Re: цензії

Автор — некто Dj Stalingrad. «Просит не разглашать сведений о своём настоящем имени и местопребывании» (но при этом текст долгое время крутился в интернете). Очень странная конспиративность — человек, чтобы скрыть себя, пользуется не псевдонимом, а раскрученным ником.

Что мы знаем об авторе? «Представитель молодёжной субкультуры». Эдакий заводной апельсинчик, уличный боец, но не правый (не нацик), а левый. Антифа, он же ред-скин. Участвовал в акциях анархистов, экологистов, лимоновцев. Ездил во Львов махаться с бандеровцами (странно и нетипично для левака) и в Минск на антилукашенковскую акцию (ещё чудесатее). «Мне приказали выглядеть более-менее… выдали ветровку…» Кто приказал, кто выдал ветровку? Лимонов, что ли?

А вот автопортрет субчика…

«В растянутом свитере, в грязных кроссовках, неаккуратно выбритая под ноль голова, подростковые усы, прыщи на всём лице, гнилые зубы… Я — двоечник с последней парты, меня презирают одноклассники… У меня впалая грудь, рахитичное пузо, я предрасположен к астме, плохое сердце. Никогда не было нормальной работы, никогда не было папы, никогда не было девушки…»

…Есть такие лесники-следопыты, для которых лес — родной дом; они могут по маленькой обломанной веточке понять, кто прошёл — лось, медведь или человек.

Мой лес — это тексты. Я прочитал огромное количество разнообразных текстов. Я знаю, что пишут прыщавые пацаны-двоечники, что пишут леваки (Крусановы и Малышевы), анархисты, экологисты, антифовцы. Я могу запросто обмануться в человеке, но текст меня не проведёт.

Наш «двоечник с последней парты», оказывается, разбирается в санскрите и успешно почерпывает аргументацию из фильмов Луи Маля, но это не самое удивительное (в наши дни нет ничего доступнее, чем поверхностная эрудиция).

Проблема в другом. Уж слишком хорошо сделан «Исход». Продуманная композиция, обилие учёных слов, мастерский язык, аккуратная эмоциональность.

Так нынешние прыщавые бойцы-гавроши не напишут. Да ещё это холодное трезвомыслие. Ведь трезвое, точное мышление — редкая роскошь для современной культуры, падкой на самообманы.

«Звук проходит через чувствительные мембраны и отпечатывается рваной бороздой на поверхности виниловой пластинки. Так и реальность, все её объекты и мир в целом, через боль, болью оставляют свою борозду на поверхности нашей личности, создают, моделируют её. Машина беспрерывно нацарапывает все окружающие звуки на гладком пластике, нечто, растворённое в воздухе, становится предметом. Жизнь каждую секунду ранит нас через глаза, уши, ноздри, рот, кожу — из нас течёт кровь, мы становимся такими, какие мы есть. Иногда рука мастера срывается и делает слишком глубокий надрез — мы можем умереть или сойти с ума» .

И это речи «пацана-двоечника с последней парты»?! Не смешите мои тапочки…

Когда я бегло просмотрел «Исход», я увидел, что имею дело с мистификацией, с обманкой.

Я внимательно прочитал «Исход» несколько раз, и теперь мне думается, что сие — не просто обманка, но провокационная обманка…

(Зачем я говорю всё это? Я, в принципе, не люблю левый дискурс. Но провокации я не люблю ещё больше — и потому не могу промолчать.)

Вообще «левое подполье» крайне идейно, и это его маркер. Леваки — донкихоты, с захлёбом вещающие о своих идеалах и утопиях. Циники и нигилисты нетипичны для левой среды, они топают к правым — к либералам, к «провластным отрядам» или к наци.

В «Исходе» — никаких левых идей, никаких экологических фаланстеров, никаких радужных иллюзий. Сплошь тотальный чёрный «нигиль» (кстати, очень талантливо подаваемый). Плюс неисчерпаемые картины «бойцовского быта».

«Резали друг друга ножами», «били кастетами своих же знакомых», «обрезок железной трубы сделает из его головы кровавый фарш», «располосовали ножом череп», «мне снова разбили голову», «он сильно продырявил мне запястье», «мне раскроили затылок ножом в электричке», «теперь у меня семь колото-резаных ран», «кровь полилась рекой», «людей превращали в кровавый фарш» — и так на каждой странице.

В гонконгских боевиках меньше льётся крови, чем в этих «документальных записках». Просто Хармс какой-то. «А старушки всё падали и падали…»

Всякий текст пишется для чего-то, с определённой целью.

