Бессмысленно покупать книгу, в которой тебе нужны несколько страниц или даже строк. Странно тратить немалые деньги на книгу, которую прочтёшь в лучшем случае один раз.

Интернет — давайте не будем заниматься самообманом — уже практически вытеснил печатную прессу. Хотя бумажные газеты, конечно же, сохранятся. И бумажные объявления на стенах. И даже надписи на заборе.

Точно так же электронная книга обязательно заменит печатную. Ну, не совсем заменит, а решительно потеснит. Вытолкнет на обочину.

Удобные и недорогие электронные книги уже есть. Непонятно, почему печатная книга должна остаться главным носителем текстов. Привычка? «Ах, как приятно полежать с книгой на диване!» Какая чепуха. А почему вам с букридером на диване не лежится? В кресле не сидится, в стогу не валяется, в поезде не едется?

Наверное, в своё время кому-то милее были глиняные таблички. С ними было гораздо приятнее, чем с папирусом, сидеть в тени зиккурата.

И уж конечно, были сибариты и традиционалисты, которые протестовали против «кодексов» (книг в нынешнем виде, которые надо перелистывать). Им были привычнее «волюмены» (то есть свитки, которые надо было перематывать с палочки на палочку, а потом укладывать в футляр).

Кстати, переход от «волюмена» к «кодексу» был настоящей информационной революцией. Стало гораздо удобнее читать несколько книг сразу. Сопоставлять, переписывать, цитировать, компилировать, делать закладки, искать в тексте нужное место. Это было гораздо важнее, чем переход от рукописной книги к печатной.

Тем более что от манускриптов не отказались в одночасье. Печатная книга вытесняла рукописную постепенно, в течение столетий. Рукописные книги есть и сейчас. Например, девичьи альбомы. Или дневники, они же ежедневники. Но при этом любому ясно, что манускрипт — это маргинальное явление.

Это я к тому, что традиционные бумажные книги тоже будут издаваться всегда. Но их будет всё меньше и меньше. С каждым годом они всё сильнее и сильнее будут превращаться в игрушку, сувенир.

Конечно, сопротивляются не только простодушные консерваторы-читатели. Консерваторы-писатели тоже — до тех пор, пока не будет изобретена внятная система гонораров. И, конечно, издатели и книготорговцы. Владельцы гужевого транспорта поначалу сопротивлялись паровозу и автомобилю. Но самые умные из них быстро перестроились, переделали свои каретные сараи в автомобильные фабрики и гаражи.

Но я, собственно, не о том.

Я о литературе.

Даже самому странно, зачем я написал такое длинное и скучное введение.

Наверное, потому, что я никак не решусь сказать то, что собрался. Слегка робею. И сам себя отвлекаю посторонними рассуждениями.

Однако вперёд.

Цифровые технологии изменят не только способ хранения и передачи текста — они изменят самоё литературу. Дело не только в скорости и компактности. Дело в поисковых машинах, которые становятся всё более и более мощными. Дело в «программах извлечения информации», которые сейчас активно разрабатываются.

Изменится не только литература настоящего и будущего. Литература прошлого — тоже (потому что прошлое существует в настоящем и более нигде).

Литература — это довольно сложный, но в целом понятный и привычный организм. Писатели, издатели, массовые читатели, читатели — ценители и знатоки. Профессиональные критики, некоторые специальные институции (клубы, премии, фестивали). Но в центре литературы — суверенные тексты. Которые нельзя публиковать без спросу, сокращать и растягивать, резать на куски и продавать по кусочкам. Нельзя цитировать без ссылок, слишком уж нахально подражать, а тем более переписывать наново или включать в другие тексты и т.д.

Вся эта система, сложившаяся за последние две — две с половиной тысячи лет, рушится на наших глазах.

Дефицит и книголюбы

Во все времена хороших книг не хватало. Всегда оказывалось, что самые лучшие, самые нужные, самые важные книги уже распроданы (или запрещены властями). В общем, их нельзя достать. В Советской стране книжный дефицит усугублялся нерыночной издательской политикой. Гонорар советского писателя зависел от тиража, но тираж далеко не всегда зависел от продаж: в дело вступали властные отношения и соображения идейности, партийности и прочей, как тогда говорилось, целесообразности. Хорошие книги издавались, но молниеносно сметались с прилавков. Книги плохие лежали мёртвым грузом.

