Сочащаяся волшебством, затягивающая и невероятная книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» в одночасье превратила художника-аниматора из Еревана в российскую литературную звезду первой величины. «Дом» выдвигают на престижные премии, о нём спорят критики, его читают в метро и дарят друзьям. И это, похоже, только начало.

Главное ― и самое удивительное ― в Сети «Дом» начинает понемногу становиться объектом устойчивого культа. Подобно вирусу, информация о книге распространяется из блога в блог, а каждый следующий «заболевший» стремится «заразить» как можно большее число окружающих. Мариам Петросян, художник-мультипликатор из Еревана, мать двоих детей, домохозяйка и сверхновая звезда русской прозы (сказать «фантастики» не поворачивается язык), рассказала «Частному корреспонденту» о том, есть ли жизнь за пределами её Дома, и о том, откуда взялись и куда ушли её герои.

― Вы писали свою книгу много лет ― как вам живётся сейчас, когда она от вас оторвалась и зажила собственной жизнью? Не больно?
― Когда я говорю близким людям, что мне сейчас совсем невесело, боюсь, это воспринимается как неуклюжее кокетство.

Получила всё, что хотела, о чём можно было только мечтать, и даже сверх того, и не стесняется на что-то жаловаться. Мне тут же предлагают написать что-то ещё. Но я не писала эту книгу, я в ней жила. Последние годы урывками, от случая к случаю, всё реже и реже, но для меня это было местом, куда я (исписав гору бумаги) могла войти и побыть там. Других таких мест я не знаю. Их у меня просто нет. Конечно, мне приятно, когда книгу хвалят, приятно читать рецензии и знать, что она многим понравилась. Но это похоже на похвалы ребёнку, который вырос и уехал из дома. Ты млеешь, когда его хвалят, гордишься им и собой, но у тебя его больше нет. Так что вопрос болезненный. И кстати, вы единственная, кто его задал.

― И чем вы заполняете образовавшуюся пустоту?
― Вакуум заполняют дети, причём так основательно, что иногда хочется кричать караул.

― Многие писатели говорят, что после того, как книжка закончена и издана, на неё удаётся посмотреть по-новому. У вас тоже так?
― Книгу я почти не открывала. Только когда надписывала друзьям и родственникам. Возможно, когда-нибудь я смогу её перечитать, но вряд ли когда-либо смогу дистанцироваться настолько, чтобы суметь объективно оценить.

― Если читать вашу книгу внимательно, возникает ощущение, что очень многие вещи не дописаны ― сюжетные ниточки словно бы сознательно оборваны. Кажется, что вы таким образом оставляли возможность для сиквела. Это так? Не подумываете ли вернуться в созданный вами мир?
― Наверное, оборванных линий не могло не быть. Финал писался на скорую руку. Я дважды переделывала его уже в процессе редактуры. Когда в январе 2007-го договаривалась с издательством закончить к сентябрю, искренне верила, что успею. Тем более не хватало действительно только финала. Но я не учла, что персонажи будут сопротивляться. Когда пишешь для себя, не ограниченная ни объёмом, ни временем, ни мнением окружающих, получается почти нескончаемый сериал. Первый сезон, второй, третий и т.д. Когда нужно собрать весь этот рыхлый материал во что-то целое, начинаешь выкидывать лишнее, оставляя (по возможности) то, что просто не в состоянии выбросить. Отсюда неизбежные дыры, провисание сюжета и оборванные сюжетные линии. Сыграло свою роль и нежелание некоторых персонажей включиться в финал.

