2010 год стал лучшим сезоном Нацбеста. Не Липки, а журнал «Урал» и премия «Национальный бестселлер» открыли Олега Лукошина. Есть в мире справедливость ― победил Эдуард Кочергин.

В новом выпуске Литературы on-line от Сергея Белякова триумфальный финал Национального бестселлера ― 2010 и рецензия на книгу лауреата Эдуарда Кочергина «Крещённые крестами. Записки на коленках». СПб.: «Вита Нова», 2009.

За нашу победу!

Редкий случай ― «Национальный бестселлер» вручили правильно.

2010 год стал лучшим сезоном этой литературной премии. В шорт-лист попала только одна графоманская книга, но и та, к счастью, не получила в малом жюри ни одного голоса.

Павел Крусанов, чей литературный дар явно переоценен критикой, голосов тоже не получил. Без премии остались Василий Авченко и Роман Сенчин, но их книги украсили финал «Нацбеста», придали ему весомости.

«Крещённые крестами» оказались лучшей книгой «Нацбеста». А событием «Нацбеста» стал «Капитализм» Олега Лукошина.

Лукошин создан для «Нацбеста», а «Нацбест» ― для Лукошина. Молодой писатель, печатавшийся только на страницах «Урала». Ездил в Липки, но липкинским любимчиком, вроде Прилепина или Садулаева, не стал. «В писатели не приняли», ― сказал о нём Александр Карасёв. Литературная тусовка его не принимала. Примечательно, что профессионалы из большого жюри не стали голосовать за «Капитализм». Лукошина вывели в финал простые блогеры.

Не Липки, а журнал «Урал» и премия «Национальный бестселлер» открыли его.

И слава Богу! Липкинская марка «молодой писатель» Лукошину не идёт. Молодой, значит, начинающий, несовершенный, недоразвитый.

Олег Лукошин давно уже мастер. Читатели «Урала» могли в этом убедиться ещё за год до выхода «Капитализма», когда журнал напечатал его повесть «Ад и возможность разума». Писателю не хватало только всероссийской славы. Теперь будет и слава.

Человеческий документ?

Непрофессиональное жюри «Нацбеста» предпочло советское прошлое нашему постсоветскому настоящему, как и профессиональное жюри Букера, полгода назад. Меня не удивил этот выбор.

История ― единственная реальность, доступная нашему разуму. В потоке истории мы живём, историей окружены, мы дышим воздухом истории, в том числе истории советской. Настоящее ― миг, будущее ― мечта, химера. Нам доступна только историческая реальность.

Я не встречал ещё злых отзывов о «Крещённых крестами». Известные мне рецензии делятся на «уважительные», «хвалебные» и «восторженные».

Да и за что ругать? Разве за несколько текстуальных повторов в самом начале книги. Например, о масле, которое в детском приёмнике подавали только по большим праздникам, сказано трижды. Но эту мелочь можно и простить. В конце концов, подзаголовок «записки на коленках» такие ляпы объясняет и оправдывает.

Впрочем, в одном блоге я наткнулся на уважительно-пренебрежительную фразу: человеческий документ. Мол, книга сильная, но не литературной стороной. Не плетением словес.

Если бы литература была только плетением словес, то ценилась бы она не больше, чем филателия или нумизматика. Трудоёмкое, но бессмысленное занятие. Недосягаемым образцом «чистого художника» остаётся гоголевский Петрушка.

Но и ценность «голой правды жизни» тоже невелика. Короток век публицистики и театра doc. А сборники документов предназначены учёным специалистам.

Перед нами же пусть и документальная, но всё-таки повесть, настоящая русская повесть. Эдуард Кочергин не только известный театральный художник, но и талантливый прозаик, постоянный автор престижного и привередливого журнала «Знамя».

Путешествие по Эсэсэсэрии

Композиция, интрига, сюжет «Крещённых крестами» предопределены подлинной историей мальчика, сына врага народа и шпионки. Летом 1945 года он бежит из детского приёмника НКВД и после шести лет странствий возвращается в родной Ленинград. Выдумывать вроде бы ничего и не надо, ведь жизнь лучший сценарист, лучший романист и рассказчик.

