26 июля 1875 года в семье швейцарского пастора родился Карл Густав Юнг. Его миф многообразен: происхождение от самого Гёте и болезненные отношения с Фрейдом, открытие архетипов коллективного бессознательного и пикантные истории с женщинами, эпохальные тексты и заклинания духов. Дух Юнга и сегодня подмигивает нам.

Отто

В начале мая 1908 года в цюрихскую клинику Бург-Хёльцли для лечения от наркомании поступил Отто Гросс, сын создателя научной криминалистики Ганса Гросса. Отто был видным участником психоаналитического движения, Фрейд называл его и Юнга единственными, «кто может внести свой оригинальный вклад» в психоанализ. Идеи и методы Гросса были оригинальны, он требовал отдаваться инстинктивным позывам. И сам подавал пример: соблазнял женщин, пожирал наркотики... Вот и попал в клинику, где им занялся доктор Юнг.

Вообще-то Юнг познакомился с Отто ещё в сентябре 1907 года на Амстердамском конгрессе психиатров. И написал Фрейду: «Д-р Гросс рассказывал, что он кладёт конец переносу, превращая пациента в сексуально аморального человека. По его словам, перенос на аналитика и его жесткая фиксация являются не более чем проявлением моногамии и как таковые должны считаться регрессивными симптомами. Подлинно здоровое состояние для невротика — это сексуальная распущенность».

Слово «перенос» здесь следует понимать как термин, означающий фиксацию либидо пациента на аналитике. Примерно за год до того Фрейд объяснил неискушённому ещё в тонкостях психоанализа Юнгу: «Вы, вероятно, уже поняли, что излечение нашим методом происходит в результате фиксации либидо, ранее имевшего бессознательную форму. Это и есть перенос… По сути дела, излечение происходит через любовь». В случае с Гроссом перенос будет выглядеть парадоксально.

Поначалу больной не вызвал у Юнга интереса, но постепенно процесс анализа захватил его. Позже Юнг напишет Фрейду: «Я пожертвовал ему дни и ночи». Но уже 25 мая сообщает: «Где бы я ни появлялся, Гросс анализировал меня». И добавляет: «В этом плане речь шла о пользе уже для моего собственного психического здоровья». И объясняет: «В Гроссе я обнаружил множество аспектов моей подлинной натуры, причём в таком количестве, что порой он выглядит как мой брат-близнец». Это письмо Фрейду датировано девятнадцатым июня. А за два дня до того Отто перемахнул через забор клиники и был таков. Больше они уже с Юнгом не виделись.

Значит, Гросс анализировал анализирующего его Юнга. Так бывает: пациент пытается копаться в душе аналитика, деформируя ее. Аналитик должен это учитывать, иначе получится то, что Фрейд описывает анекдотом про священника, который приходит к страховому агенту, чтобы обратить его перед смертью, а в результате выходит от него застрахованным. В случае Гросса и Юнга получилось нечто похожее. Гросс остался при своём, а Юнг излечился от некоторых буржуазных предрассудков.

Сабина

В конце августа 1908 года одна пациентка получила от Юнга письмо, которое начиналось словом «Любимая!». Вообще-то это скандал. Аналитик не должен позволять переносу вылиться в интимные отношения. И Юнг до анализа Гросса не позволял себе амурных интрижек. И вот вдруг сорвался. В декабре 1908 года он пишет той же девушке: «Простите ли Вы мне то, что я таков, каков есть? Что я оскорбляю Вас этим и забыл по отношению к Вам обязанности врача?»  

