Литература online от Белякова. Львы, гепарды и леопарды неотступно следуют за стадами антилоп, куда они, туда и мы. Литературные критики также следуют за писателями. «Глубоководная, пещерная рыба». Сказано о Светлане, дочери Сталина, но эти слова можно отнести и к нашим писателям.

В новом выпуске литературы online от Сергея Белякова обзор журналов «Знамя», «Новый мир», «Октябрь». Текст недели — повесть Михаила Угарова «Море. Сосны».

1. «Оставьте ваши книги, выходите на площадь…»

С этих слов Эдуарда Лимонова начинает свою статью в «Дружбе народов» Лиза Новикова.

 Статья толковая, там много интересных мыслей. Одна из них вот эта: литература если не сегодня, то завтра должна ответить на «вызов реальности», литературу ждёт «солидарность с читателем».

Наверное, Лиза Новикова права, только вот откуда эта солидарность возьмётся?

Подводя итоги литературного года, я допустил досадную ошибку. Посчитал, что успехи «исторической» прозы не тенденция, а лишь колебание конъюнктуры, «рябь на поверхности воды». Нет, это нечто большее.

Достаточно заглянуть на страницы ведущих толстых журналов, чтобы понять: писателя более всего интересует история. Прежде всего советская, но также дореволюционная и даже средневековая.

Крупнейшая публикация «Нового мира» (по объёму и по значению) — новый роман Александра Мелихова «Изгнание из ада» о сталинском и послесталинском Советском Союзе.

Крупнейшая публикация «Октября» — «Евстигней» Бориса Евсеева (растянут на два номера, это редкость в наши дни) — и вовсе о временах Екатерины Великой, Гавриила Державина, Ивана Бецкого. Этот роман претендует на «Большую книгу», пожалуй, не без оснований.

В июльском номере журнала «Знамя» первая повесть Анны Немзер. Вещь тоже заметная, хотя вряд ли удачная.

Чтобы коснуться темы Великой Отечественной, современному писателю требуются отвага и решимость. Сложилась уже литературная традиция изображения той великой войны. Она ставит выше всего «окопную правду», молодому, не воевавшему писателю недоступную.

Даже Георгия Владимова ругали за «недостоверность», хотя его эстетика просто исключала «окопную правду». Тем более будут ругать Анну Немзер, хотя её «Плен», собственно, не о войне, но тоже о советском прошлом.

Львы, гепарды и леопарды неотступно следуют за стадами антилоп, куда они, туда и мы. Литературные критики также следуют за писателями. Дарья Маркова в июньском номере «Знамени» публикует обзор книг, преимущественно о жизни в СССР или в России начала девяностых.

Юлия Щербинина в июльском «Знамени» анализирует «Летоисчисление от Иоанна» Алексея Иванова. Да, роман Иванова трудно назвать историческим, для критика он и вовсе «вневременной», и всё-таки Иван Грозный и Филипп Колычев — персонажи не нашего века.

Есть на страницах толстых журналов и «актуальные» вещи, но они проигрывают «историческим» сочинениям, а тем более публикациям non fiction.

Не случайно же «Национальный бестселлер» выиграл Эдуард Кочергин. «Крещённые крестами» были самой сильной книгой этого конкурса. В майском «Знамени» вышли «Три бывальщины» того же Кочергина. Две — просто забавные театральные истории, но одна — «Хромыч» — на уровне премиальной книги.

А самой сильной журнальной публикацией последних месяцев стал военный дневник Даниила Владимировича Фибиха , в мае напечатанный «Новым миром».

Северо-западный фронт. Бои за Старую Руссу, попытки прорвать оборону. Танков для прорыва нет, фронт держат несколько «катюш» (здесь их ещё зовут «раисами»), стрелковые части обескровлены, немцы могли бы их опрокинуть, но, очевидно, и у них уже нет сил.

«Пехотные части <…> полегли все — в строю осталось 23 человека».

«Потери огромные. Во 2-й Гвардейской бригаде осталось 6 человек во главе с командиром Безверховым и полковым знаменем, Омская и Латвийская дивизии потеряли почти всех людей».

В деревнях, до которых немцы не дошли, к советским солдатам относятся холодно. Даже хлеб продают задорого. В деревнях, освобождённых от оккупантов, своим всё отдают даром.

Ожесточение войны нарастает. С убитых немцев снимают сапоги, для этого приходится отрубать ноги.

«Запомнился мне рассказ о крестьянке, которая нашла в поле в снегу разбитый германский самолёт и около него лётчика с переломленными ногами. Женщина несколько раз приходила к нему и била палкой, так и добила».

В пятом же номере «Нового мира» рассказы жителей калужских деревень о немецкой оккупации.

Превзойти эту правду жизни может только большой художник, но где же его найти?

2. Глубоководная рыба

Писатель всё более превращается в историка. Библиотека и архив теперь его основное место работы. Юные семинаристы Липок ещё довольствуются рассказами из собственной жизни и жизни себе подобных, но и они со временем возьмутся за дней минувших анекдоты. Нельзя же без конца описывать одни и те же лица с одной и той же пьянки.

В романе Александра Терехова есть замечательная фраза: «Прожила она <…> слепо, как глубоководная, пещерная рыба, погружённая в собственную сытную жизнь, не заметив войны и простонародья…» («Каменный мост». С. 202.)

Сказано о Светлане, дочери Сталина, но эти слова можно отнести и к нашим писателям, к верхушке современной столичной интеллигенции вообще.