― Да, в финале действительно остаётся очень много вопросов…
― Я вот до сих пор не знаю, куда подевался Македонский. Он просто испарился. Остальные вели себя не лучше. Это звучит непрофессионально, я знаю, но для меня вся прелесть работы над книгой заключалась в том, чтобы создавать персонажам определённые условия, а потом отпускать и наблюдать за ними. Чаще всего из этого ничего не получается, но иногда они оживают ― и ради таких моментов, собственно, и пишешь. «Живые» персонажи непредсказуемы, их невозможно загнать в сюжетные рамки. Даже если это необходимо, чтобы закончить книгу. У меня целая папка набита вариантами финальной главы Сфинкса общим объёмом с приличную повесть. Начало везде одинаковое ― до столовой и обысков в спальнях. А потом больше дюжины разных вариантов их разговора со Слепым. Все по-своему неплохи, но ни один не закончен. Можно было написать ещё штук двадцать с тем же результатом. Пока не поймёшь, что героям этот разговор ни к чему. Что он интересен тебе, а не им, а они его просто не хотят, как не хотят расставаться, выходить в наружность и принимать участие в твоём финале. Не будь Курильщика ― самого нормального и обычного из моих героев, финал бы, наверное, вообще не состоялся. Все остальные персонажи сопротивлялись бы до последнего, как это вышло со Сфинксом. Так что осознанных возможностей для сиквела я не оставляла. Что-то такое мелькает в эпилоге, но это непредумышленно.

― Но что же будет с героями в будущем? Очень многие ваши читатели (и я в том числе) дорого бы дали, чтобы это узнать…
― Мне тоже интересно, но я не знаю, что с ними будет дальше. Могу только строить догадки.

― Вы всю жизнь прожили в Армении, но при этом ни Армении, ни какой-либо другой страны в вашей книге нет. Это специально?
― В книге нет ни Армении, ни России, ни какой либо другой определённой страны. Я постаралась убрать не только географические, но и временные привязки, хотя с временными, конечно, было сложнее. Дотошные читатели их примерно вычислили, ориентируясь на всякие детали быта.

― А почему так вышло, что вы пишете по-русски, а не по-армянски?
― По-русски я пишу, потому что училась в русской школе и читаю на русском. Бабушка (мамина мама) была русская, и мама тоже скорее русскоязычная.

― Каждый читатель выстраивает свой список литературных аллюзий, возникающих в связи с вашим романом, ― называют и Голдинга, и Барри, и Пика, и Толкина, и ещё десяток имён. А кого назвали бы вы?
― Книга была безразмерна и, кажется, вместила в себя всё, что мне так или иначе нравилось. Все мои литературные пристрастия. Не знаю, правда, сколько там от них осталось сейчас, после всех переделок и изменений, ― наверное, не очень много, потому что проводящие параллели чаще промахиваются, чем попадают в цель. Зато сейчас я коллекционирую нечитанные «повлиявшие на меня» книги. Пытаюсь их достать и прочесть. Удалось раздобыть «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон (Пётр Алешковский погрозил мне пальцем и сказал: «Врёте!» ― когда я сказала, что не читала эту книгу), «Vita nostra» супругов Дяченко (не помню, кто сказал, что очень похоже) и Киплинга «Сталки и компанию» ― за эту книгу надо благодарить Ольгу Шатохину из «Литературной газеты». «Кандидата на выбраковку» (от той же Шатохиной) я, к сожалению, пока не достала. И Рубена Давида Гонсалеса Гальего тоже. Но надо же держать что-то про запас. Влияли на меня скорее отдельные книги, чем авторы. «Помутнение» Филипа Дика, «Порою нестерпимо хочется» Кена Кизи, «Иллюзии» Баха, «Дочь железного дракона» Майкла Суэнвика, одна из самых моих любимых книг. Добрый воспитатель и наставник Лось возник из Дока ― «Консервный ряд» Джона Стейнбека ― и притащил с собой оттуда же ещё одного персонажа, мальчика Фрэнки ― у меня Красавицу. Большой, сильный и недотёпистый Слон тоже навеян Стейнбеком, «О мышах и людях». Отрывок с описанием раннего детства Слепого в первой интермедии ― почти прямая отсылка к Кристмасу из фолкнеровского «Света в августе». Продолжать можно долго, только я многого уже не помню. Кстати, баховскую «Чайку», которая важна для сюжета книги, я никогда не любила. И «Маленького принца» тоже. Стругацкими мы с мужем зачитывались, а Крапивина я открыла для себя сравнительно недавно, когда купила четыре его книги для сына... Можно я на этом остановлюсь?