Девушку звали Сабина Шпильрейн, она родилась в 1885 году в семье коммерсанта из Ростова-на-Дону. Отец, случалось, бил девочку и что-то сломал в её психике. В августе 1904 года она поступила в клинику Бург-Хёльцли и провела в ней почти год. Лечащим врачом был Юнг. Сабина была первой пациенткой, которую он лечил методом психоанализа. Уже во второй половине 1905 года врач понял, что не справляется, и дал матери Сабины письмо для Фрейда (лично ему ещё не знакомого), где писал: «Во время лечения пациентка, к сожалению, в меня влюбилась. Теперь она демонстративно и с огромной увлечённостью постоянно рассказывает матери о своей любви, причём немалую роль тут играет тайная хулиганская радость от ужаса, испытываемого матерью при чтении написанных ею писем». Отца и мать пациентки Юнг называет истериками. Мать это прочла, оскорбилась, письмо Фрейду не передала.

Итак, Юнг пытался спастись. Но это не удалось. В 1907 году Юнг пишет Фрейду (не называя Сабину): «Одна пациентка-истеричка рассказала мне стихи… об узнике, единственный товарищ которого — птица в клетке. Узник… открывает клетку и выпускает свою любимую птичку на волю. Каково же основное желание пациентки? «Когда-нибудь я сама хочу помочь человеку обрести полную свободу благодаря психоаналитическому лечению». В своих мечтах она объединяет себя со мной. Она признаётся, что на деле главной её мечтой является родить от меня ребенка, который воплотил бы её неосуществимые желания. Для этой цели я, естественно, должен сначала сам «выпустить птичку».

Юнг выпустит свою птичку где-то через год, вскоре после (или во время) анализа, который проведёт с ним доктор Гросс. В дневнике Сабины читаем: «Я сидела там в глубокой депрессии. Тут появился он, сияя от удовольствия, и начал очень эмоционально рассказывать мне о Гроссе, об инсайте, которого он недавно достиг (то есть о полигамии); он больше не желает подавлять своё чувство ко мне, он признаёт, что я для него первая и самая дорогая женщина, за исключением, конечно, жены, и т. д. и т. д.».

После того как Сабина вернулась из России в Цюрих, на её ростовский адрес пришло ещё одно письмо от Юнга. Мать его, конечно, прочла и излагает дочери: «Он говорит о преданной дружбе с некоторой примесью чего-то другого, что наверняка иначе как естественным не назовёшь. Скорее всего, он пребывает сейчас в путах конфликта, мой совет тебе и ему: не позволяйте любви захватывать власть над вами, подавляйте её, чтобы она не вспыхнула в полной силе». А дальше пикантно: «Сними для себя красивую комнату, пригласи его и напиши мне, как прошла ваша встреча». Мать не прочь поучаствовать в лав стори.

Дочь отвечает: «То, что я его люблю, также верно, как и его любовь ко мне. Для меня он отец, а я для него мать, или, говоря точнее, женщина, ставшая первым объектом, заместившим мать… Допустим, что его жена не удовлетворяет его «полностью», тогда он влюбляется в меня, в истеричку; а я влюбляюсь в психопата, нужно ли мне пояснять это тебе?» Да нет, все ясно... Однако в порыве бытового психоанализа Сабина вникает в детали: «Дважды подряд в моём присутствии эмоции столь сильно завладевали им, что по его лицу начинали струиться слёзы. Если бы ты могла укрыться в соседнем помещении и слышать, как он заботится обо мне и моей судьбе, то ты бы и сама разразилась слезами».

Всё-таки жаль, что любящей матери не пришлось «укрыться в соседнем помещении». Ну ничего, она и так поучаствует в скандале, который в 1909 году начнет разгораться на почве этих страстей. Тут будет много чего… Мать намекнёт Юнгу, что может обратиться прямо к его шефу в клинке Бург-Хёльцли Евгению Блейлеру. Юнг впадёт в панику, напишет Зигмунду Фрейду, стараясь представить дело в выгодном для себя свете. Фрейд получит от Сабины письмо с просьбой о встрече и перешлёт его Юнгу. Тот в ответ начнёт оправдываться и при этом поведёт себя довольно гнусно. К сваре подключится и его жена Эмма Юнг. В общем, шикарная история.