Сведения о мире они черпают из «Си-эн-эн», «Евроньюс» и «Эха Москвы». О беспорядках в Каталонии подчас знают больше, чем о жизни, скажем, в Кемеровской области или даже на Валдае.

Поэтому высказывания журналистов о современной России поражают наивностью:

«В России вообще очень мало занятий: качать недра и торговать ими, развлекать или ублажать качающих и торгующих, убивать (но это всё-таки не для всех) и вот сочинять» (Дмитрий Быков).

«Иномарки стоят в пробках? Стоят в пробках. Работа «не бей лежачего»? «Не бей лежачего» — народ хочет быть или чиновниками, или так называемыми менеджерами. А что-то вот на заводы никто не рвётся, да и заводов-то, слава Богу, никаких нет» (Леонид Радзиховский).

Глубоководные рыбы, иначе и не скажешь.

А если появляется писатель, «одержимый тоской по текущему», то ему всё равно не верят. Виктор Топоров усомнился в достоверности «Елтышевых», принимая русский реализм за «мизантропические фантазии про чисто приговского милицанера».

Счастливый же человек Виктор Топоров, если знает о «милицанерах» только из художественной литературы. Но критик мог бы прочитать ранние очерки Сенчина, например «Кайф», чтобы убедиться, как далеки настоящие «милицанеры» от образа, созданного Дмитрием Александровичем.

Я вовсе не советую писателю бросить уютное кресло и пойти «в народ». Такие походы нечасто приносят творческие удачи.

Георгий Владимов устроился работать на траулер, чтобы написать «Три минуты молчания». Но ведь это его слабейший роман.

Юрий Трифонов ездил в Каракумы. Но кто теперь вспомнит его «Утоление жажды»?

Поездки в Париж принесли творчеству Валентина Катаева намного больше, чем командировка на Магнитку.

И всё-таки нельзя вовсе переселиться в библиотеку или архив. На большой глубине уже не хватает кислорода. Лучше всего о сегодняшнем положении дел сказал идеолог «новой драмы», художественный руководитель «Театра.DOC» Михаил Угаров:
«Мне кажется, что сегодня в искусстве категорически не хватает реальности. Да что в искусстве, её не хватает и в нашей жизни. Самое страшное в нашей жизни — это невидение реальности, отказ от восприятия реальности. <…> Мы не можем больше существовать в мире Чехова или, скажем, Вампилова». И после этих слов открываешь «Новый мир» с повестью Михаила Угарова о жизни в… хрущёвские времена.

3. Текст недели — Михаил Угаров. Море. Сосны // Новый мир. 2010. № 5.

Повесть в эстетике «новой драмы». Максимальное приближение к быту, к повседневности. Боязнь всякой литературности. Искоренение метафоричности — вплоть до полной зачистки.

Голая проза. Минимализм, доведённый до абсурда. Сохранилось только два эпитета: «красивое» и «некрасивое».

«Девушки были очень красивые <…> Ещё одна (очень красивая) <…> Разволновались остальные красивые девушки <…> Очень красивая блондинка <…> На соседней лавочке сидели две некрасивые девушки».

Перед нами, собственно, не повесть, а набор коротких сценок, объединённых двумя главными героями (Виктор и Лика, она же Инна, она же Ия) и темой (отдых у моря).

В театре скелет пьесы быстро обрастает плотью. Режиссёр додумает, художник дорисует, актёры доиграют. Словом, пьеса — это только самое начало постановки.

Повесть — начало и конец. Прозаик работает один за всех.

По тексту разбросаны опознавательные знаки времени: кружка кваса (большая за 6 копеек, маленькая — за 3 копейки), зубной порошок «Особый» за 10 копеек, радиоприёмник «Спидола», густой кефир в стеклянной бутылке с крышкой из цветной фольги, фильм «Три плюс два», анекдоты о Хрущёве. Но эти вешки не создают ощущение времени, не воскрешают дух эпохи.

Приметы южного города обозначены скупо. Батуми почти не отличается от Сухуми или Пицунды. Художественный аскетизм переходит в художественную скудость.

Герои второго плана совершенно неразличимы. Чем Мила-Бикини отличается от Верки, которая на самом деле Эмма? Последняя, впрочем, студентка Литинститута, поэтесса, хотя с тем же успехом она могла быть и продавщицей, и проводницей, и стюардессой.

Ремарка: «...Они хотели в жизни перемен — всё равно каких».

Каких и почему? Герои Угарова не диссиденты. Слушают «Голос Америки», но кто его тогда не слушал? Виктор и Лёша столь безлики и безыдейны, что вряд ли заметили бы смену оттепели застоем. Мила-Бикини и Верка — подавно.

Вот разве что Лика, но и она из всех видов свободы знает разве что сексуальную. При этом Лика стремится не в Голландию, а в Турцию, где секса было куда меньше, чем в СССР. Впрочем, этот образ всё-таки из удач Михаила Угарова: точно передана наивность наших соотечественников, которых тогда привлекала любая буржуазная заграница.

В повести много верных наблюдений, характеристик. Взаимная неприязнь абхазов и грузин передана несколькими фразами, как и полное невежество русских отдыхающих в закавказском национальном вопросе.

И всё-таки о чём повесть Михаила Угарова? На мой взгляд, это история потерянной жизни. Но художественный минимализм превратил героев в столь простые, примитивные организмы, лишённые ума, таланта, души, что напрасно прожитая жизнь, ушедшая молодость как будто не должны вызвать сочувствие читателя.

Сергей Беляков, Екатеринбург