– Оди­на­ко­во ли вы от­но­си­тесь к сво­им кни­гам, есть ли сре­ди них те, что ста­ли для вас про­грамм­ны­ми?

– На се­го­дняш­ний день у ме­ня 17 книг, у всех раз­ная судь­ба. По­ка пи­шу, по­ка кни­га бро­дит во мне, а я – в кни­ге, не ду­маю о её судь­бе. Как пи­сал Го­голь, «не­на­пи­сан­ные кни­ги – мои не­бес­ные гос­ти». И это не ми­с­ти­ка, а нор­маль­ная пи­са­тель­ская прак­ти­ка, и в то же вре­мя за­га­доч­ная, по­то­му что в ней при­сут­ст­ву­ет тай­на. Без неё не бы­ло бы ли­те­ра­ту­ры как твор­че­ст­ва. Вдох­но­ве­ние – это не вы­дум­ка. При­сут­ст­вие тай­ны – ос­нов­ной мо­мент, ко­то­рый от­ли­ча­ет пи­са­тель­ское сло­во от лю­бо­го дру­го­го.

Из 17 де­тей ни­кто не был оби­жен чи­та­тель­ским вни­ма­ни­ем, хо­тя они по-раз­но­му про­дви­ну­лись в этом на­прав­ле­нии. Две кни­ги про­зву­ча­ли во всём ми­ре. Ро­ман «Рус­ская кра­са­ви­ца» был опуб­ли­ко­ван у нас 1990-м го­ду, ра­зо­шёл­ся по ми­ру, стал бест­сел­ле­ром в не­сколь­ких ев­ро­пей­ских стра­нах.

Вто­рая кни­га – ро­ман «Хо­ро­ший Ста­лин», ко­то­рый уже пе­ре­ве­дён бо­лее чем на три де­сят­ка язы­ков, в Рос­сии он вы­шел в 2006-м. В ию­не еду в Те­ге­ран в свя­зи с тем, что кни­гу пе­ре­ве­ли на фар­си. Для по­лу­че­ния ви­зы при­сла­ли ан­ке­ту, где бы­ли во­про­сы, не со­стою ли я в ра­ди­каль­ной ев­рей­ской ор­га­ни­за­ции, ко­то­рая со­би­ра­ет­ся Те­ге­ран раз­гро­мить, не яв­ля­юсь ли про­тив­ни­ком ис­ла­ма… Я, че­ст­но го­во­ря, не за­пол­нил эти гра­фы, по­счи­тал, что не моё де­ло – на по­доб­ные во­про­сы от­ве­чать. Мо­жет быть, при­гла­ша­ю­щая сто­ро­на – иран­ский из­да­тель – на них от­ве­тит. Уди­ви­тель­ные ве­щи про­ис­хо­дят с этим ро­ма­ном. Моя иран­ская пе­ре­вод­чи­ца, за­ку­тан­ная в тём­ное с го­ло­вы до пят, ска­за­ла: «По­ка пе­ре­во­ди­ла, про­жи­ла с ва­ми два го­да. Муж рев­но­вал». Стран­но… Где я и где Иран?

– «Хо­ро­ший Ста­лин» – что это? Бел­ле­т­ри­с­ти­ка или же би­о­гра­фия в жа­н­ре нон-фикшн?

– Это ро­ман о мо­их ро­ди­те­лях, о се­мье, где я рос. Но я ре­шил не пи­сать тра­ди­ци­он­ную се­мей­ную хро­ни­ку, по­то­му что в ней лю­ди за­ча­с­тую при­об­ре­та­ют пло­с­кое во­пло­ще­ние. В хро­ни­ке они пре­вра­ща­ют­ся в ил­лю­с­т­ра­ции, в то вре­мя как мне хо­те­лось ро­ди­те­лей, да и се­бя са­мо­го пред­ста­вить пол­но­цен­ны­ми, мно­го­мер­ны­ми пер­со­на­жа­ми. Я сде­лал сво­их ро­ди­те­лей ге­ро­я­ми ро­ма­на, они на ме­ня оби­де­лись, пол­то­ра го­да со мной не раз­го­ва­ри­ва­ли. Не по­то­му, что я пло­хо о них на­пи­сал, на­обо­рот, я вос­сла­вил их. «Хо­ро­ший Ста­лин» – ме­та­фо­ра, мой отец и есть «хо­ро­ший Ста­лин», но че­ло­век, по­па­да­ю­щий в про­ст­ран­ст­во ро­ма­на, не все­гда та­ко­му обо­ро­ту рад, и, гля­дя в это зер­ка­ло, обыч­но не уз­на­ёт се­бя, не по­ни­ма­ет, кто пе­ред ним сто­ит.

Кстати, на­и­бо­лее яро­ст­ные спо­ры у нас в стра­не вы­зы­ва­ли не эти две кни­ги, а «Эн­цик­ло­пе­дия рус­ской ду­ши» – са­мое ху­ли­ган­ское моё де­ти­ще с точ­ки зре­ния нор­ма­тив­но­го со­зна­ния. За не­го ме­ня дваж­ды та­щи­ли в суд. Спер­ва фа­ши­с­ты из ДПНИ, по­том, как ни стран­но, 19 пре­по­да­ва­те­лей МГУ в сов­ме­ст­ном пись­ме объ­я­ви­ли ме­ня ру­со­фо­бом. То есть, alma mater обер­ну­лась ма­че­хой. Ха­рак­тер­ны фа­ми­лии под­пи­сан­тов: до­цент Рем­нё­ва, до­цент Ды­ба, про­фес­сор Кар­цер… Но по­том де­ло у них что-то за­глох­ло, кто-то от под­пи­си от­ка­зал­ся, так все­гда бы­ва­ет, ес­ли это вто­ро­пях спла­ни­ро­ван­ная ак­ция.

У нас весь­ма ар­ха­ич­ное об­ще­ст­во. По-ви­ди­мо­му, скан­да­лы в сфе­рах ли­те­ра­тур­ной и иде­о­ло­ги­че­с­кой свя­за­ны с пе­ре­хо­дом от ар­ха­ич­но­го об­ще­ст­ва к бо­лее со­вре­мен­но­му. У нас этот пе­ре­ход, по прав­де го­во­ря, с тру­дом по­лу­ча­ет­ся. И я не­воль­но ока­зал­ся од­ним из тех, во­круг ко­го раз­ви­ва­ют­ся скан­да­лы меж­ду груп­па­ми на­се­ле­ния с ар­ха­ич­ным и бо­лее со­вре­мен­ным со­зна­ни­ем.

Один из по­во­дов для скан­да­ла – от­но­ше­ние к оте­че­ст­вен­ной ис­то­рии. Лю­ди с ар­ха­ич­ным со­зна­ни­ем, а их боль­шин­ст­во, по­хо­жи на мы­шей, ко­то­рые хо­тят по­ста­вить па­мят­ник кош­ке. Ес­ли спро­сить, за что же они кош­ку так лю­бят, они от­ве­тят, что кош­ка до­стой­но вы­пол­ни­ла свой при­род­ный долг: пой­ма­ла и съе­ла мно­го мы­шей. Ес­ли по­смо­т­реть вни­ма­тель­но, вы­яс­ня­ет­ся, что съе­ла кош­ка са­мых ум­ных мы­шей, а глу­пые мы­ши пре­ис­пол­ни­лись бла­го­дар­но­с­ти и ре­ши­ли воз­двиг­нуть ей па­мят­ник… В этом – вся рос­сий­ская ис­то­рия.