Зигмунд

А параллельно завязывалась ещё одна. Со второй половины 1909 года переписка Фрейда и Юнга наполнится мифологическими сюжетами. Юнг начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо». Импульс, толкнувший его к писанию, был получен во сне на борту парохода, когда они с Фрейдом возвращались из Америки, где читали лекции (сентябрь 1909 года). Сон такой: Юнг в незнакомом двухэтажном доме, который тем не менее его дом. Верхний этаж обставлен мебелью в стиле рококо. Юнг спускается на первый этаж, там — средневековая обстановка. Дальше он видит лестницу, ведущую в подвал, спускается и понимает, что это римское время. Наконец, обнаруживает ещё один спуск и попадает в пещеру с низким сводом. Там остатки примитивной культуры и два человеческих черепа. Толкование, которое Юнг дает своему сну, отсылает к напластованиям бессознательного.

Действительно, в ходе работы над книгой он нисходит ко всё более древним пластам, всё глубже погружается в мир мифов. И, толкуя их с позиций психоанализа, всё дальше отходит от изначальной концепции Фрейда. Собственно, между двумя аналитиками и изначально была пропасть. Фрейд был твердым позитивистом, а Юнг верил в духов и практиковал спиритизм. Юнг вспоминает, что Фрейд как-то сказал ему: «Мой дорогой Юнг, обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории. Это превыше всего. Понимаете, мы должны сделать из неё догму, неприступный бастион». Юнг спросил: «Бастион против кого?» И учитель ответил: «Против потока чёрной грязи… оккультизма».

Это было уже в 1910 году, когда Юнг с головой погрузился в оккультизм мировой мифологии. Он говорит в связи с «бастионом»: «Многое ещё не было доступно моему пониманию, но я отметил у Фрейда нечто похожее на вмешательство неких подсознательных религиозных факторов». Боюсь, что Юнг тут немого придуривается. Учитель ведь выражается ясно: сексуальная теория — бастион против языческой нечисти, которая может захлестнуть мир иудеохристианской традиции. Фрейда, конечно, трудно заподозрить в какой-либо ортодоксии, но то, что он всю жизнь оставался в лоне европейской культуры, — это факт.

Юнг — другое. Ему ещё в детстве было видение, что Бог испражняется на церковь и кусок фекалий проламывает крышу. Бог, который срать хотел на Церковь, — это, конечно, не иудеохристианский бог, это какой-то языческий похабник. Но именно с ним всю жизнь имел дело Юнг. Когда в 1911 году Фрейд прочёл первую часть «Метаморфоз», он рассердился, хотя сделал вид, что ничего особенного не случилось. Но осенью 1912 года вышла вторая часть книги, и Фрейд испытал культурный шок. И тут уже дело не просто в сексуальной теории, дело в понимании природы божества.

Обобщенно говоря, для Фрейда Бог — это отец, а для Юнга — мать. Отсюда и все противоречия. Ведь мать — это жизнь, которая всё породила. Однако в иудеохристианской культуре она подавлена (как и сексуальность). Да, мы все поклоняемся ей. И Фрейд тоже: его искания сексуальности, высвобождение и переключение её на себя (перенос) — это же заклинания либидо (богини любви) из «Песни песней» Соломона: «Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна». Но всё-таки для еврея, выросшего в традиционной семье, бог-мать — это уже слишком.

Как раз в то время, когда Юнг писал «Метаморфозы», Фрейд писал «Тотем и табу», где фантазировал, что религия пошла от того, что сыновья жестокого ревнивого отца, присвоившего себе всех женщин племени, однажды собрались и съели его, а женщин (матерей) поделили по некоему закону. Вывод: «В эдиповом комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которым этот комплекс составляет ядро всех неврозов». Фрейду кажется, что проблемы душевной жизни можно разрешить, «если исходить из одного только конкретного пункта, каким является отношение к отцу». Сравнительно традиционный взгляд.