― Вы создали роман, который вполне может обрести культовый статус. Вы это как-то ощущаете? На вас пикируют поклонники? Вы чувствуете себя звездой?
― На меня никто не пикирует, и звездой я себя не ощущаю. Скорее Золушкой, которая съездила на бал и вернулась к своим кастрюлькам. Бал ― это, конечно, были десять дней в Москве, да и то не оставляло ощущение, что я всех вокруг мистифицирую, выдаю себя за кого-то другого и что вот-вот кто-нибудь спохватится и спросит: «А вы-то что здесь делаете?»

― Ну, скоро будет вручение «Русской премии», можно будет опять приехать на бал!
― От «Русской премии» мне пришло приглашение, и я ответила, что вряд ли смогу приехать. В ноябре мама специально прилетела из Канады, чтобы пасти детей, пока мы с мужем будем в Москве. Вряд ли это удастся провернуть ещё раз. Теперь мама приедет только летом.

― А вы можете предсказать дальнейшую судьбу своей книги? Экранизация, переводы, премии, миллионные тиражи ― что вы видите в будущем?
― Дальнейшую судьбу книги предсказать не берусь, хотя надеюсь, что её переведут и издадут где-нибудь ещё. Она уже вполне самостоятельна и живёт своей, отдельной от меня жизнью.

― Единственное, к чему хочется в вашей книге придраться, ― это название. Какое-то оно блёклое, ничего не выражающее, пустое… Почему вы именно на таком варианте остановились?
― О, ещё один больной вопрос! Книга называлась «Дом, который…». Тоже, конечно, не ахти что, но старое название для меня было говорящим и ассоциировалось с «Домом, который построил Джек». А новое ни с чем не ассоциируется. В издательстве Livebook объяснили, что нынешнее название предложил какой-то очень известный поэт ― уж не знаю, кто именно.

― Понимаю, что вопрос дурацкий, но всё же спрошу: когда ждать новую книгу? И ждать ли вообще?
― Ждать чего-либо нового точно не имеет смысла. Разве что вдруг всплывёт где-нибудь сценарий «Семирамида».

Мы с режиссёром Кареном Геворкяном написали его в 2006 году. Он основан на старой армянской легенде «Ара Прекрасный и Шамирам». Карен автор идеи и предполагаемый режиссёр несостоявшейся картины. Писала больше я, а он фонтанировал идеями. В процессе окончательной редактуры я не принимала участия и даже не читала последний вариант. Сценарий писался с расчётом на дальнейшее превращение в роман, и, возможно, из него могла бы получиться неплохая книга, но он является собственностью кинокомпании «Парадиз», так что проделывать с ним что-либо я не имею права. Существование этого сценария радует постольку, поскольку благодаря ему выяснилось, что я могу писать не только о Доме. Другое дело, что, если бы не Геворкян, мне бы это и в голову не пришло.

― И последний вопрос. У меня сложилось такое впечатление, что для вашего романа совершенно не важно ни то, что речь в нём идёт о подростках, ни то, что подростки эти ― инвалиды. Ничего специфически подросткового или инвалидного в них нет. Почему же вы выбрали именно такую материю?
― Ваши впечатления совершенно правильны. Инвалидность героев ― дополнительное условие для усиления их изолированности от мира. Их подростковость относительна. А Дом придумался сам.

― Не боялись, что вас будут упрекать за эксплуатацию темы, которая для многих болезненна?
― Я ничего не боялась, потому что писала для себя, а когда предложили публикацию, думать, как эту тему воспримут, уже не было времени. Сейчас, конечно, могут обвинить в чём угодно. В спекуляции на модной теме уже обвиняли. В подражании «Кандидату на выбраковку» Антона Борисова, кажется, тоже. Что-то такое, если не ошибаюсь, было у Ольги Шатохиной. Но я у неё и стаи содрала с хогвартсовских факультетов, и холодное оружие вложила в руки несознательным подросткам, которых угораздит прочесть мою книгу, и вообще много чего нехорошего сотворила. Никогда и ни за что не угадаешь, что тебе могут инкриминировать, так что, думаю, гадать об этом не имеет смысла. К тому же могут ведь и просто так ругать. Ничем свои ругательства не обосновывая. Для этого даже книгу не обязательно читать. Достаточно аннотации.

Беседовала Галина Юзефович
Фото: vilka.by