Она про­дол­жа­ет­ся се­го­дня в том же клю­че, мы зна­ем, ка­ки­ми пор­т­ре­та­ми хо­те­ли ук­ра­сить го­род ко Дню По­бе­ды, ка­кие па­мят­ни­ки хо­тят вос­ста­но­вить. Ар­ха­и­че­с­кое со­зна­ние – это вос­при­я­тие се­бя как жерт­вы ро­ка, как бес­прав­но­го плен­ни­ка об­сто­я­тельств, это культ си­лы и культ жиз­нен­ных удо­воль­ст­вий, это при­выч­ка к соб­ст­вен­но­му уни­же­нию и ос­кор­б­ле­нию, это стрем­ле­ние к ос­кор­б­ле­нию и уни­же­нию тех, кто сла­бее и сто­ит ни­же на со­ци­аль­ной ле­ст­ни­це. Всё это со­став­ля­ет страш­ный за­мес, оп­ре­де­ля­ю­щий на­шу жизнь. Де­вять де­ся­тых на­се­ле­ния Рос­сии – но­си­те­ли ар­ха­и­че­с­ко­го ти­па со­зна­ния, лишь од­на де­ся­тая при­дер­жи­ва­ют­ся ино­го сти­ля жиз­ни. Но де­ся­тая часть не мо­жет пе­ре­убе­дить де­вять де­ся­тых, и от это­го – ощу­ще­ние, что стра­на не вы­бе­рет­ся… Глав­ным вра­гом Рос­сии яв­ля­ет­ся её соб­ст­вен­ное на­се­ле­ние в том ви­де, в ко­то­ром оно пре­бы­ва­ет сей­час.

Асар Эп­пель: То есть, ты счи­та­ешь, что «кри­ти­че­с­кая мас­са» уже до­стиг­ну­та?

– Я ду­маю, что Ста­лин ус­пеш­но про­вёл се­лек­цию на­се­ле­ния. Лю­ди, одо­б­ря­ю­щие его ре­прес­сив­ные ме­то­ды и его фор­мы прав­ле­ния, по­вёр­ну­ты в про­шлое и не в си­лах ре­шать за­да­чи, сто­я­щие пе­ред стра­ной. Со­сто­я­ние кри­зи­са при­зна­ют все: не толь­ко оп­по­зи­ция и ос­тат­ки ин­тел­ли­ген­ции, но и здра­во­мыс­ля­щие крем­лёв­ские чи­нов­ни­ки, сре­ди ко­то­рых есть весь­ма ум­ные и даль­но­вид­ные лю­ди. При­няв­шая мас­со­вые фор­мы кор­руп­ция то­же ведь про­яв­ле­ние ар­ха­и­че­с­ко­го со­зна­ния. Кор­руп­ция есть и в за­пад­ных стра­нах, но не в та­ких мас­шта­бах, не в та­ком ви­де, как у нас.

Мы ока­за­лись в слож­ном по­ло­же­нии, нам труд­но бу­дет вы­брать­ся… По су­ти, все мои кни­ги – о столк­но­ве­нии двух ла­ге­рей, ар­ха­и­че­с­ко­го и же­ла­ю­ще­го об­нов­ле­ния. Не на­до свя­зы­вать ар­ха­и­ку толь­ко лишь с ком­му­ни­с­ти­че­с­кой иде­о­ло­ги­ей, она есть и в де­мо­кра­ти­че­с­ком, и в ли­бе­раль­ном, и во всех фор­мах то­та­ли­тар­но­го со­зна­ния. Я не за­пу­ги­ваю, но ес­ли лю­бишь эту стра­ну, смо­т­ришь на про­ис­хо­дя­щее с бо­лью…

За­пад­ный чи­та­тель, че­ст­но го­во­ря, не это­го ищет в мо­их книж­ках. Рос­сия За­па­ду дав­но не уг­ро­жа­ет, сиг­на­лы о том, что она в тя­жё­лом по­ло­же­нии, не вы­зы­ва­ют там ни­ка­ких эмо­ций. За­па­ду мои кни­ги ин­те­рес­ны по дру­гим па­ра­ме­т­рам. Они и там де­мон­ст­ри­ру­ют не­по­лит­кор­рект­ность, ко­то­рую труд­но при­нять. Осо­бен­но это про­яв­ля­ет­ся в Со­еди­нён­ных Шта­тах, где кри­ти­ки за­труд­ня­ют­ся в клас­си­фи­ка­ции, не мо­гут от­не­с­ти мои кни­ги ни к ли­бе­раль­но­му, ни к кон­сер­ва­тив­но­му, ни к анар­хи­че­с­ко­му на­прав­ле­нию. Они и там вы­зы­ва­ют ин­тел­лек­ту­аль­ное раз­дра­же­ние.

Сколь­ко не­го­до­ва­ния вы­зва­ло на­пе­ча­тан­ное в своё вре­мя в «Мос­ков­ских но­во­стях» эс­се «Будь я по­ля­ком»!.. Я в нём – все­го лишь – на­пом­нил о том, что бы­ло в рус­ско-поль­ских от­но­ше­ни­ях, но по­сле пуб­ли­ка­ции воз­ник­ло ощу­ще­ние, что вся Рос­сия оби­де­лась на ме­ня. До сих пор, а про­шло уже мно­го лет, по­ля­ки при встре­че со мной вспо­ми­на­ют эту ста­тью и го­во­рят: «Нет, ты всё-та­ки там мно­гое пре­уве­ли­чил, да­же мы так не счи­та­ем…» Сла­ва бо­гу, что сей­час Рос­сия и Поль­ша – дру­зья. Кста­ти го­во­ря, по­сле Гер­ма­нии у ме­ня луч­ше все­го де­ла идут в Поль­ше, прак­ти­че­с­ки каж­дая но­вая кни­га ста­но­вит­ся там бест­сел­ле­ром.

Иде­о­ло­гии пря­чут прав­ду, за­ку­ты­ва­ют её в ко­кон. Это ка­са­ет­ся прав­ды от­но­ше­ний меж­ду стра­на­ми, прав­ды от­но­ше­ний меж­ду муж­чи­ной и жен­щи­ной, прав­ды от­но­ше­ний меж­ду ро­ди­те­ля­ми и де­ть­ми. Но че­ло­ве­ку же­ла­тель­но уда­лить ко­кон, ра­зо­брать­ся в том, кто же он есть. Ког­да кни­га пы­та­ет­ся ему по­мочь, воз­ни­ка­ет скан­дал.

Имен­но так про­изо­ш­ло с «Эн­цик­ло­пе­ди­ей рус­ской ду­ши». Там со­бра­ны все ан­ти­рус­ские сте­рео­ти­пы, из­ве­ст­ные на се­го­дняш­ний день. Те же по­ля­ки го­во­ри­ли мне: «Вик­тор, ты тут пре­уве­ли­чи­ва­ешь. Да­же мы не ду­ма­ем так о рус­ских…» Я от­ве­чаю: «Нет, я хо­тел ска­зать пря­мо про­ти­во­по­лож­ное. Всё со­бран­ное в «Эн­цик­ло­пе­дии» на­столь­ко не­ле­по и ужас­но, что тут же по­ни­ма­ешь: та­ко­го не мо­жет быть». Нем­цы, на­при­мер, от­ка­за­лись её пе­ча­тать, по­счи­та­ли, что кри­ти­ка на­ци­о­наль­но­го ха­рак­те­ра – не­что вы­хо­дя­щее за рам­ки по­лит­кор­рект­но­с­ти.