А у Юнга в «Метаморфозах» читаем: «Человек оставляет мать, источник libido, побуждаемый вечной жаждой вновь отыскать её и через неё получить обновление; таким образом он совершает свой круговорот, чтобы вновь вернуться в лоно матери. Всякое препятствие на пути его жизни, угрожающее его подъёму, обладает призрачными чертами страшной матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайно оглядывающейся тоски; каждый раз, как ему удается превозмочь эту тоску, он обретает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь».

Это комментарий на вагнеровскую интерпретацию истории Зигфрида («Превратившееся в бога смерти старое солнце, одноглазый Вотан убивает сына; и снова подымается солнце, вечно обновляясь»). А вот митраистский аспект того же: «Жертва есть оплодотворение матери; хтонический демон-змея пьёт кровь, то есть libido (семя) героя, совершающего кровосмешение. Этим поддерживается бессмертие жизни, ибо она, подобно солнцу, вновь порождает и героя». А вот и христианский аспект: нетрудно «увидать и в христианской мистерии человеческую жертву или жертву сына матери».

Тони

В ходе работы над «Метаморфозами» Юнг потревожил какой-то важный пласт бессознательного. И вот началось… Разрыв с Фрейдом, уход из клиники, из университета. Три года он не мог читать научные книги, не мог заниматься наукой (но принимал пациентов). Его преследовали кошмарные сны и видения наяву. Например, в октябре 1913 года он увидел поток, захлестнувший Европу, и трупы, потом всё превратилось в море крови. Видение длилось около часа. Через две недели оно повторилось, и голос сказал: «Смотри, так будет». В дальнейшем кошмар возвращался в разных вариантах, пока не началась мировая война.  

Юнг старался понять мир, из которого являются такие видения. Собственно, у него и не было другого выхода, поскольку он чувствовал, что сходит с ума. Сначала он попытался найти в своем детстве причину того, что с ним происходило теперь. Но это ничего не дало. И тогда он решил просто дать свободу своим бессознательным импульсам. Стал, как в детстве, играть в кубики, строил дома из песка. Прерывался только на сон, еду и приём пациентов.

Из «Воспоминаний» последовательность событий не очень ясна, но можно понять, что во время игры мысли Юнга прояснялись, затем возникал поток фантазий. В сущности, он ставил на себе эксперимент, в ходе которого использовал технику «активного воображения», то есть позволял содержаниям бессознательного проникать в сознание. Не препятствовал видениям свободно разворачиваться, как бы они ни были нелепы или ужасны, следил за ними, записывал их, даже если не понимал их смысла.

Музой Юнга в это тяжелое время была Тони Вульф. Она стала его пациенткой в 1910 году, а в 1913-м курс анализа был закончен. И началась любовь. Тони все понимала, обладала богоносным лоном и естественным тактом. Никаких истерик и мам в шкафу. Юнг не мог нахвалиться подругой, иногда, забываясь, рассказывал пациентам, как хороша она в постели. С ней он познал мистический смысл сексуальности.

Через какое-то время у Юнга появляется гуру. Симпатичный старик с рогами быка и крыльями зимородка. Он впервые явился во сне. Юнг назвал его Филемоном. Этот гностический дон Хуан учил очень важным вещам. «Филемон представлял некую силу, не тождественную мне. Я вел с ним воображаемые беседы. Мой фантом говорил о вещах, которые мне никогда не пришли бы в голову. Я понимал, что это произносит он, а не я. Он объяснил, что мне не следует относиться к своим мыслям так, будто они порождены мной. «Мысли, — утверждал он, — живут своей жизнью, как звери в лесу, птицы в небе или люди в некоей комнате. Увидев таких людей, ты же не заявляешь, что создал их или что отвечаешь за их поступки». Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некоей реальности».

