровского; она вошла в сборник под заглавием «Русский комикс», вышедший недавно в издательстве «Новое литературное обозрение». В этой исключительно интересной книге разными исследователями рассматриваются житийные клейма, лубок, иллюстрированные истории Хармса и Олейникова в журнале «Еж» двадцатых годов, диафильмы, лагерные татуировки, советские рисованные инструкции по наматыванию портянок и спасению утопающих. Наконец, любимые и неоднократно цитировавшиеся нами «Веселые ребята» Н.А. Доброхотовой-Майковой и В.П. Пятницкого – ходившая в самиздате и впоследствии изданная книжечка подражаний хармсовским анекдотам про Пушкина (тексты «Веселых ребят» в интернете часто приводятся без картинок, что наполовину их обессмысливает). Как и следовало ожидать, единственное, о чем «Русский комикс» нам почти ничего не расскажет, – это русский комикс (исключение – один текст, посвященный художнику Михаилу Ефременко). Объяснения этому феномену нет: ознакомившись с многочисленными корнями, из которых во всем остальном мире выросло искусство комикса и которых нам тоже не занимать, читатель остается в еще большем недоумении: почему же у нас этот процесс остановился и практически не дал побегов? А казалось бы, у нас были неплохие шансы, даже если бы дело ограничилось только заимствованием. Я не специалист, но вот первый приходящий в голову пример: дореволюционный детский и подростковый журнал «Задушевное слово» публиковал переводы французского протокомикса «Человек в черной маске» Жоржа Омри, увлекательнейшее чтение. Но вот поди ж ты.
Возвращаясь к книге Леонида Козлова, поясню еще раз, что это не совсем комикс. Скорее – пересказ в иллюстрациях. На мой необученный взгляд, читается эта книга тяжело. Сложные и подробные композиции черно-белых рисунков или, скажем, целая страница, посвященная «ряду волшебных изменений милого лица» Холмса, размышляющего над рассказом гостя, сопровождаются все же довольно большим объемом текста, напечатанного в разных направлениях и часто имитирующего скоропись от руки. Но это не составляет проблемы, потому что в данном случае о «наивном читателе» не может идти речи: сюжеты рассказов Конан Дойла всем хорошо знакомы. Таким образом, трехтомник Козлова – это не столько новая трактовка старой истории, сколько хорошая попытка предложить новый взгляд и новые выразительные средства в форме вариации на излюбленный мотив, расширение читательского кругозора в разных смыслах. Скажем, рассказы Конан Дойла перемежаются в книге рисованной же «Энциклопедией Шерлока Холмса», наглядно демонстрирующей существовавшие в указанный период виды транспорта или методы, применявшиеся в криминалистике, включая, например, фотографию места преступления, которой Холмс никогда не пользовался. Книге хочется пожелать всяческого успеха – не в последнюю очередь по этой «просветительской» причине.
Проблема не только том, чего у нас не случилось, а в том, что случилось, но не получило должного резонанса. При отсутствии развитой традиции рефлексии о жанре повествования в картинках, во всех его изводах, отдельные шедевры рискуют просто потеряться в безвоздушном пространстве, не встроенные ни в какую культурную иерархию. Например, гениальная, совершенно поразительная как человеческий документ и бесценная как историческое свидетельство «наскальная живопись» Евфросинии Керсновской (скрупулезно проиллюстрированные воспоминания о ссылке и лагерях, жанр которых Керсновская сама определяла как «гулаговские картинки») вовсе нельзя назвать достоянием массовой культуры, хотя их нужно было бы проходить в школе. Достаточно сравнить судьбу «Наскальной живописи» с близким по тематике комиксом Арта Шпигельмана, нарисовавшего в 1960–1970-х годах историю холокоста под названием «Маус: рассказ выжившего» (евреи изображались там в виде мышей, немцы – в виде кошек, поляки – в виде свиней, американцы – в виде собак), – Шпигельман получил международное признание, Пулитцеровскую премию и множество других; его комиксам была посвящена выставка в МоМА . Эти два примера служат классической иллюстрацией к мысли, что демократичная и доходчивая форма комикса не обязательно предполагает легкомысленный сюжет, а только – в лучших образцах – остраненный, незашоренный взгляд.

Хотелось бы верить, что мы, как это иногда случается в культуре, сумеем через новейшие изводы жанра вернуться назад, к пропущенным ступеням эволюции. Благодарный контекст, в котором появился «Холмс» Леонида Козлова, позволяет надеяться, что он станет еще одним шагом «назад в будущее».

Варвара Бабицкая

Вгорі фрагмент стрінки книги Леоніда Козлова «Холмс»