Есть ли конспект у «Перса»? Почему роман посвящён Парщикову? Что не вошло в книжную публикацию? Сколько роман писался? Кто является главным персонажем «Перса» и кто такой сам перс?

Новый роман Александра Иличевского «Перс» разделил читателей и критиков. Давно уже книги не вызывали такого широкого спектра мнений, полемики. Это кажется мне главным свойством романа — быть процессом и порождать процессы вокруг да около чтения. Надоела интеллектуальная гладкопись, не цепляющая ни ума, ни сердца. Хочется следов сделанности, работы, наглядного думанья вслух, отличающего подлинные метареалистические произведения от метамёртвого металожества.

— Однажды ты написал, что каждому своему прозаическому тексту ты предпосылаешь поэтический конспект. Есть ли таковой у «Перса»?
— Я так долго готовился к «Персу» — около 12 лет, — что чего только не было использовано в проекте этого романа. Какого-то выделенного плана не существует, зато существует несколько подступов — среди которых и первый роман «Нефть», и первая попытка «Перса» — роман, который не дописан, с рабочим названием «Солдаты Апшеронского полка».

Там и тут предпринимались какие-то лирические прорывы, но в основном они касались метафизики нефти — это и стихи, и эссе «Опыт геометрического прочтения», посвященное анализу стихов Алексея Парщикова «Нефть» и «Долина транзита». В этой работе среди прочего есть рассуждения о топологии доадамического сознания, размышления над его устройством, то есть над тем, что произошло с человеческим сознанием в результате мистической катастрофы грехопадения. Много чего отбиралось в процессе подготовки, но основной «конспект» — это, конечно, тема забвения как истока. Он разрабатывался в связи с нефтью, был основной метафорой, которая эволюционировала от своего простого назначения в сторону структурной функции. В моём первом романе эта субстанция становится источником поэтической медитации о прошлом нашей семьи, о том, как и что происходило с моим прадедом, покинувшим свою жену и дочь, чтобы исчезнуть на территории США в 1920 году. При этом, как выяснилось потом, спустя пять лет после написания, после того как я получил платный доступ в архивы иммиграционной службы США, он оставил по себе привет, адресованный лично мне, своему правнуку. Когда прадед на судне Seyo Maru прибыл в порт Сан-Франциско, он написал в графе «адрес и имя человека, к которому направляетесь»: Mr. Neft, friend. И эту бумагу, пожелтевшую, с обтрепанными краями, и стихи Парщикова, и моё эссе о том, в частности, что нефть и есть искомый философский камень, превращающий всё в золото, что в буровых скважинах на огромной глубине, при огромном давлении и температуре обитают бактерии — прародители всей жизни на нашей планете, что нефть есть зеркало, запечатлевшее время, когда ещё не было зрения как такового, — всё это тоже можно включить в список конспектов романа. Именно в список, потому что их много, в отличие, скажем, от конспекта следующего моего романа «Скалы прозрачного мрамора», на этот раз небольшого — вот он имеет чёткий, единожды заданный стихотворный конспект — поэму «Мост. Туман. SF» о Сан-Франциско.

— Почему роман посвящён Алексею Парщикову?
— Алёша Парщиков ждал, когда я допишу «Перса», и не дождался. При том что многие смыслы романа обговаривались и обдумывались мной в сотрудничестве с ним в течение почти десятилетия. Алеша с серьёзностью относился к моим планам написать «Перса». Он говорил, что правильно, когда у писателя есть такой свой Моби Дик, за которым приходится охотиться, уходить в поход далеко-далеко, без особой надежды на успех. При этом он говорил: вовсе не обязательно, что роман получится большой, как кит. Он мог бы запросто вместиться в две-три страницы. Однако на деле вышло иначе. Написалась тысяча страниц черновика. Потом текст был усушен и урезан. Это обычная процедура. Сначала ты боишься что-нибудь упустить и раскидываешь сети как можно шире. А после начинается отбор, монтаж, как в кино, — отснятый материал может быть огромен. Материал «Апокалипсиса сегодня» весил около двух тонн. Монтаж завершился только тогда, когда уже шел Каннский фестиваль, на котором этот фильм был отмечен. «Пассажир» Антониони в своем первом варианте шёл четыре часа. Потом был сокращен на полтора часа и потом ещё на тридцать минут. Примерно это же произошло с «Персом».

— Сколько ты писал «Перса»?
— Всего я его писал три года, но можно считать, что роман написался в один присест — за последние восемь месяцев работы, плюс четыре месяца доводки, плюс три месяца нескольких редактур. Причем те восемь месяцев были решающими, потому что в течение этого времени скорее роман меня писал, чем я его, — я просто сидел и только успевал записывать. Это было такое мучительное и в то же время счастливое состояние, которое довольно редко случается пережить. Скажем, я всегда испытывал какие-то помехи при письме, но когда дело пошло, я уволился со всех работ и сбежал на дачу, где всё это время прошло как один день. Я только и делал что бегал утром, потом писал, а вечером шёл на реку с удочкой или без, где набрасывал план на завтрашний день. И ещё у меня родилась посреди лета дочка, так что весело было — даже не то слово.

— Известно, что книжный вариант романа оказался значительно сокращён. Что выпало из публикации и почему?
— Из черновика был вырезан прежде всего огромный кусок похождений героя в Голландии, затем большая история его попытки восстановить отношения со своей женой и тоже довольно большой кусок о приключениях Ильи на территории одного из нефтегазодобывающих управлений только что разоренного ЮКОСа. Из последнего куска получился рассказ под названием «Два страха». И ещё много ушло всякого рода споров между героями, отчасти экзистенциального, отчасти теологического плана. Но, повторюсь, самая большая часть была изъята, касающаяся Голландии, — контурной её картой герои пользовались в детстве.