В общем, в ходе эксперимента Юнг понял, что образы, являющиеся из бессознательного, не зависят от «Я» человека, которому они являются. С ними можно обращаться как с существами, обладающими собственной субъективностью. Если в период писания «Метаморфоз» он использовал материал бессознательного скорей теоретически, то теперь на собственном опыте пережил вторжение бессознательного. И не только не был им поглощён (как, скажем, Ницше), но в какой-то степени сам овладел им, стал различать его структуру. Именно в эти годы появляются термины «личное бессознательное» и «коллективное бессознательное». А также представления об «аниме», «тени», «персоне», «самости», «архетипах». Всё это было пока ещё смутно, но это было именно то, что отличает аналитическую психологию Юнга от психоанализа Фрейда.

Зигфрид

Вернёмся немного назад. 12 декабря Юнгу приснилось, как он погружается в тёмные глубины, путешествует по ним, находит камень, приподнимает его, видит труп белокурого юноши с окровавленной головой и скарабея. Сновидец хочет положить камень на место, но не успевает: поток прорывается наружу, и это кровь. Тут на фоне солярной символики снята какая-то пробка. Струя бьёт из щели, Юнгу тошно. А 18 декабря ему приснилось, что он оказался в горах с незнакомым дикарём, светало. «Внезапно раздался звук трубы — это был рог Зигфрида, и я знал, что мы должны убить его… Как только он появился из-за поворота, мы выстрелили, и он упал лицом вниз — навстречу смерти. Мучимый раскаянием и отвращением к себе — ведь я погубил нечто столь величественное и прекрасное, — я бросился бежать».

Проснувшийся Юнг пытается понять, что это значит, и не может. Старается заснуть и слышит голос: «Ты должен понять это, должен объяснить это прямо сейчас!» Впадает в панику. Голос: «Если ты не разгадаешь сон, тебе придется застрелиться!» Тут Юнгу начинает казаться, что он понимает смысл сна. «Зигфрид, думалось мне, является воплощением всего того, чего хотела достичь Германия — навязать миру свою волю, свой героический идеал — «воля пролагает путь». Таков был и мой идеал. Сейчас он рушился. Сон ясно показывал, что героическая установка более не допустима».

Эк ведь человека колбасит: «Сознательный отказ от героической идеализации». Оно верно, такой Зигфрид нам не нужен, и Юнг, конечно, подавит его в себе. Но только не сразу и не до конца. К тому же в данном случае дело не только в арийской героике. Никто ещё, кажется, толком не понял, что за Зигфрида убил Юнг в ночь на 18 декабря. А между тем на поверхности факт: 17 декабря 1913 года Сабина Штильрейн родила дочь Ренату. Телеграмма? Да нет, тут, скорей, значимое совпадение, знаменитая юнговская синхрония (которая, впрочем, будет открыта ещё не скоро).

Напомню: Сабина хотела родить ребёнка от Юнга. Но не простого. Их сын должен был стать спасителем человечества, поскольку соединил бы в себе лучшие черты арийцев и евреев. После кризиса с Юнгом девушка вошла в круг Фрейда. В 1911 году она написала статью с характерным названием «Разрушение как причина становления» и выслала её Юнгу со словами: «Дорогой мой! Получи дитя нашей любви, статью, которая и есть твой маленький сын Зигфрид. Мне было трудно, но нет ничего невозможного, если это делается ради Зигфрида».

Когда летом 1912 года Сабина вышла замуж за россиянина Павла Шефтеля, Фрейд это одобрил: «Теперь я могу вам признаться, что мне вовсе не нравилась ваша фантазия родить нового Спасителя от смешанного арийско-семитского союза. Во время своей антисемитской фазы Господь не случайно дал ему родиться от благородной еврейской расы». А когда Сабина забеременела, Фрейд написал: «Сам я, как Вы знаете, излечился от последней толики моего предрасположения к арийскому делу. Если ребёнок окажется мальчиком, пожалуй, я бы хотел, чтобы он превратился в стойкого сиониста. В любом случае он должен быть темноволосым, хватит с нас блондинов».