Спецраспределители были не только для дефицитных шмоток, но и для книг. Специальная книжная экспедиция (было такое учреждение) снабжала партийно-советскую номенклатуру Прустом и Кафкой, Шукшиным и Мандельштамом. Для советских творцов существовала «Книжная лавка писателей» со знаменитым вторым этажом, куда пускали только по членскому билету Союза писателей. В букинистических магазинах было либо никому не нужное старьё, либо мало кому интересный антиквариат. Зато на тротуарах перед букинистическим всегда толпились книжные жучки, предлагавшие тех же Пруста с Кафкой из-под полы в 5—10—20 раз дороже официальной цены, вытисненной на переплёте.

Поэтому книгами стремились обладать. Купить и поставить на полку. Хорошая домашняя библиотека — главное достояние и главная гордость образованного человека. Оно и понятно: в читальный зал ходят по учебной или профессиональной необходимости; берут в библиотечном абонементе или у друзей только то, что никак иначе не достать. Но любимые книги должны быть собственными. Нужные справочники — тоже. Не побежишь ведь всякий раз библиотеку, чтобы перелистать Чехова или заглянуть в «Словарь псевдонимов»! Особая гордость — отцовские и дедовские книги. Не только гордость интеллигентскими корнями (о, знаменитые «три университета»!), но ещё и обладание книгами (точнее, текстами), которых сейчас не достанешь. Русская философия, поэты-акмеисты, Киплинг, Ницше и пр. и пр.

Среди книголюбов ХХ века собственно библиофилы (коллекционеры раритетов) составляли ничтожно малую долю. Люди покупали, выменивали, добывали именно тексты, а не собственно книги как предмет культуры. Даже знаменитый Анатолий Тарасенков, собравший почти все издания всех русских поэтов 1900—1955 годов, тоже был скорее текстолюбом, потому что добытые книги переплетал по своему вкусу — поступок для настоящего библиофила непозволительный.

Букридеры и интернет-ресурсы гарантируют реальную общедоступность любых текстов (за исключением тех, которые пока ещё не оцифрованы и не вывешены, но это вопрос времени). Личная библиотека на глазах перестаёт быть символом образованности и духовности. Стеллажи от пола до потолка — штука скорее ностальгическая, чем реально необходимая. Тем более что всех нужных книг всё равно не купишь и на полках не расставишь.

Это как с водоснабжением: когда живёшь далеко от колодца, то полезно запасать воду впрок, натаскать большую бочку. Если колодец во дворе — принесёшь ведро, и до следующего раза. А если в доме водопровод — открываешь кран и наливаешь ровно столько, сколько нужно сию минуту. Чайник, а то и чашку

Капкан изобилия

Свобода печати и рыночная экономика буквально за десять лет совершили чудо. Книг в новой России издаётся значительно больше, чем в СССР, — и по названиям, и по общему тиражу. Однако в результате картина получилась столь же ужасающая, только в противоположном смысле. Если в СССР книгу интересного философа или историка расхватывали за три дня, то в нынешней России таких книг явный переизбыток. Я не знаю, как обстоят дела с литературой по естественным наукам, но в науках гуманитарных просто голова идёт кругом, едва подойдёшь к прилавку. Ярмарка non-fiction производит на меня до странности гнетущее впечатление. Хотя, казалось бы, радоваться нужно: великое множество книг, толстенных, прилежных, мелким шрифтом и с комментариями. По всем темам, которые ты только мог вообразить. И примерно вдвое больше — по темам, которые ты, если честно, и вообразить не мог. Потрясающее изобилие. Но при этом — бессмысленное. По любой отдельной проблеме книг издаётся столько, что их физически невозможно не только прочитать, а хотя бы перелистать. Никаких денег не хватит, чтобы их купить, никаких сил — чтоб донести до дому, никаких полок — чтобы расставить.

Бессмысленно покупать книгу, в которой тебе нужно несколько страниц или даже строк. Странно тратить от 300 до 800 рублей на книгу, которую прочтёшь в лучшем случае один раз. Тем более что интересных новинок — десятки, а то и сотни на каждой ярмарке, в каждом магазине.

Поэтому нужную страницу, цитату, библиографическую ссылку гораздо удобнее прицельно искать в интернете, чем случайно набредать на неё в ходе штудирования книги, как это было принято в догугловскую эпоху.

Точно такая же ситуация на рынке художественной литературы. И массовых, и так называемых серьёзных книг так много (а цены задраны так высоко), что покупки постепенно теряют смысл.