Для чего сотворён «Исход»?

Для того чтобы наглядно показать: все леваки — грязные подонки.

(Может быть, даже чувствительные, сострадающие, рефлексирующие — но всё равно грязные подонки.)

Наркоманы-алкаши-убийцы. Ненавидят всех вокруг и более всего — самих себя, каждый день режутся с врагами, подло избивают беззащитных друзей (см. эпизод с вечеринкой у хиппи), ни с того ни с сего прыгают на прохожих.

(Ребят возможно жалеть — со стороны. Но приближаться к ним, вступать с ними в контакт — ни-ни. Придёшь к ребятам как «чужой» — ребята тебя почикают. Станешь для ребят «своим» — тогда тебя почикают «чужие» — менты, скины, омоновцы, бандеровцы — кто угодно. Не ходите, дети, в красную Африку гулять. Нарвётесь. Напоретесь на ножик.)

Эркюль Пуаро в финале романа «Убийства по алфавиту» сказал, что в ходе расследования его не оставляло чувство — он имеет дело одновременно с двумя разными противниками — с подставным дурачком и с умным бойцом, скрывающимся в тени.

Читая «Исход», я ощущал то же самое.

Герои-повествователи исповедальной прозы Бориса Савинкова, Луи-Фердинанда Селина, Эдуарда Лимонова, Сергея Минаева не отслаиваются в моём представлении от авторских личностей: Савинков-герой равен Савинкову-автору, Селин-герой равен Селину-автору.

А вот в «Исходе» герой-повествователь отнюдь не равен автору.

Облик героя-повествователя — сопливый отморозок, малолетка-лузер («прыщи на всём лице», «гнилые зубы», «впалая грудь»).

А каким я увидел автора «Исхода»?

Этому человеку не меньше тридцати лет. Он умён, циничен, литературно одарён в высшей степени. Имеет личные завязки в среде антифа, но сам к этой среде не принадлежит (по крайней мере сейчас). Эстет и пижон. Не удивлюсь, если наш Диджей Сталинград небеден.

Да вот же его портрет!…

«Этот парень, он неплохо одет, скромно, со вкусом. Аккуратная стрижка, волевые черты лица, выглядит атлетически, занимается спортом, уверенный взгляд карих глаз… он серьёзный, хороший парень — сильный, смелый, нормальный мужик. Он расчётлив, но любит азарт, момент и кураж игры. Нос с небольшой горбинкой — сломали в драке, этот парень не понаслышке знает вкус крови на губах, он всегда готов постоять за себя и близких» .

Это к нему (к себе любимому) подкрадывается придуманный гнилозубый персонаж-гаврош с обрезком железной трубы.

«Через секунду этот отличный парень превратится в кусок говна…»

Уже превратился, собственно говоря. И без железной трубы…

О различении духов

Не утихают споры о том, позволено ли писателю критиковать Россию, русских людей, русскую культуру, русский менталитет. При всём разбросе мнений эти споры сводятся к двум полярным утверждениям.

Утверждение номер раз: критиковать Россию и русских не только можно, но и должно (далее обычно идут ссылки на Чаадаева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Герцена и прочих классиков).

Утверждение номер два: критиковать Россию и русских нельзя, а писатель, критикующий Россию и русских, — подлец русофоб (будь он хоть Герцен, хоть Салтыков-Щедрин).

Меня удивляет, что в подобных спорах всегда оказывается проигнорирован не только критерий социокультурного контекста рассматриваемого высказывания, но даже критерий истины. А ведь истина — самое важное.

Если вором обзывают не вора, честного человека, — это клевета. Из которой не следует ничего (собака лает, ветер носит). Если вором именуют действительного вора — это правда (возможно, высказанная в оскорбительной форме). Из неё следует в том числе то, что вору надо исправиться (перестать воровать)…

Я приведу выдержки, принадлежащие двум разным авторам конца XIX века и могущие подпасть под определение «русофобия».

Первые выдержки — из длинного стихотворения поэта-либерала Петра Шумахера с корявым названием «И как и что у нас вообще?» (1881).

Прославил Пушкин русских нянек,
Но от убогого ума
Тупых Арин и грязных Танек
Прилипло много к нам дерьма.

………………………………………

Но на устах изобличенья
Лежит казённая печать…
И лишь вольны, без опасенья,
В свин-голос на ветер кричать
Подлец Катков да кметь Аксаков,
Журнальной прессы два шута…
А для Вольтеров и Жан-Жаков
Есть отдалённые места.