— Почему роман называется именно «Перс», ведь Хашем не является главным персонажем книги?
— Ну, раз, по-вашему, Хашем не главный герой, то персом можно назвать и Велимира Хлебникова, и героя, от имени которого ведется повествование. Скорее, «быть Персом» — это функция становления героев.

— Да, а кстати, кто тут тебе кажется главным? Нефть? Соколы? Илья Дубов? Хлебников?
— Вот это ключевой момент. Я уже отвечал себе на этот вопрос, и ответ парадоксален: в романе важна любая линия, любая тема. Там так всё странно устроено, что как ни поверни, с какой стороны не подойди, всё равно все детали оказываются в фокусе пристальности. Это главное свойство структуры романа, так мне кажется.

— Насколько автобиграфичен Илья Дубнов?
— Дубнов автобиографичен только в плане тех моментов, которые касаются детства. Детство — это такой грунт холста, неприкосновенный запас счастья и горечи, с какой герой смотрит на улицы, покинутые людьми, населявшими его прошлую жизнь.

— Многочисленные фактологические, культурологические, геополитические и биографические отступления в романе. Какую функцию они выполняют? Почему их так много? Как ты над ними работал? Много ли пользовался «Википедией» и «Гуглом»?
— «Перс» — книга о месте. Есть совсем немного мест на нашей планете, которые поглощают время. Вот почему вышло так, что Каспий и ландшафт — тоже герои романа.

Я двенадцать лет читал всё о Каспии и Апшероне. Это было моим специфическим предметом интереса. Вот отсюда и возник портрет ландшафта. Вообще же метод таков — сначала ты едешь в те места, которые тебе интересны, проводишь разведку боем, затем возвращаешься домой, изучаешь все, что ты видел, и, если требуется, возвращаешься для уточнения уже полностью вооружённым. Материал брался отовсюду, но по мере обогащения сети мне становилось всё легче. В самом начале я рыскал по букинистам, скупая все, что касалось Апшерона и Каспия, особенно меня интересовала советская научная фантастика — романы Войскунского, Немцова. С троцкистом Рудольфом Абихом я разбирался, роясь в сети по букинистическим магазинам в поисках альманаха «Красный Восток» 1925 года издания, который наконец выписал из Франции. Кстати, есть ирония в том, где Абих жил в Москве и откуда чекисты увели его для последней отсидки. Абих жил в доме, где сейчас располагается редакция журнала «Афиша». Вот этого нет в романе, зато есть в расстрельных базах данных, составленных «Мемориалом». Вообще же материалов у меня скопилось в одних только распечатках два столитровых рюкзака, которые находятся на чердаке моего дома в Тарусе.

— Зачем тебе нужен был пересказ стихотворений Хлебникова в строчку, занимающий довольно много времени? Вскрытие приёма?
— Это не пересказ. Это перевод стиха в плоскость прозы. Вообще в черновике имелся весь корпус персидских стихов Хлебникова, в беловике я оставил только самое интересное или лучшее, только шестую часть. И там есть то, что сочинено. Меня всегда интересовала возможность оказаться в точке Хлебникова, стать способным помыслить, написать то, что написал он. Дело не только во вскрытии приёма. Я свою книгу «Ослиная челюсть» составил именно из подобных прозаических переводов собственных стихов. Эту процедуру я подробно обсуждал с Парщиковым — и вот это преломление смысла, которое происходит на границе стиха и прозы, на границе способа записи, необыкновенно важно. Надо ещё сказать, что у Хлебникова далеко не все стихи поддаются такому фокусу. Но персидский цикл ложится в эту парадигму почти весь.

— Были ли у тебя какие-нибудь жанровые ориентиры?
— Никаких ориентиров не было. Книга писалась наперекор всем жанрам и получилась не романом, а именно книгой. В этом смысле было очень трудно — работать в такой рисковой области, когда совершенно никаких опор вокруг и результат не гарантирован, ибо невычислим.

— Кто из современных писателей тебе интересен? С кем из них ты находишься в диалоге?
— Мне нравится Кутзее, рассказы Рушди, Пинчон, Беллоу. Из наших — Александр Мильштейн невероятно интересен, у него необычайный нарративный движок; Асар Исаевич Эппель, Андрей Лёвкин, Сергей Жадан, Глеб Шульпяков, Максим Осипов — чуть не единственный писатель, для которого наследие Чехова оказалось не пустым звуком… Но вообще совершенно верно на этот вопрос отвечал Алексей Цветков: «Обязательно кого-нибудь забудешь, поэтому никого перечислять не буду».

— «Перс» написан как бы вопреки, перпендикулярно всем жанровым канонам. Почему ты уверен, что тебя прочтут? Какие у тебя есть секретики и уловки, чтобы книгу прочитали? Чтобы не бросили на середине?
— А кто сказал, что я уверен? Просто есть творческая необходимость, и она сильнее всего на свете, сильнее тебя. Твоя забота лишь в том, чтобы выстоять и дать этой необходимости разрешиться. Если новая вещь поддается прогнозированию, просчету, то её писать не стоит, ибо она не станет новым смыслом. А секретов у меня никаких нет, кроме того, что я могу писать только о том, что лично мне ужасно интересно. И на этом и основывается моя надежда, что найдется читатель, которому это тоже будет интересно. И конечно, без драйва и читать, и писать невозможно.

Беседовал Дмитрий Бавильский
Фото: svobodanews.ru