Литература — и научная, и художественная — дезинтегрируется. Распадается, как империя, на признанные и непризнанные государства, на анклавы и эксклавы, мятежные территории, failed states и прочие фрагменты. Писатели и учёные читают друг друга. А прочие читатели (которые не писатели и не учёные) вынуждены ориентироваться на книжные выкладки в больших магазинах. А там ассортимент известный. Книгопродавцы относятся к читателям, как колонизаторы к дикарям. Переплёт чтоб был яркий, картинка — шокирующая, название — завлекательное. И ленточка: «Лучшие продажи месяца!»

Интернет позволяет путешествовать по этому гуляйполю. Иначе мы бы вообще не узнали, что делается в трёх верстах, за оврагом.

Я по образованию филолог-классик, эллинист. То есть читатель-сноб. Но с возрастом мой снобизм выветрился. Я полагаю, что некоторые книги вполне можно читать в кратком изложении или в отрывках, ничего страшного.

Я убеждён: не выкладывать книгу в интернет — дурной тон. Претензии на интеллектуальный аристократизм пополам с глупой жадностью.

Сколько было Гамлетов?

У хорошего советского поэта Евгения Винокурова была такая строка: «Я Гамлетов на сцене видел многих». Один хороший советский критик написал по этому поводу примерно следующее. Дескать, стихотворение написано в 1947 году, а великая пьеса Шекспира на данную дату была поставлена в СССР всего два раза. Два Гамлета — это не много Гамлетов. Так что получается некая поэтическая вольность. Собственно, критик не ругал автора за такие фантазии. Он просто показывал, что слово поэта часто отрывается от реальности.

Однако достаточно набрать в поисковой строке «постановки Гамлета в СССР» — и сразу становится ясно, что Гамлетов до 1947 года в СССР было самое маленькое шесть.

Я же, в свою очередь, не собираюсь упрекать критика в том, что он не прочёл статью М. Морозова «Шекспир на советской сцене». Тем более что дело было давно, в шестидесятые годы. Родилась в голове интересная сентенция о «многих Гамлетах» — неужели сразу в библиотеку бежать или обзванивать знакомых шекспироведов? Тем более что не диссертация пишется, а просто статья. Ничего страшного.

Я лишь хочу сказать, что интернет-доступ к электронным книгам обесценил звание знатока, сбил спесь с читателя-эрудита. То, что зарабатывалось годами штудирования и гарантировалось хорошей памятью (или обширной картотекой), сейчас принадлежит всем, кого не забанили в «Гугле» или «Яндексе». Но зато на любой шокирующий факт читатели вежливо отвечают: пруфлинк, пожалуйста.

И это на самом деле хорошо. Потому что всякая монополия ужасна. А тем более — монополия на знание, жреческая гордыня, задранный нос начётчика.

Предварительный итог

Вот я уже превысил допустимый размер колонки, но успел только сказать две-три вещи, которые кажутся мне принципиально важными для понимания нового, цифрового этапа литературы.

Первое. Тексты стали в полном смысле слова общедоступными.

Второе. Следовательно, «собирание личной библиотеки» потеряло смысл; скажем так — потеряло изрядную долю того смысла, который оно имело ещё 10—20 лет назад.

Личная библиотека — это всегда довольно сложный выбор. Это такие соображения, как общепринятый культурный канон, личные пристрастия, престиж, давление референтной группы. Наконец, материальные возможности: даже богатому человеку приходится выбирать, какую книгу купить, от какой отказаться, потому что всё равно всего не скупишь, да и ставить некуда…

Но личная библиотека — это не просто книги на полках. Это овеществлённая иерархия литературных авторитетов. Как правило, более или менее общепринятая. Свободное подключение к «водопроводу литературы» разрушает шкалу ценностей, которая ещё недавно казалась незыблемой. Если Пушкин и Толстой, Стендаль и Хемингуэй не стоят на почётных местах в книжном шкафу — значит, они лишились этих мест и в голове читателя. Ну, осторожно скажу, лишаются. Сдвигаются с вершины пирамиды. Да и сама пирамида теряет свои очертания, окутанная сетью.

Наконец, третье. На место эрудита-знатока пришёл умелый net surfer. Традиционную начитанность сменяет навык добывать в Сети нужные материалы. Это тоже непросто, но это нечто другое.

Но самое интересное — это грядущая судьба самих текстов.

Об этом — в следующей колонке.

Денис Драгунский