Достаточно! Вкус этого хлёбова мне знаком слишком хорошо. Его сейчас вдесятеро больше, чем было во времена Шумахера.

Поглядим, из каких «отдалённых мест» наш Жан-Жак плевал в «тупых Арин и грязных Танек»…

«Пётр Васильевич Шумахер… состоял чиновником в военном министерстве и министерстве финансов, а потом, переехав из Петербурга в Сибирь и прослужив некоторое время чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири, стал управляющим золотыми приисками у богатейших золотопромышленников» (хрестоматия «Русские поэты XIX века». М.: Просвещение, 1964).

Всё ясно…

(У «кметя Аксакова», кстати, правительство закрыло две газеты; и Шумахер не мог не знать об этом.)

А вот вторая выдержка — из очерка Максима Горького «А.П. Чехов», монолог Антона Павловича из частной беседы.

«Странное существо — русский человек! — сказал он (Чехов. — К.А.) однажды. — В нём, как в решете, ничего не задерживается. В юности он жадно наполняет душу всем, что под руку попало, а после тридцати лет в нём остаётся какой-то серый хлам. Чтобы хорошо жить, по-человечески — надо же работать! Работать с любовью, с верой. А у нас не умеют этого. Архитектор, выстроив два-три приличных дома, садится играть в карты, играет всю жизнь или же торчит за кулисами театра. Доктор, если он имеет практику, перестаёт следить за наукой, ничего, кроме «Новостей терапии», не читает и в сорок лет серьёзно убеждён, что все болезни — простудного происхождения. Я не встречал ни одного чиновника, который хоть немножко понимал бы значение своей работы: обыкновенно он сидит в столице или губернском городе, сочиняет бумаги и посылает их в Змиев и Сморгонь для исполнения. А кого эти бумаги лишат свободы движения в Змиеве и Сморгони, — об этом чиновник думает так же мало, как атеист о мучениях ада… Вся Россия — страна каких-то жадных и ленивых людей: они ужасно много едят, пьют, любят спать днём и во сне храпят. Женятся они для порядка в доме, а любовниц заводят для престижа в обществе. Психология у них — собачья: бьют их — они тихонько повизгивают и прячутся по своим конурам, ласкают — они ложатся на спину, лапки кверху и виляют хвостиками» .

Дело даже не в том, что Чехов не был управляющим золотыми приисками у богатейших золотопромышленников.

Дело в том, что обидные слова Чехова — это правда.

И поэтому-то моё сознание вопиет, восстаёт против того, чтобы Шумахера и Чехова ставили в один ряд (всё равно, в какой ряд — в позитивный или в негативный).

Шумахер и Чехов не должны быть, не могут быть в одном ряду, в одном списке!

Надо уметь различать духов, надо научиться понимать, какое слово исходит от какого духа. Слова могут быть (как бы) одинаковыми — но при этом истекать от беса или от ангела. Горе тому, кто начнёт перечислять бесов и ангелов через запятую.

…Два современных прозаика — Марина Палей и Всеволод Бенигсен. И Палей, и Бенигсен критически относятся к России и к русским людям. И Палей, и Бенигсена неоднократно обвиняли в «русофобии».

Но прозу Марины Палей я ругаю (в том числе ругаю за русофобию), а прозу Бенигсена — хвалю. Почему так?

Потому что коллизии и образы, созданные Мариной Палей, — мозговые фантомы Марины Палей и, читая прозу Марины Палей, я вынужден изучать особенности сознания Марины Палей, составлять атлас её комплексов, глюков и горячек.

А коллизии и образы в текстах Всеволода Бенигсена — отражение реальности, узнаваемой моментально, и, читая тексты Бенигсена, я исследую реальность.

Я знаком со многими русскими людьми, в том числе с очень пьющими людьми. Но я ни разу в своей жизни не встречался с русским человеком, который был бы хоть сколько-нибудь похож на Ваньку Телятникова из повести Марины Палей «Под небом Африки моей». Ванька Телятников — злая и болезненная выдумка, неправда.

А сюжет повести Всеволода Бенигсена «ГенАцид» — аллегорическое отображение постыдной правды, с которой я сталкиваюсь каждодневно — и в Майкопе, и в Москве, и в родном вузе, и в виртуальных морях интернета, и в читаемых книгах-журналах-рукописях, и в телепередачах, и в сводках социологов. Постоянные смехотворные потуги российской власти «внедрить в народе культурку», полное отчуждение русского сознания от собственной, русской культуры, обязательное использование культурных артефактов как нелепого оружия против ближних, беспомощность русской интеллигенции, неадекватность и несамокритичность русской общественной мысли — всё это реальные проблемы, которые не только имеют место в нашей жизни, но и требуют скорейшего разрешения.