Ещё од­на моя кни­га: «Муж­чи­ны» и рас­ши­рен­ное её из­да­ние «Муж­чи­ны и под­каб­луч­ни­ки». Там то­же есть гла­вы, вы­зы­ва­ю­щие воз­му­ще­ние, на­ру­ша­ю­щие при­ня­тые в об­ще­ст­ве нор­мы.

У ме­ня мно­го чи­та­те­лей в Рос­сии, я ез­жу по го­ро­дам, на вы­ступ­ле­ния при­хо­дят, и я ви­жу, что не при­ни­ма­ют ме­ня сто­рон­ни­ки на­прав­ле­ний – ком­му­ни­с­ты, фа­ши­с­ты, де­мо­кра­ты, ли­бе­ра­лы, ве­ру­ю­щие, гу­ма­ни­тар­ная ин­тел­ли­ген­ция – но при­ни­ма­ют не свя­зан­ные ни с ка­кой иде­о­ло­ги­ей лю­ди. Ви­ди­мо, ког­да че­ло­век при­над­ле­жит са­мо­му се­бе, ког­да не за­шо­рен иде­о­ло­ги­ей, он го­тов го­раз­до даль­ше ид­ти по пу­ти са­мо­по­зна­ния. И на­обо­рот, – че­ло­век иде­о­ло­ги­че­с­кий не нуж­да­ет­ся в са­мо­по­зна­нии, до­воль­ст­ву­ет­ся тем, что пред­ла­га­ет вы­бран­ная им до­к­т­ри­на.

Мно­гие счи­та­ют, что в мо­их кни­гах мно­го сек­са. Я же ду­маю ров­но на­обо­рот. При­ве­ду ис­то­ри­че­с­кий факт: ког­да вы­шла «Рус­ская кра­са­ви­ца», все ре­цен­зии на неё в СССР бы­ли от­ри­ца­тель­ные. Лишь од­на бы­ла по­ло­жи­тель­ной, в «Мос­ков­ских но­во­стях», на­пи­сал её про­фес­сор ли­те­ра­ту­ры из Сор­бон­ны. А оте­че­ст­вен­ные ре­цен­зен­ты пи­са­ли, что это – пор­но­гра­фи­че­с­кая кни­га, уг­ро­за для куль­ту­ры, глум­ле­ние над рус­ской жен­щи­ной, не­су­свет­ная мер­зость и так да­лее. Ужас, что на­пи­са­ли. Это был мой пер­вый ро­ман, и хо­тя я уже про­шёл шко­лу «Ме­т­ро­по­ля», бы­ло страш­но… Од­но­вре­мен­но с этим шква­лом ре­цен­зий кни­гу опуб­ли­ко­ва­ли на За­па­де, сна­ча­ла её ку­пи­ли 14 из­да­тельств, по­том ещё и ещё, в не­ко­то­рых стра­нах, на­при­мер, в Гол­лан­дии, она ста­ла на­сто­я­щим на­ци­о­наль­ным бест­сел­ле­ром. Из­да­те­ли на ней за­ра­ба­ты­ва­ли, при­гла­ша­ли ме­ня, и я ез­дил с вы­ступ­ле­ни­я­ми. В од­ном гол­ланд­ском го­ро­де по­сле вы­ступ­ле­ния в книж­ном ма­га­зи­не ко мне, от­сто­яв не­боль­шую оче­редь, об­ра­ти­лась де­вуш­ка лет двад­ца­ти. Она про­тя­ну­ла на под­пись кни­гу и ска­за­ла по-ан­г­лий­ски: «Гос­по­дин Еро­фе­ев, я про­чи­та­ла ваш ро­ман, он мне по­нра­вил­ся, но есть во­прос: по­че­му в кни­ге нет сек­са?» И тут я по­нял, что спа­сён. Я по­нял, что ни­ког­да не уго­жу од­но­вре­мен­но и этой де­вуш­ке, и оте­че­ст­вен­ной кри­ти­ке. Я по­нял, что бла­го­да­ря сло­вам этой чи­та­тель­ни­цы пол­но­стью ос­во­бож­да­юсь от от­вет­ст­вен­но­с­ти за то, что в мо­ей кни­ге про­ис­хо­дит. Эта де­вуш­ка ме­ня спас­ла, я вы­шел из ма­га­зи­на дру­гим че­ло­ве­ком. Пи­сать на­до для се­бя, чи­та­тель сам раз­бе­рёт­ся, при­ни­мать это или не при­ни­мать.

Не­воз­мож­но уго­дить всей чи­та­тель­ской ау­ди­то­рии, а тем бо­лее – ау­ди­то­рии меж­ду­на­род­ной. Ес­ли кни­га нра­вит­ся в Ира­не, это не оз­на­ча­ет, что она по­нра­вит­ся в Нор­ве­гии. То же са­мое – с чи­та­тель­ской ау­ди­то­ри­ей в на­шей стра­не, где су­ще­ст­ву­ет мас­са сте­рео­ти­пов, свя­зан­ных с ли­те­ра­тур­ным твор­че­ст­вом.

Асар Эп­пель: Так ты со­гла­сен с той де­вуш­кой?

– Я по­нял, что я со­гла­сен с каж­дой де­вуш­кой (смех в за­ле) . По­то­му что, на­пи­сав «Рус­скую кра­са­ви­цу», я за­пу­тал­ся в оцен­ке... Кни­га на­пи­са­на от ли­ца мо­ло­дой жен­щи­ны, ко­то­рая при­ез­жа­ет из про­вин­ции в Моск­ву. Ес­ли ав­тор пи­шет от ли­ца ге­роя и отож­де­ств­ля­ет­ся с ним, то по­том ему труд­но от­ст­ра­нят­ся и оце­ни­вать, как труд­но смо­т­реть со сто­ро­ны и оце­ни­вать са­мо­го се­бя. Хо­ро­шая это жен­щи­на или пло­хая, ум­ная или глу­пая?.. По­ди раз­бе­ри… Я те­перь сов­сем не знаю, и уже не пе­ре­жи­ваю по это­му по­во­ду.

