Openspace.ru задал несколько вопросов американскому писателю Майклу Каннингему, автору «Дома на краю света», «Часов» и «Избранных дней». Его роман 1995 года « Плоть и кровь » впервые вышел в России этой осенью и был принят с большим энтузиазмом. Новая книга Каннингема «Перед закатом» готовится к печати.


– «Плоть и кровь» – это история очень американской семьи, созданной греком и итальянкой. Это стейтмент о семье и об Америке?

– «Плоть и кровь» – это некоторым сложным образом история и о семье, и об Америке, и о европейских корнях Америки. Мы, американцы, конечно же, все иммигранты, кроме горстки коренных американцев, в основном живущих в резервациях. Остальные 99,9 процента населения не так давно приехали из других стран. Старейшие американские семьи, те, кто считает себя настоящей аристократией, в лучшем случае потомки небольшой банды религиозных фанатиков, появившейся на этом континенте чуть более двухсот лет назад. В масштабах истории за это время глазом моргнуть не успеешь.

Я не уверен, что возможен рассказ о какой-либо американской семье без рассказа об эмиграции и перемещении, сдвиге. Тот факт, что семья Стассос в «Плоти и крови» прибыла в Америку позднее, чем некоторые ее соседи, – это просто вопрос степени погружения. Как и почти все окружающие семьи, Стассосы стремятся осуществить американскую мечту, а она упорно отступает на шаг всякий раз, когда им кажется, что вот она, в руках.

– Как и в «Доме на краю света», герои «Плоти и крови» пытаются создать некую общность, отличную от семьи и замещающую семью в традиционном смысле слова – основанную на плоти и крови. Вам кажется, что семья как социальный институт постепенно утрачивает свое значение или это некие мечты?

– Не буду спорить, мне интересны нетрадиционные семьи. Я не готов сказать, что семья теряет вес как социальный институт, скорее сущность и природа этого веса смещаются. В Америке 2010-го менее половины семей состоят из «традиционных» биологических родителей, состоящих в браке. Все остальные – это отцы и матери-одиночки; пары, женатые во второй, третий, четвертый раз, которые вместе растят детей от этих союзов; гомосексуальные пары, воспитывающие детей, и т.д. Современная литература должна отражать свое время. Хотя семья, которая «выживает» в конце «Плоти и крови»: Мэри, ее сын, ее любовник и их усыновленный ребенок, – менее ортодоксальна, чем другие, такие семьи тоже существуют в больших количествах. Я просто пишу о том, что меня окружает.

– Можно ли сказать, что традиционная Америка стала более толерантной? Или вопрос разрешения геям создавать семьи еще не решает проблемы?

– Америка постепенно, очень постепенно становится более просвещенной в вопросе равноправия геев. Всякая борьба за равные права занимает долгое время, и прогресс порой кажется невыносимо медленным. Но когда судьи, один за другим, признают, что отказ заключать гомосексуальные браки противоречит Конституции, когда 70 процентов солдат, проходящих службу, поддерживают право геев и лесбиянок служить в армии, сложно сдержать осторожный оптимизм.

Равные права для геев именно означают конкретно вот что. Гомосексуалисты имеют право жить так, как им нравится. Одни геи хотят всю жизнь оставаться холостяками и искать свою любовь. Другие – создавать семью и иметь детей. Я поддерживаю право всех гомосексуалистов и лесбиянок жить так, как они хотят: если они хотят иметь детей, они могут переехать в пригород и ходить на футбольные матчи по выходным. Не нужно считать, что, если ты гей, ты обязан быть радикалом, хотя, когда геи создают самую обычную семью в окружении гетеросексуальных семей, это по-прежнему крайне радикальный жест. Можно даже сказать, что для этого нужна бóльшая смелость, чем если живешь в гейском гетто в большом городе.

– Особенный персонаж «Плоти и крови» – обаятельный Кассандра, стареющий, больной СПИДом трансвестит, конечно же, с даром предвидения. Настолько живой и сложный, что хочется спросить о его прототипе. Не хотелось написать о нем отдельную книгу?
– Образ Кассандры в общих чертах списан с пары моих знакомых трансвеститов, которых уже нет в живых. Обоих я считаю глубокими, героическими, необыкновенными личностями. Придумывая Кассандру, я хотел отдать должное их человечности. Они были настолько больше, чем просто парни, которые любят рядиться в женские платья и петь в караоке сентиментальные песенки. Таких, как они, слишком легко сбросить со счетов – они кажутся карикатурными и банальными. Что для меня было особенно важно в образе Кассандры, это ее (его) человечность. Отчасти работа писателя как раз в этом и состоит – показать человеческую сторону всех персонажей, кем бы они ни казались на поверхности.

– Кухня в ваших книгах – отдельная история. Особенно домашний торт – страдающая домохозяйка Мэри из «Плоти и крови», как и Лора из «Часов», трудятся над ним часами, чтобы отправить в мусорное ведро. Можете объяснить, что для вас значит эта метафора?

– Может быть, один торт был лишний. В обоих случаях я хотел изобразить домохозяйку с художественным темпераментом, единственный выход которого – собственно хозяйство и готовка. Стремление Мэри и Лоры создать нечто восхитительное – торт, слишком совершенный для этого мира, если хотите, это мой способ доказать их человеческую состоятельность. Они, как настоящие художники, стремятся к идеалу и, как художники, испытывают муки оттого, что их реальные достижения проигрывают задуманному.