Блондина с проломленным черепом Юнг как раз и увидел во сне, а через неделю убил Зигфрида. Но, похоже, какого-то не того.

Вотан

После выхода «Метаморфоз» соратники Фрейда ославили Юнга сумасшедшим и антисемитом. Это, скорее всего, потому, что к вопросам национальности в кругу аналитиков относились почти невротически. Психоанализ возник в еврейской среде. И сам основатель, и большая часть его пациентов и учеников — интеллигентные евреи, претерпевавшие в то время кризис идентичности в условиях ассимиляции европейской культурой. Разрыв с традицией подчас выражался в болезненных состояниях. Фрейд нашел язык для разговора об иудеохристианском Боге в условиях, когда люди уже не верили в него, а Бог тем не менее продолжал действовать изнутри потерявшего веру человека. Психоанализ — это своего рода богословие. Но и сакральная практика: исповедь и объяснение того, что происходит с человеком, в котором действует Бог его предков. Происходит примерно то, что происходило с Иовом: он мучается, не понимая почему. Эти мучения (скажем, невроз) психоанализ старался снять, находя их источник в душе и доводя до сознания пациента.

Фрейд понимал, что в любой момент ему могут сказать, что он лечит еврея, а не человека вообще. Вот почему он так дорожил арийцами вроде Юнга и Гросса. И так бесился, когда Юнг придумал какой-то свой психоанализ. В июне 1913 года Фрейд писал Шандору Ференци (Френкелю): «По поводу семитизма: действительно, имеются существенные отличия от арийского духа. Мы убеждаемся в этом каждый день. Да, у них вполне могут быть различные мировоззрения и различное искусство. Но не должно быть особой арийской или еврейской науки. Результаты должны быть одинаковыми».

Это так, если речь идёт о науке. Но Юнг уже объявил психоанализ религией. И нельзя не признать, что его метод — пусть и не научный — работал. Во всяком случае, позволял понять некоторые вещи отчётливей, чем метод Фрейда. Вот, например, статья Юнга «Вотан» (1936 год), которая начинается идиллической картинкой: немецкая молодёжь с рюкзаками, костры в день солнцестояния, поэзия Ницше, пробуждение национального духа. С поражением в мировой войне всё это мутирует в толпы безработных, странствующих по Германии. И вот явление Гитлера: тысячи марширующих, одержимых божеством, которого Юнг идентифицирует как Вотана. При этом замечает, что «надо было бы вместо Вотана сказать о «furor teutonicus» («бешенстве тевтонов»)». Но в таком случае можно «упустить ценную характеристику феномена в целом, т. е. драматический аспект Одержащего и Одержимого, что является наиболее выразительной частью немецкого феномена».

Всё это будет ясней, если иметь в виду, что Вотан — не просто какое-то околонаучное понятие, но буквально — дух, который является примерно как духи во время спиритических сеансов, а также тех опытов с «активным воображением», о которых речь была выше. Просвещенческая наука, на которую опирается Фрейд, конечно, не может допустить никаких духов, ну и что? Духи всё равно действуют в нас и через нас. А когда дух овладевает массами, его действие может оказаться чудовищным. Русская революция это уже показала, теперь Юнг наблюдает нечто похожее в Германии:

«Вотан — это основополагающая характеристика немецкой души, иррациональный, психический её фактор, действующий как циклон на высокое давление цивилизации и сметающий её прочь. Почитатели Вотана, несмотря на всю их эксцентричность и причуды, похоже, оценивали эмпирические факты более верно, чем поклонники разума. По-видимому, все до одного забыли, что Вотан представляет первобытный немецкий фактор и что он — самое точное выражение и неподражаемая персонификация основного человеческого качества, которое особенно характеризует немца». Иными словами, «можно говорить о некоем архетипе «Вотана». Как автономный психический фактор Вотан порождает эффекты коллективной жизни людей и в соответствии с этим также раскрывает свой характер».