Ес­ли «Рус­скую кра­са­ви­цу» чи­тать в хо­ро­шем на­ст­ро­е­нии, бу­ду­чи влюб­лён­ным или влюб­лён­ной, то ге­ро­и­ня пред­ста­нет свет­лым и ра­до­ст­ным оли­це­тво­ре­ни­ем Рос­сии. Ес­ли же вас бро­си­ла же­на или ос­та­вил муж, то в пло­хом на­ст­ро­е­нии мож­но вос­при­нять кни­гу чуть ли не как при­го­вор Рос­сии. Ге­ро­и­ня ме­ня­ет­ся, мно­жит­ся, сколь­ко про­чте­ний, столь­ко и «кра­са­виц». Но со вре­ме­нем за­кра­лось впе­чат­ле­ние, что ни­ка­кой «кра­са­ви­цы» не су­ще­ст­ву­ет во­об­ще, а её про­то­тип – ни­что. О «Рус­ской кра­са­ви­це» я ус­лы­шал бук­валь­но «вё­д­ра» про­ти­во­ре­чи­вых мне­ний. Луч­шее при­над­ле­жа­ло мо­ло­дой мос­ков­ской жур­на­ли­ст­ке, на од­ной из встреч с чи­та­те­ля­ми в се­ре­ди­не 90-х она ска­за­ла: «Эту кни­гу не мог на­пи­сать муж­чи­на. Но её не мог­ла бы на­пи­сать и жен­щи­на».

– Ва­ши ти­ра­жи вне Рос­сии боль­ше, чем вну­т­ри стра­ны?

– Бла­го­да­ря пе­ре­во­дам од­ной кни­ги сра­зу на не­сколь­ко язы­ков, со­во­куп­ный ти­раж в Ев­ро­пе боль­ше. Не­ко­то­рые ду­ма­ют, что это про­ис­хо­дит бла­го­да­ря мо­е­му зна­нию язы­ков и об­ще­нию с ли­т-а­ген­та­ми на За­па­де. Но дол­жен ска­зать, что со­здать ус­пех в ли­те­ра­ту­ре не­воз­мож­но, вы­чис­лить и ор­га­ни­зо­вать его не удаст­ся да­же Ос­та­пу Бен­де­ру. Этот ус­пех скла­ды­ва­ет­ся из ка­ких-то не­уло­ви­мых, не­пред­ска­зу­е­мых эле­мен­тов ли­те­ра­тур­ной и об­ще­ст­вен­ной ат­мо­сфе­ры, они не­под­вла­ст­ны ни­ко­му, ни­ка­ко­му че­ло­ве­ку, будь он хоть пре­зи­ден­том Со­еди­нён­ных Шта­тов. Ес­ли кто-то сю­да при­шёл, что­бы уз­нать, как де­ла­ет­ся ус­пех, мо­гу вам ска­зать: ус­по­кой­тесь, он ни­как не де­ла­ет­ся. От ва­ших уси­лий он не за­ви­сит, что бы вы ни на­пи­са­ли.

Я на­пи­сал «Рус­скую кра­са­ви­цу» за два ме­ся­ца до­воль­но ещё мо­ло­дым че­ло­ве­ком, бы­ло это в вось­ми­де­ся­том го­ду. Она сна­ча­ла не шла, а по­том буд­то го­лос раз­дал­ся… пи­сал но­ча­ми, по со­рок стра­ниц за ночь, в ка­ком-то са­рае, со всех сто­рон за­рос­шем кра­пи­вой. В 82-м го­ду чуть по­пра­вил и ос­та­вил в по­кое. Ма­ло ко­му по­ка­зы­вал, до пуб­ли­ка­ции её про­чли че­ло­век де­сять. Не по­то­му, что бо­ял­ся, а про­сто по­ни­мал, что по­ка­зы­вать её нет ни­ка­ко­го смыс­ла. В са­миз­да­те она не хо­ди­ла. Ког­да на­ча­лась пе­ре­ст­рой­ка, я от­дал её в «Аль­бан Ми­шель», вхо­дя­щее в пя­тёр­ку круп­ней­ших из­да­тельств Фран­ции. От­дал, че­ст­но го­во­ря, без осо­бен­ной на­деж­ды. Ру­ко­во­ди­те­лем за­ру­беж­но­го от­де­ла «Аль­бан Ми­шель» был Иван На­бо­ков, пле­мян­ник пи­са­те­ля. Он про­чи­тал ру­ко­пись и ска­зал, что это дрянь. На этом де­ло кон­чи­лось.

Бли­же к кон­цу пе­ре­ст­рой­ки ме­ня при­гла­си­ли в Аме­ри­ку, я по­ехал и под Де­т­рой­том, в Эн Ар­бо­ре, встре­тил­ся с Элен­дей Проф­фер, воз­глав­ляв­шей из­да­тель­ст­во «Ар­дис». У нас бы­ли с ней ми­лей­шие дру­же­с­кие от­но­ше­ния, уж та­кие, ка­за­лось бы, дру­зья-по­дру­ги… По­ка­зал ей ро­ман. Элен­дей про­чла и го­во­рит: «Вик­тор, по­че­му по­ве­ст­во­ва­ние всё вре­мя идёт от пер­во­го ли­ца? Пе­ре­пи­ши, что­бы бы­ло от тре­ть­е­го: она во­шла и уви­де­ла…». Я го­во­рю: «Элен­дей, но так нель­зя, это бу­дет уже дру­гая кни­га…» – «Вот и на­пи­ши дру­гую кни­гу». Это был её от­вет. Я вер­нул­ся в Моск­ву в шо­ке: «Ар­дис» от­верг, «Аль­бан Ми­шель» от­верг – ну всё, ту­пик.

А в это са­мое вре­мя Иван На­бо­ков по­лу­ча­ет по­вы­ше­ние по служ­бе и ухо­дит в из­да­тель­ст­во «Ашет». И на его ме­с­то при­хо­дит мо­ло­дая, лет под трид­цать, аме­ри­кан­ская кра­са­ви­ца На­оми Сок­кард, дочь пи­са­те­ля Джейм­са Сок­кар­да. Пер­вое, что она де­ла­ет, – про­сит по­ка­зать по­след­ние кни­ги, ко­то­рые её пред­ше­ст­вен­ник от­верг. При­не­сён­ные ру­ко­пи­си, в том чис­ле «Рус­скую кра­са­ви­цу», Сок­кард от­да­ёт на ре­цен­зи­ро­ва­ние. О мо­ём ро­ма­не двое вы­ска­за­лись «за», двое – «про­тив», и она от­да­ёт ру­ко­пись пя­то­му ре­цен­зен­ту. Он пи­шет по­ло­жи­тель­ную ре­цен­зию, и ро­ман «со скри­пом» про­хо­дит. На Канн­ской книж­ной вы­став­ке, ку­да ме­ня фран­цу­зы не зо­вут, «Рус­ская кра­са­ви­ца» не­о­жи­дан­но для них ста­но­вит­ся «кни­гой го­да», её по­ку­па­ют луч­шие ев­ро­пей­ские из­да­тель­ст­ва. Ни­ког­да ещё «Аль­бан Ми­шель» не за­ра­ба­ты­ва­ла столь­ко на од­ной кни­ге, как тог­да.

Вот так это слу­чи­лось. На что-то в этой ис­то­рии по­вли­ять, что-ли­бо в ней из­ме­нить я не мог. Я толь­ко на­пи­сал, а по­том кни­га за­жи­ла са­мо­сто­я­тель­ной жиз­нью, ста­ла вли­ять на ав­то­ра, из­ме­нять его, де­лать дру­гим че­ло­ве­ком. Бла­го­да­ря ей я на­чал за­ра­ба­ты­вать, пу­те­ше­ст­во­вать от Япо­нии до Аме­ри­ки. Да­же на ка­та­лон­ский её пе­ре­ве­ли, и она ста­ла в Бар­се­ло­не бест­сел­ле­ром.