Для того чтобы справиться с ними, надо их осознать и тем самым обрести «точку сборки» предстоящей духовной работы. Здесь бесценна роль умных критических мнений (пускай даже эти мнения злы, главное, чтобы они были правдивыми).

Нет единой «русофобии», есть ложь и есть правда. Ложь должно отбросить. А правду — принять к сведению.

По Невскому бежит собака…

Поскольку меня стали сравнивать с Виктором Бурениным, развлеку читателей «Часкора», приведя две пародии Буренина на Анну Ахматову.

(Подумать только: Буренин — современник Чернышевского и Николая Добролюбова, Ахматова — современница Бродского; два века встретились, и, как обычно бывает, их встреча оказалась скандальной.)

Разумеется, Виктор Буренин хам.

Но хамство — непростая штука. Хамство может быть смешным, мастерским, точным, блестящим, виртуозным.

(И всякое живое остроумие — не что иное, как редуцированное хамство.)

Первая из двух буренинских пародий — более изящная (но, пожалуй, чуть менее точная). Она на стихотворение «Над водой» («Стройный мальчик пастушок, видишь, я в бреду. Помню плащ и посошок на свою беду. Если встану — упаду, дудочка поёт: ду-ду!»).

Дуда

Ах, Маковский-пастушок, —
Я пишу, пишу в бреду:
В «Аполлоне» мой стишок
Поместишь ли на беду?

От восторга заведу
На дуде мотив: ду-ду.

Мне Маковский — милый он —
Молвит: «Пусть сгорю в аду,
Но тебя я в «Аполлон»
Рядом с Брюсовым введу.

Заиграй скорей — я жду —
Заиграй в дуду ду-ду».

И Маковский-пастушок,
И себе, и мне к стыду,
В «Аполлоне» мой стишок
Напечатал на виду.

От восторга я пойду —
Утоплюсь с дудой в пруду.

Понятно, что природа пародийного эффекта тут чисто эстрадная. Однако данная пародия не уступит лучшим текстам Александра Иванова, и это притом, что общая «культура пародирования» в буренинские времена была крайне низка.

(Ну остроумно же! И смешно по-настоящему!)

А вот вторая пародия Буренина на Ахматову. Я безумно люблю эту пародию за две строки (сама по себе она не так выдержанна, как предыдущая, но две строки…).

…Всё началось с того, что Ахматова неосторожно написала: «Мне больше ног моих не надо, пусть превратятся в рыбий хвост!» (и впрямь смешновато получилось — такие перлы у ранней Ахматовой встречаются).

Буренин по-александр-ивановски уцепился за этот прокол и выдал…

Та же глубоко поэтическая тема

Мне ног не надо — ноги к чёрту!
Пусть превратятся в рачий хвост:
Предавшись раковому спорту,
Нырну под Полицейский мост.

Коль в голове все мысли пусты —
На что она — скажите? Ах,
Пусть вырастет кочан капусты
На беломраморных плечах.

А ты, игрушечный, что станешь
Тогда со мною делать — ну?
За рачий хвост меня потянешь,
Как в воды Мойки я нырну?

Сняв с плеч моих, кочан разрубишь,
Чтоб жирный борщ сварить иль щи?
Ты побледнел. Не так ты любишь?
Другую для себя ищи!

Положим, «ты, игрушечный» — это Буренин мог уловить в ранней фарфоровой ахматовской лирике (но и для сего потребен тончайший слух). Но «пусть вырастет кочан капусты на беломраморных плечах» — это же вся поздняя парадигма Ахматовой, вся её «ложноклассическая поза». Это «Тайны ремесла», «Стихи последних лет», «Ржавеет золото и истлевает сталь…».

Удар молоточком в самую серёдку, в точку кристаллизации сапфировой кристаллической структуры.

Бах! — и нет сапфира, одна синяя пыль валяется.

Гений Буренин! Гений и пророк!

Между прочим, несколько его пародий на Брюсова идут вот под таким псевдонимом: Анкундин Гордый-Безмордый, маг и шаман, брат и сват всех поэтов нового стиля.

(Пророк, как было сказано.)

Кирилл Анкудинов, Майкоп
Фото: aquariumservicing.ru