Адольф

А характер этот концентрируется в вожде. Через два года после выхода «Вотана» Юнг даст интервью американскому журналисту Никербокеру, которое называется «Диагностируя диктаторов». Там сказано: «Для всякого немца Гитлер является зеркалом его бессознательного... Он рупор, настолько усиливающий неясный шепот немецкой души, что его может расслышать ухо её бессознательного. Он первый человек, который поведал каждому немцу, какой тот все время представляет и видит в своём бессознательном судьбу Германии… Власть Гитлера не политическая, она магическая».

В свое время Юнг позволил бессознательному овладеть собой в лабораторных, так сказать, условиях. Почувствовал на себе силу архетипов, понял их как потоки, которые подхватывают человека и несут к неким целям. Среди прочего он осознал в себе специфическую архетипику немецкого народа и попытался её преодолеть. Юнг думал, что убил в себе Зигфрида. В этом можно усомниться (архетипы не умирают), но во всяком случае он хорошо понял немцев. Поэтому стоит послушать, что Юнг говорит о Гитлере: «Он подобен человеку, который внимательно прислушивается к потоку внушений, нашёптываемых голосом из таинственного источника, и затем действует в соответствии с ним… Его голос есть не что иное, как его собственное бессознательное, в которое немцы спроецировали самих себя; это бессознательное семидесяти восьми миллионов немцев. Это то, что делает его могущественным».

Мы выслушали Юнга. А теперь послушаем Вотана. В конце интервью Юнг вдруг говорит: «Когда мой пациент действует под властью высшей силы, силы в нём самом, подобно голосу Гитлера, я не рискую приказывать ему не подчиняться своему голосу. Он не послушает меня… Единственное, что я могу предпринять, — это попытаться, интерпретируя голос, побудить больного вести себя с меньшей для него самого и общества опасностью… Поэтому я полагаю, что в этой ситуации единственный путь спасти демократию на Западе… не пытаться остановить Гитлера… Его голос говорит ему объединить всех немцев и вести их к лучшему будущему... Невозможно удержать его от осуществления этих намерений. Остается лишь надеяться повлиять на направление его экспансии. Я предлагаю направить его на Восток… Послать его в Россию. Это логичный курс лечения для Гитлера».

Не слишком ли дорогой курс? Как быть с миллионами русских, которые погибнут в этой войне? Обратим внимание: с того момента, как Юнг начинает объяснять «курс лечения», он будто преображается, с ним явно что-то происходит. Что именно? Аналитик уже понимает, что в коллегу вселился Вотан. Юнг теперь одержим им не хуже Гитлера: ясновидит и бредит. Он уже успел сообщить Никербокеру идиотское мнение, что ленивый славянский мужик не встает по утрам, спит весь день. А теперь, весь проникшись Вотаном, вещает нечто абсолютно людоедское. И как в воду глядит: нездоровая жажда натравить Гитлера на мужика (навязчивая идея Юнга напасть на Россию) будет в точности удовлетворена через три года (конечно, в день летнего солнцестояния).

Вряд ли какой-нибудь Черчилль читал это интервью, но ведь и он тоже видел спасение Запада в направлении Гитлера на Советский Союз. И работал над этим. Европа не раз применяла (вот, например ) юнговский «курс лечения», поскольку он вытекает из содержимого коллективного бессознательного Запада. Идеологии здесь ни при чём. В бессознательном нет идеологий, там есть только так или иначе оформленное либидо, психическая энергия, которую надо направить вовне, чтобы она изнутри не взорвала Европу. Вотан всё повторяет устами Юнга: «Я предложил бы послать его в Россию. Там много земли».

Сабину Шпильрейн последний раз видели в августе 1942 года в толпе ростовских евреев по дороге в Змеиную балку, где их расстреливали нацисты.