К че­му я это го­во­рю? Есть в пи­са­тель­ском со­об­ще­ст­ве лю­ди, счи­та­ю­щие, что мож­но осу­ще­ст­вить ка­кой-то стра­те­ги­че­с­кий ма­нёвр или же ряд ма­лых так­ти­че­с­ких ма­нё­в­ров и обес­пе­чить се­бе ус­пех. Но я по­нял, что пред­ви­деть его не­воз­мож­но. И ес­ли кто-то од­наж­ды до­бил­ся ус­пе­ха, за­лез на «вер­б­лю­да сла­вы», это не оз­на­ча­ет, что он по­лу­чит его опять. Ог­ром­ное ко­ли­че­ст­во пи­са­те­лей на этом «сло­ма­лись» пси­хо­ло­ги­че­с­ки, по­сле боль­шо­го пер­во­го ус­пе­ха хо­те­ли его по­вто­рить, но не по­лу­ча­лось… В Гер­ма­нии да­же на­пи­са­на кни­га о пи­са­те­лях-са­мо­убий­цах, ко­то­рые по­сле ус­пе­ха пер­вой кни­ги не вы­дер­жа­ли по­сле­ду­ю­щих по­ра­же­ний.

Внеш­няя, пуб­лич­ная сто­ро­на де­ла свя­за­на толь­ко с уда­чей, с тем, что за­пи­са­но в тво­ей «кни­ге жиз­ни». Тут не ра­бо­та­ет ни­ка­кой биз­нес-план. Я не по­ни­маю по­ня­тия «ли­те­ра­тур­ной стра­те­гии», хо­тя мно­го та­лант­ли­вых лю­дей пы­та­лись её осу­ще­ств­лять.

– Рас­ска­жи­те, по­жа­луй­ста, о ва­шей ра­бо­те с Аль­ф­ре­дом Шнит­ке.

– Ес­ли вкрат­це: ком­по­зи­тор Шнит­ке на­пи­сал дву­хакт­ную опе­ру на ос­но­ве мо­е­го рас­ска­за, пре­мье­ра её со­сто­я­лась в Ам­стер­да­ме в 1992 го­ду. По­том она ста­ви­лась на раз­ных ев­ро­пей­ских сце­нах, а у нас – в Моск­ве и в Но­во­си­бир­ске. На­до ска­зать, Аль­ф­ред все­гда ме­ня по­ра­жал. Вот за­кан­чи­ва­ет­ся его вы­ступ­ле­ние, сы­г­ра­на но­вая вещь, зал вста­ёт и ус­т­ра­и­ва­ет вос­тор­жен­ную ова­цию, а он вы­хо­дит на по­клон блед­ный, с ис­пу­ган­ным ли­цом – хо­тя был че­ло­ве­ком сво­бод­ным и бес­ст­раш­ным – не­лов­ко кла­ня­ет­ся и да­же ко­сит, как все­гда, ког­да вол­ну­ет­ся… Не­смо­т­ря на раз­ни­цу в воз­ра­с­те мы сдру­жи­лись. Я при­хо­дил к не­му по­сле кон­цер­та и го­во­рил: «Все в вос­тор­ге, всё уда­лось, по­че­му ты та­кой гру­ст­ный?» И он от­ве­чал: «Во-пер­вых, мой за­мы­сел был хо­рош, но я сам всё ис­пор­тил. Се­го­дня я это окон­ча­тель­но по­нял». То есть, ова­ция, вос­торг пуб­ли­ки для не­го ни­че­го не зна­чи­ли. «Во-вто­рых, – и от­ре­шён­но на ме­ня смо­т­рел, – ди­ри­жёр аб­со­лют­но ни­че­го не по­нял, он ди­ри­жи­ро­вал не­из­ве­ст­но что». И бес­ст­ра­ст­но до­бав­лял: «А ор­кестр иг­рал про­сто чу­до­вищ­но и ис­пор­тил то, что до не­го ис­пор­тил ди­ри­жёр, а до ди­ри­жё­ра ис­пор­тил я сам». Го­во­рил это внеш­не спо­кой­но, но с му­кой в го­ло­се. Этим он пре­по­дал мне урок, я по­нял, что пи­са­тель, ком­по­зи­тор дол­жен быть скро­мен и не тще­сла­вить­ся. Ино­гда ему уда­ёт­ся ус­лы­шать не­что бо­же­ст­вен­ное, но по­том, при за­пи­си он это не­из­беж­но ис­пор­тит.

Асар Эп­пель: А как же: «Ай да Пуш­кин, ай да су­кин сын!»?

– У Пуш­ки­на бы­ли уни­каль­ный слух и уни­каль­ный вос­про­из­во­дя­щий ап­па­рат. Со­вре­мен­ный пи­са­тель на­по­ми­на­ет мне со­вет­ский лам­по­вый ра­дио­при­ём­ник с зе­лё­ным глаз­ком. Он был ма­ло­мощ­ный, но при этом на его по­ис­ко­вой шка­ле кра­со­ва­лись гор­дые над­пи­си: Лон­дон, Вар­ша­ва, То­кио. Он не ло­вил ни Лон­дон, ни То­кио, да­же близ­кую Вар­ша­ву не мог пой­мать, а толь­ко вос­про­из­во­дил ка­кие-то хри­пы и ха­рак­тер­ный треск. Ино­гда из этих шу­мов не­на­дол­го вы­плы­вал об­ры­вок му­зы­ки или ре­чи, и сно­ва всё то­ну­ло в хри­пах. При­мер­но в та­ком по­ло­же­нии ока­зы­ва­ет­ся пи­са­тель. Из эфи­ра идут вол­ны, идёт энер­гия и про­ни­зы­ва­ет этот со­вет­ский ра­дио­при­ём­ник, она долж­на пре­вра­тить­ся в сло­ва и стать кни­гой. Но ни­че­го не слыш­но, сто­ит страш­ный не­чле­но­раз­дель­ный шум. И ты в пол­ном от­ча­я­нии на­чи­на­ешь до­ду­мы­вать, от­га­ды­вать, не­сти от­се­бя­ти­ну. А ут­ром, ког­да ты чи­та­ешь на­пи­сан­ное за ночь, те­бе стыд­но, по­то­му что ты сам се­бя об­ма­нул, ты ни хре­на не смог…

Асар Эп­пель: Слу­шай, я ведь сей­час пой­ду и за­ст­ре­люсь…

Па­у­за, В.Е. со­би­ра­ет­ся с мыс­ля­ми.

– Ну вот, ли­шим­ся ещё од­но­го пи­са­те­ля, ку­да ж это го­дит­ся? Не на­до, и да­же ес­ли у те­бя есть при­чи­ны стре­лять­ся, всё рав­но не стре­ляй­ся.

Асар Эп­пель: Ду­маю, их нет.