– После успеха «Часов» вы сознательно сделали «Избранные дни» кардинально другими – и по форме, и по тематике?

– После крайне удивившего меня успеха «Часов» мне было очень важно не написать «Часы. Часть 2». В «Избранных днях» я хотел написать о мире в более широком физическом смысле, чтобы он включал в себя не только жизни персонажей, но и определенное ощущение исторического момента, того климата, который сегодня существует в мире, и того, что нас ждет в будущем. С каждой новой книгой ты стараешься выйти на какие-то новые территории. Есть, конечно, читатели, которые никогда не простят мне, что я отказался просто бесконечно переписывать «Часы» в номинально разных формах. Но это не те читатели, к которым я как-то особенно лоялен.

– Все герои «Избранных дней» говорят словами Уолта Уитмена. Насколько важна для вас американская идентичность и что вы вкладываете в это понятие?

– Американская идентичность настолько часть моей идентичности вообще, что порой сложно сказать, где кончается одно и начинается другое. Не знаю, назвал ли бы я себя патриотом, поскольку в американской культуре и политике есть очень много такого, с чем я категорически не согласен. Но я американец, это так же верно, как то, что я белый, мужского пола и принадлежу к среднему классу. Хотя я представляю собой нечто большее, чем сумма этих слагаемых, как и всякий человек, – ничего не поделаешь, я пишу, основываясь на опыте белого представителя американского среднего класса.

Уитмен в «Избранных днях» работал своего рода контрастом. Америка, вдохновлявшая Уитмена, очень отличалась от страны, в которой я живу. Та Америка, гораздо более юная, и вправду выглядела так, будто она готовилась стать самой великодушной, демократичной, щедрой страной в мире.

Конечно же, все обернулось совсем иначе.

Это не Америка Уитмена. В этой Америке самое большое количество заключенных среди стран Запада и самый низкий уровень грамотности; эта Америка во имя «демократии» эксплуатирует другие страны из-за их природных ресурсов, предоставляет медицинское обслуживание только тем, кому это по карману, и разрушает окружающую среду непропорционально своей доле ее использования. Сложно представить, что Уитмен извлек бы из такой Америки.

Но, несмотря на все ее ужасные деяния, я упорно продолжаю любить эту страну или уж по крайней мере ее запятнанные идеалы. Уитмен присутствует в «Избранных днях», подобно привидению в доме: как напоминание об ином времени, когда мир был совсем, совсем другим местом.

– Кто из молодых американских прозаиков, с вашей точки зрения, наиболее интересен? Кто ближе вам?

– Мне вообще нынешний период в американской и английской литературе кажется очень продуктивным. Я восхищаюсь молодыми писателями, такими как Джонатан Летем, Джонатан Сафран Фоер, Зэди Смит, Дэйв Эггерс, Николь Краус и Джошуа Феррис, – и это далеко не все. Я восхищаюсь ими, в частности, потому, что каждый из них делает что-то в корне отличное от других. Сравним, например, роман Зэди Смит с романом Дэйва Эггерса: и тот и другой продукты блестящего, живого ума, но они ничуть не похожи друг на друга. Бурное разнообразие – это всегда и в любом искусстве признак жизни.

– Вечный вопрос: откуда берется писатель? Вы часто участвуете в писательских семинарах. Это потому, что вы считаете, что писательству можно научить, или это дань профессиональному сообществу? Разделяете ли вы пессимизм 2000-х относительно роли писателя? Некоторые уже называют писателей «почти исчезающим видом».

– Многие прекрасные писатели прошлого вообще не учились, но дело в том, что среда тогда была более дружелюбной, она серьезнее воспринимала писателей. И у многих из них были покровители: у Хемингуэя – Гертруда Стайн, у Элиота – Эзра Паунд. Сегодня писатели, может, и не «исчезающий вид», но они, без сомнения, в опасности.

Если вы молодой автор и живете в таком городе, как, скажем, Хьюстон, пытаясь писать вне какой бы то ни было родственной среды, вам особенно трудно. То, что предлагают писательские программы университетов, – это не только и не в первую очередь обучение, но создание сообщества, круга, в котором усилия молодых писателей воспринимаются всерьез; это горячие споры в барах и кафе о том, что такое хорошо писать и как этого добиться. Немножко похоже на жизнь литераторов в Париже в 20-е.

– Несколько слов о вашем новом романе.

– Мой новый роман, «Перед закатом», на первый взгляд кажется более простым и прямолинейным, чем все предыдущие книги. Там всего один главный герой, а действие охватывает пять дней в Нью-Йорке. Когда писатель начинает новую книгу,

первой мыслью его должно быть – как я могу рассказать эту историю самым простым и прямым образом? Рамки и временные границы «Плоти и крови», «Часов» и «Избранных дней» годились именно для этих историй. Роман «Перед закатом» – о человеке, который ищет красоту в мире, где красота и китч почти одно и то же – требовал меньшей населенности персонажами и более традиционного течения времени внутри текста.

Мне хотелось бы сказать, что такая структура облегчила написание книги, но это не так. На самом деле все романы писать трудно, и так и должно быть. Если вы не испытываете адовых мук, пока пишете, возможно, вы просто недостаточно стараетесь.
Алена Чистикова

Фото: proza.ru