Но никакой материал не заменит таланта. Бездарность погубит самый потрясающий материал (пример ― «Каменный мост» Александра Терехова).

А Кочергин талантлив. Он может заставить читателя, бросив неотложные дела, погрузиться в другой мир ― мир послевоенной советской провинции. Малолетний козява (потом ― шкет) по кличке Тень (он же Степаныч) подобно Вергилию ведёт нас. С ним вместе заглядываем в козявную палату, готовим «мороженое» из хлеба и молока, прячемся от «легавых мухоморов», слушаем сиротские песни, которые поёт его слепой друг:

Как в саду при долине
Звонко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт у людей.
Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Сам остался сиротою,
Счастья-доли мне нет…

Язык повести образный, вкусный, богатый. Блатная феня и близкий к фене сленг детприёмника, полутюремного заведения для беспризорников, исключительно выразительны. Только вот мата нет. В единственной на всю книгу матерной частушке слово из трёх букв заменено отточием. И это правильно. Кочергин, как и Солженицын, не копирует реальность, да и мат в наши дни отсылает, скорее, к наивным сочинениям интеллигентных мальчиков, девочек и дамочек, чем к стихии народной речи.

Кочергин выбрал правильную тактику. Почти все рецензенты Кочергина много, избыточно много цитируют «Крещённых крестами». Пожалуй, зря они это делают. По цитате, вырванной из контекста, нельзя оценить эту повесть. Но даже такая «ошибка» критиков многое говорит о книге. Редкого автора хочется цитировать без конца.

«Крещённые крестами» ― чрезвычайно познавательная книга, своеобразный и богатый исторический источник, клад для этнографа. Чего только стоит рассказ о варке какого-то особенного, чуть ли не древнерусского пива в Архангельской области. Я уж не говорю о картинах быта и нравов Западной Сибири, Урала, Русского Севера и даже Эстонии. Спасибо хорошей памяти и природной наблюдательности Эдуарда Кочергина.

Наш «Оливер Твист»

И всё-таки удача этой книги в другом. «Крещённые крестами» ― диккенсовская история. Ребёнок в жестоком мире взрослых, приключения, бесконечные повороты сюжета, ирония и печаль, злые и добрые люди, помогающие или мешающие герою. Прямо-таки русский «Дэвид Копперфилд» или «Оливер Твист».

Книга о человеке, который и в нечеловеческих условиях сохранил врождённое нравственное чувство, совесть, честь. Не сгинул в прорве Сибири, счастливо избежал нелюдей и насильников, в преступный мир не ушёл, хотя ему светило хлебное место «придворного художника» при любом пахане.

Критики хвалят вкус Кочергина: молодец, не скатился в чернуху, хотя материал, казалось бы, только к ней и вёл.

Герой долгое время не знал, как выглядят обеденные тарелки, что такое мороженое и тем более ― какао. Его обед состоял из нескольких сухарей и печёных картофелин. Бушлат казался невиданной и неоправданной роскошью. Ему встречались воры, педофилы, жестокие сверстники, изверги-воспитатели (Жаба, Пермохрюй, Поющий Лилипут). Но ведь чернуху рождает не реальность, а мироощущение писателя. Ад не вокруг нас, а в нашей душе. В душу Степаныча ад не проник.

Финал книги счастливый, но не фальшивый, не голливудский, а именно диккенсовский. У Степаныча нашлась мать. Из колонии (колония для малолетних преступников) эстонец-чекист привозит повзрослевшего мальчика, давно позабывшего родной (польский) язык, в Ленинград, к «матке Броне», уже отсидевшей свои десять лет «за шпионаж».

«Крещённые крестами» ― книга о победе жизни над смертью, человека над обстоятельствами, книга о мировой справедливости, наконец.

Сергей Беляков