– Я хо­чу ска­зать, что ес­ли ты не­сколь­ко раз пе­ре­жил это со­сто­я­ние, то те­бе от­вра­ти­тель­ны те раз­ных по­ко­ле­ний пи­са­те­ли, те ком­по­зи­то­ры, те ху­дож­ни­ки, ко­то­рые стро­ят из се­бя твор­цов. Ведь всё, что ты пи­шешь, да­ёт­ся из­вне, при­чём стран­ным об­ра­зом. И ес­ли это по­ни­ма­ешь, то ста­ра­ешь­ся быть скром­ным. При этом ты не­скром­но мо­жешь от­ста­и­вать соб­ст­вен­ные взгля­ды. Так уж по­ве­лось: пи­са­тель дол­жен свои взгля­ды от­ста­и­вать. Из­ви­ни­те, зво­нит мой фран­цуз­ский пе­ре­вод­чик. В мо­биль­ный те­ле­фон: Ми­шель, пе­ре­зво­ни поз­же, у ме­ня вы­ступ­ле­ние.

Ау­ди­то­рии: Пи­шу сей­час для те­ле­ка­на­ла АRTE сце­на­рий филь­ма, ко­то­рый на­зы­ва­ет­ся «Ре­а­би­ли­та­ция Дан­те­са». Дан­те­су уже 83 го­да, он уми­ра­ет в 1895 го­ду в эль­зас­ском го­род­ке, где все его ува­жа­ют за то, что он про­вёл там ка­на­ли­за­цию. Вер­нув­шись во Фран­цию, он сде­лал по­ли­ти­че­с­кую ка­рь­е­ру, стал са­мым мо­ло­дым се­на­то­ром Вто­рой им­пе­рии, прав­да, по­пал­ся од­наж­ды в Каль­ма­ре на под­ло­ге, и обо­шлось – он все­гда был жу­ли­ком, но не­бе­зу­с­пеш­ным. И вот, уже при смер­ти, лё­жа на вы­со­ких по­душ­ках, Дан­тес зво­нит в ко­ло­коль­чик. Вхо­дит ла­кей. «При­не­си­те мне гру­ше­вой на­стой­ки и по­зо­ви­те Ка­т­рин». А его же­на Ека­те­ри­на, стар­шая из се­с­тёр Гон­ча­ро­вых, умер­ла мно­го лет на­зад. Ла­кей от­ве­ча­ет: «Ба­ро­нес­са уе­ха­ла за по­куп­ка­ми». Ухо­дит за на­стой­кой, воз­вра­ща­ет­ся и го­во­рит: «К вам по­се­ти­тель». – «Кто?» – «Пуш­кин». – «Зо­ви­те». Так на­чи­на­ет­ся фильм. Он бу­дет со­сто­ять из трёх ча­с­тей: о Дан­те­се, о На­та­ли и о Пуш­ки­не. Ви­ди­мо, ста­ро­го Дан­те­са бу­дет иг­рать Ален Де­лон – он дал со­гла­сие – а Пуш­ки­на сы­г­ра­ет Сер­гей Ма­ко­вец­кий.

– Это бу­дет ко­про­дук­ция?

– Фильм за­ка­зал АRТЕ – Association Relative a la Television Europeenne – фран­ко-не­мец­кий те­ле­ка­нал, ве­ща­ю­щий на Ев­ро­пу по-фран­цуз­ски и по-не­мец­ки. Рос­сий­ское уча­с­тие: я как сце­на­рист и ак­тёр Ма­ко­вец­кий. По­сле со­гла­сия Де­ло­на ру­ко­вод­ст­во АRTE ре­ша­ет, не сде­лать ли по­ми­мо те­ле­филь­ма ещё и ки­но­фильм. Те­ма ведь ин­те­рес­ная. Ма­ло кто во Фран­ции зна­ет о Пуш­ки­не, а фа­ми­лия Дан­тес из­ве­ст­на там по ро­ма­ну «Граф Мон­те-Кри­с­то», но это сов­сем дру­гой пер­со­наж. Ког­да я раз­го­ва­ри­вал с пре­зи­ден­том ARTE, тот ска­зал: «Очень хо­ро­шо, что эту ис­то­рию у нас не зна­ют. Нуж­но, что­бы зри­тель не знал сю­жет филь­ма, ко­то­рый бу­дет смо­т­реть. Тог­да ему ин­те­рес­но, он уз­на­ёт но­вое и ухо­дит обо­га­щён­ным». АRТЕ – пре­стиж­ный те­ле­ка­нал, его те­ма­ти­ка: куль­ту­ра, ис­кус­ст­во, про­бле­мы Ев­ро­пы и Ев­ро­со­ю­за, про­бить­ся ту­да не­воз­мож­но. Вы­яс­ни­лось, что со­труд­ни­ки ка­на­ла не­пло­хо зна­ют рус­скую ли­те­ра­ту­ру.

– В ре­зю­ме про­грам­мы «Апо­криф» вы пи­ше­те: «Мы за­ни­ма­ем­ся ду­шев­ной сто­ма­то­ло­ги­ей». По­яс­ни­те, по­жа­луй­ста, эту мысль. И вто­рой во­прос: ка­кие от­кли­ки при­хо­ди­ли на ва­шу пе­ре­да­чу?

– Мы уже 8 лет в эфи­ре, и за это вре­мя вы­пу­с­ти­ли бо­лее трёх­сот пе­ре­дач. Это боль­шая кол­лек­ция. У нас по­бы­ва­ло и про­дол­жа­ет бы­вать мно­го за­ме­ча­тель­ных лю­дей. В чис­ле луч­ших пе­ре­дач оте­че­ст­вен­но­го ТВ «Апо­криф» по­став­ля­ют за гра­ни­цу, где он име­ет ус­пех. При­ез­жа­ешь ку­да-то, – на­при­мер, в Гер­ма­нию, в Нор­ве­гию, – и на встре­че с чи­та­те­ля­ми те­бе го­во­рят: «Во втор­ник ве­че­ром мы от­клю­ча­ем те­ле­фон, са­дим­ся в гос­ти­ной пе­ред те­ле­ви­зо­ром и смо­т­рим ва­шу про­грам­му». Это к во­про­су об от­кли­ках.

Для на­ших со­оте­че­ст­вен­ни­ков за гра­ни­цей это встре­ча с ро­ди­ной, – в «Апо­кри­фе» уча­ст­ву­ют из­ве­ст­ные им лю­ди: ак­тё­ры, ре­жис­сё­ры, му­зы­кан­ты, ху­дож­ни­ки.

Но есть и от­ри­ца­тель­ная для ме­ня сто­ро­на – те­ле­ви­де­ние пре­вра­ща­ет ве­ду­ще­го в уз­на­ва­е­мо­го че­ло­ве­ка. На­чи­на­ешь ду­мать, что ты уз­на­ва­ем все­ми, но это не так. По­ло­ви­на га­иш­ни­ков те­бя не уз­на­ёт. Од­на по­ло­ви­на го­во­рит: «Где-то я вас ви­дел…» – «По те­ле­ви­зо­ру». – «Ой, дей­ст­ви­тель­но», – и воз­вра­ща­ют пра­ва. Но мож­но нар­вать­ся на то­го, кто те­бя не ви­дел. Од­наж­ды по­зд­ней но­чью мы пе­ре­се­ка­ли по до­ро­ге в Ки­ев рос­сий­ско-ук­ра­ин­скую гра­ни­цу. На до­смо­т­ре та­мо­жен­ник за­дум­чи­во и, как мне по­ка­за­лось, уг­ро­жа­ю­ще, с рас­ста­нов­кой про­из­нёс: «Я где-то ви­дел ва­ше ли­цо». И я же по­чув­ст­во­вал се­бя мел­ким кон­тра­бан­ди­с­том, ко­то­рый по­пал­ся…

Асар Эп­пель: А ещё был слу­чай: пе­вец Коз­лов­ский за­был про­пуск, вах­тёр не пу­с­ка­ет его в кон­сер­ва­то­рию. Тот не вы­дер­жал: «Да я – Коз­лов­ский!!!» Вах­тёр: «Да будь ты хоть Ле­ме­шев…»

– Да, с из­ве­ст­но­с­тью свя­за­но мно­го не­удобств и мно­го ко­мич­но­го, осо­бен­но ес­ли ты не­пра­виль­но оце­ни­ва­ешь её гра­ни­цы.

Что же ка­са­ет­ся во­про­са о ду­шев­ной сто­ма­то­ло­гии, то про­грам­ма «Апо­криф» по­ст­ро­е­на на том, что пы­та­ет­ся ре­с­та­в­ри­ро­вать – сто­ма­то­ло­гия и есть ре­с­та­в­ра­ция – жиз­нен­ные цен­но­с­ти в рос­сий­ском про­ст­ран­ст­ве. Эти цен­но­с­ти бы­ли унич­то­же­ны дваж­ды: в 1917 и в 1991 го­ду, то есть ме­нее чем за сто­ле­тие мы их по­те­ря­ли дваж­ды. В 1991-м го­ду мы рас­те­ря­ли мно­го фаль­ши­вых цен­но­с­тей, лож­ных, не­нуж­ных. Но всё рав­но – рас­те­ря­ли, и вме­с­те с ни­ми, вме­с­те с той иде­о­ло­ги­ей – свою иден­тич­ность. Как об­ще­ст­во мы по­хо­жи на пас­са­жи­ров дваж­ды раз­бив­ше­го­ся «Ти­та­ни­ка». Мы пла­ва­ем сре­ди об­лом­ков ста­рых цен­но­с­тей и не мо­жем се­бе пред­ста­вить те смыс­лы, ко­то­рые де­ла­ют нас людь­ми. Взять, на­при­мер, про­грам­му «Апо­криф» о пре­да­тель­ст­ве. Во вре­мя ра­бо­ты над ней вы­яс­ни­лось, что в на­шей не­объ­ят­ной стра­не у каж­до­го че­ло­ве­ка мо­жет быть своё пред­став­ле­ние о пре­да­тель­ст­ве. Есть тра­ди­ци­он­но рос­сий­ское по­ня­тие о пре­да­тель­ст­ве, есть со­вет­ское пред­став­ле­ние о нём – Пав­лик Мо­ро­зов, на­при­мер, – а есть и дру­гие пред­став­ле­ния. Ко­ро­че го­во­ря, мы – лю­ди без цен­но­с­тей. В от­ли­чие от на­ро­дов, кто эти цен­но­с­ти не рас­те­рял – боль­шая часть по­ля­ков, боль­шая часть ев­ре­ев бла­го­да­ря на­ци­о­наль­но-ре­ли­ги­оз­ным прин­ци­пам су­ме­ли се­бя со­хра­нить. А у нас всё рас­сы­па­лось и пло­хо со­би­ра­ет­ся. «Апо­криф» – это по­пыт­ка ди­а­гно­с­ти­ки и ле­че­ния, по­пыт­ка ес­ли не за­плом­би­ро­вать, то хо­тя бы най­ти дыр­ки. Все, кто де­лал и де­ла­ет эти пе­ре­да­чи, ока­за­лись в кон­флик­те с той офи­ци­аль­ной иде­о­ло­ги­ей, ко­то­рая скла­ды­ва­лась в по­след­ние го­ды. На­ши цен­но­с­ти про­ти­во­ре­чи­ли уз­ко на­ци­о­на­ли­с­ти­че­с­ким иде­ям, ко­то­рые под­дер­жи­ва­лись вла­с­тью.

Те­ле­ви­де­ние – кол­лек­тив­ное твор­че­ст­во, по­это­му о нём лег­че го­во­рить. У нас есть глав­ный ре­дак­тор, ре­дак­тор по гос­тям, есть лю­ди, ко­то­рые за­ни­ма­ют­ся раз­ра­бот­кой бу­ду­щих про­грамм, я при­ду­мы­ваю те­му, на­зва­ние – это моё. Труд­но бы­ва­ет со­брать гос­тей, они долж­ны быть пер­во­го клас­са – это за­кон те­ле­ви­де­ния. И они долж­ны хо­ро­шо знать те­му, быть в ней экс­пер­та­ми. К то­му же, для пе­ре­да­чи ну­жен один ино­ст­ра­нец, хо­тя бы один мо­ло­дой че­ло­век и ка­кой-ни­будь ду­рак, ко­то­рый не до­га­ды­ва­ет­ся, что он ду­рак. Нет, мы ни­ко­го не стре­мим­ся вы­ста­вить в смеш­ном све­те. Ду­рак – толь­ко в том смыс­ле, что на пред­ло­жен­ную те­му он бу­дет не­сти че­пу­ху. Со­брать та­кой бу­кет бы­ва­ет не­про­сто. В иде­аль­ной про­грам­ме долж­но ид­ти про­ти­во­сто­я­ние ар­ха­ич­но­го и со­вре­мен­но­го со­зна­ния. Но лич­ных кон­флик­тов там нет, мы вос­при­ни­ма­ем на­ших гос­тей как апель­си­ны, из ко­то­рых нуж­но вы­жать как мож­но боль­ше со­ка. Из ко­го вы­жи­ма­ет­ся боль­ше со­ка, с тем я боль­ше ра­бо­таю на пло­щад­ке.

Ни­ког­да не ду­мал, что бу­ду этим за­ни­мать­ся, все­гда был кос­но­язы­чен, но вот про­грам­ма су­ще­ст­ву­ет уже 8 лет… Впер­вые я уча­ст­во­вал в те­ле­пе­ре­да­че в 78-м го­ду. Алек­сандр Ка­ля­гин чи­тал из Раб­ле, а мне нуж­но бы­ло ска­зать не­сколь­ко слов в ка­че­ст­ве пре­дис­ло­вия: «Раб­ле – ве­ли­кий фран­цуз­ский пи­са­тель» и то­му по­доб­ное. Я при­шёл с го­то­вым тек­с­том, его у ме­ня ото­б­ра­ли. Я тут же на­прочь за­был, что Раб­ле зва­ли Фран­суа, ког­да он ро­дил­ся и где. Вклю­чи­ли ка­ме­ру. Язык за­пле­та­ет­ся, я пы­та­юсь что-то ска­зать, мям­лю, ни­че­го не вы­хо­дит. Они сде­ла­ли боль­ше де­ся­ти по­пы­ток и хо­те­ли уже ме­ня вы­гнать. Но пе­ред этим да­ли «по­след­нее сло­во», я скон­цен­т­ри­ро­вал­ся и, на­ко­нец, про­из­нёс бо­лее-ме­нее при­ем­ле­мо.

– Вы не счи­та­е­те, что те­ле­ви­де­ние спо­соб­ст­ву­ет ог­луп­ле­нию тех, кто вклю­ча­ет «ящик»?

– Те­ле­ви­де­ние – это мо­ре не­ис­поль­зо­ван­ных воз­мож­но­с­тей. Оте­че­ст­вен­ное те­ле­ви­де­ние мо­жет быть дру­гим, его мож­но вы­ст­ро­ить ина­че. Зри­те­ля на­до «за­це­пить», как мы «за­це­пи­ли» иде­ей по­те­рян­ных цен­но­с­тей. Не дек­ла­ри­руя, не кри­ча об этом, при­ду­ма­ли, сде­ла­ли, по­ка­за­ли – и зри­тель за­ин­те­ре­со­вал­ся. Но ма­ло кто из ра­бо­та­ю­щих на ТВ оза­бо­чен ка­че­ст­вом, ес­ли мож­но да­вать раз­вле­ка­лов­ку. Все «по­вёр­ну­ты» на день­ги. Пре­об­ла­да­ют очень сла­бые груп­пы, пло­хо «сби­тые», не уме­ю­щие ра­бо­тать. Те ве­ду­щие, кто ка­жут­ся «звёз­да­ми», ни­ка­кие не «звёз­ды»… Ма­ло про­фес­си­о­на­лов. Ма­ло об­ра­зо­ван­ных лю­дей. В об­щем, бе­да.

– Ка­кие ва­ши са­мые яр­кие впе­чат­ле­ния от спек­так­лей, книг, филь­мов по­след­них лет?

– В те­а­т­ре Вах­тан­го­ва я смо­т­рел «Ма­с­ка­рад» – Ри­мас (ре­жис­сёр Ри­мас Ту­ми­нас. – И.Л. ) ге-ни-аль-но его по­ста­вил. Смо­т­ришь и вдруг по­ни­ма­ешь, ка­кое же это ге­ни­аль­ное про­из­ве­де­ние у Лер­мон­то­ва. Про­сто ка­та­ст­ро­фи­че­с­ки вам ре­ко­мен­дую.

С но­вы­ми кни­га­ми пло­хо, с се­ре­ди­ны XVIII ве­ка у нас впер­вые очень боль­шая па­у­за. Ни­ког­да та­кой па­у­зы не бы­ло, ес­ли го­во­рить о кни­гах как о «не­бес­ных гос­тях». То же и с но­вы­ми пи­са­те­ля­ми. Ведь пи­са­тель, ес­ли мы го­во­рим о че­ло­ве­ке, ко­то­рый со­зда­ёт свой соб­ст­вен­ный мир – яв­ле­ние ред­кое. Но рань­ше это яв­ле­ние в Рос­сии пе­ри­о­ди­че­с­ки во­зоб­нов­ля­лось в но­вой сущ­но­с­ти и в но­вом ка­че­ст­ве. А сей­час нет это­го. На мой взгляд, по­след­ний мо­ло­дой пи­са­тель, ко­то­рый со­здал соб­ст­вен­ный мир – это Пе­ле­вин. Его мож­но при­ни­мать или не при­ни­мать... Од­наж­ды он по­до­шёл ко мне, де­ло бы­ло в япон­ском по­соль­ст­ве, и ска­зал с не­ко­то­рым да­же вы­зо­вом: «Ты зна­ешь, я до­стиг та­ких вы­сот в буд­диз­ме, что прак­ти­че­с­ки пе­ре­стал ду­мать». Я от­ве­тил: «Очень рад за те­бя. Уве­рен, те­бе это лег­ко уда­лось».

Асар Эп­пель: Я хо­чу уз­нать, как ты при столь об­шир­ной и раз­но­об­раз­ной де­я­тель­но­с­ти ук­ла­ды­ва­ешь­ся в те за­да­чи, от ко­то­рых не от­вер­теть­ся? Ког­да же ты пи­шешь? Есть ли у те­бя же­лез­ная ме­то­да, по ко­то­рой ты ор­га­ни­зу­ешь пи­са­тель­скую ра­бо­ту?

– Я пи­шу по но­чам.

Асар Эп­пель: А ког­да вы­сы­па­ешь­ся?

– Ино­гда не вы­сы­па­юсь. Я пи­шу обыч­но на да­че, точ­нее, в двух­ком­нат­ной квар­тир­ке за го­ро­дом. Уез­жаю из Моск­вы, при­ез­жаю к ча­су но­чи и ра­бо­таю до вось­ми ут­ра. По­том сплю, – се­го­дня вот спал до трёх, твой зво­нок ме­ня раз­бу­дил – воз­вра­ща­юсь в Моск­ву и за­ни­ма­юсь ка­кой-то со­ци­аль­ной жиз­нью, по­том с кем-то ужи­наю «по ра­бо­те» или «по ин­те­ре­сам» и воз­вра­ща­юсь за го­род. Есть, ко­неч­но, са­мо­ор­га­ни­за­ция и дис­цип­ли­на, но есть и эле­мент слу­чай­но­с­ти, ве­зе­ния. Так не бы­ва­ет: сел к сто­лу и стал пи­сать. Ино­гда при­ез­жа­ешь на да­чу, вы­пил чаю, ду­ма­ешь пи­сать, а твой «при­ём­ник» сло­мал­ся – не пи­шет­ся.

«Апо­криф» не осо­бен­но ме­ша­ет жить. Он вы­хо­дит раз в не­де­лю, а мы сни­ма­ем за день ра­бо­ты 4 про­грам­мы од­ним бло­ком – сра­зу на ме­сяц. Но это ад­ский день для ме­ня. На­чи­на­ем в по­ло­ви­не один­над­ца­то­го, за­кан­чи­ва­ем в де­вять ве­че­ра. В по­след­ний раз, не­де­лю на­зад, за­пи­са­ли за ра­бо­чий день пять про­грамм. При этом ни по­мо­щи, ни со­вре­мен­но­го обо­ру­до­ва­ния, та­ко­го, как на «Пер­вом ка­на­ле» у По­зне­ра, у нас нет. Из­ма­ты­ва­ешь­ся на­столь­ко, что ког­да в кон­це ра­бо­ты по­мощ­ник от­кры­ва­ет те­бе бу­тыл­ку крас­но­го ви­на, ты мо­жешь вы­пить её до дна и да­же не по­чув­ст­во­вать вку­са. Ес­ли кто не ве­рит, при­хо­ди­те на про­грам­му и уви­ди­те, я вам про­де­мон­ст­ри­рую. У нас там ин­те­рес­но…

Асар Эп­пель: С бу­тыл­кой крас­но­го при­хо­ди­те.

– Асар, у те­бя ещё есть во­про­сы? (не без раз­дра­же­ния)

Асар Эп­пель: У ме­ня-то нет. Но, мо­жет быть, есть у ау­ди­то­рии? Спро­си­те, на­ко­нец, что-ни­будь важ­ное у пи­са­те­ля…

– В ка­че­ст­ве ко­го вы при­гла­ша­е­те на «Апо­криф»?

– В ка­че­ст­ве зри­те­лей. В про­грам­ме уча­ст­ву­ют не толь­ко экс­пер­ты, есть зри­те­ли. Хо­ти­те прий­ти? Я ос­тав­лю вам те­ле­фон ре­дак­то­ра, вы по­зво­ни­те и ска­же­те два вол­шеб­ных сло­ва: ВИК­ТОР ЕРО­ФЕ­ЕВ.

Материал подготовила Ирина ЛОГВИНОВА