Михаил Идов выдаёт свои технологические секреты, рассуждает о Набокове и русском языке, «Живом журнале» и «глобальных русских», а также рассказывает, о чём будет его новая книга.

Один из лучших русских романов этого года оказывается переведённым с английского языка. «Кофемолку» (в оригинале — «Ground Up»), изданную Corpus, написал живущий в Нью-Йорке журналист Михаил Идов.  

Место действия книги — важнейшее обстоятельство, определившее её стиль: «Кофемолка» — такой же нью-йоркский текст, как, к примеру, нью-йоркскими является большинство фильмов Вуди Аллена или же книг Пола Остера.

Именно в этих монументальных декорациях нынешней «столицы мира» разыгрывается камерная история про двух деятельных супругов, решивших в ответ на «кризис среднего возраста» открыть интеллигентный бизнес.

Разумеется, ничего у них, заточенных под гуманитарные занятия, не получается, и финал текста совпадает с закрытием кафе, что не выдержало конкуренции со своим сетевым соседом.

Впрочем, так, когда «штучные» вещи проигрывают ширпотребу, случается сплошь и рядом. И прелесть романа Михаила Идова в точности этой самой «хроники объявленной смерти»: неудача заложена в условия задачи, и то, что кафе закроется, становится ясно даже тому, кто ничего не слышал о сюжете. Так что никаких сплоеров.

По просьбе «Часкора» Михаил Идов выдаёт свои технологические секреты, рассуждает о Набокове и русском языке, «Живом журнале» и «глобальных русских», а также рассказывает, о чём будет его новая книга.

— Сочиняя «Кофемолку», кем вы себя чувствовали — журналистом, писателем, американцем, русским, любителем кофе, нью-йоркским жителем, кем-то иным?
— В первую очередь, несомненно, нью-йоркским жителем. Это книга о Нью-Йорке — о том, как он вечно меняет свой фасад, не меняя сущности, и о денежных приливах и отливах, которыми эти перемены обусловлены.

Все герои «Кофемолки» в той или иной степени мелкие предприниматели (включая авангардного музыканта, торгующего собственным отказом торговать), и всех их мотает туда-сюда на этих волнах, но Нью-Йорк — главный герой.

Ну и уж точно не любителем кофе. Кофе я, признаться, почти не пью. Все дифирамбы ему в романе — плод чисто академического исследования материала.

— Придумывая своему персонажу «интеллигентный бизнес», вы решили связать его с общепитом, а не, к примеру, с галереей или книжным магазином. Насколько важна в «Кофемолке» метафора еды, способа потребления и восприятия мира?
— Тут у нас с вами возникает лёгкое трансатлантическое взаимонедопонимание, связанное, кстати, со словом «общепит». Разумеется, таким уродливым термином то, что пытаются сделать Марк и Нина, не назовёшь.

Дело в том, что владение кафе — именно кафе, не баром, не бутиком, не прачечной — подспудная мечта американского либерального среднего класса.

Это не относится к общепиту. Это мечта с корнями, уходящими глубоко в детство, в миниатюрные чайные наборы для Барби и в фантазии о «европейском», салонном образе жизни, который ньюйоркцы имеют тенденцию идеализировать.

Мою правоту насчёт распространённости этой мечты подтвердило как минимум триста писем, в которых читатели делились собственными кофейными грёзами (или жаловались, что я их растоптал).  

— А вы знаете, что происходит с вашими персонажами после того, как книжка закончилась? Бизнес прогорел. Кафе закрылось. Семья разрушена. А что будет с ними, горемычными, дальше?
— Так как действие заканчивается в ноябре 2007 года, я полагаю, к сегодняшнему дню Марк дослужился до менеджера «Джезвы Дёрганого Джо».

А семья, мне кажется, восстановима. Эти двое настроены на одну очень специфическую частоту — они в одинаковой степени снобы. Это один из тезисов книги — что можно построить прекрасную семью на общем презрении к остальному миру.

«The Loathsome Couple» Эдварда Гори — это ведь тоже история любви в некотором роде.

— Почему жену главного персонажа вы сделали именно восточной женщиной?
— Если честно, в Нине сошлись черты трёх девушек, у одной из которых я не спросясь одолжил расу. Но важнее здесь то, что пара гламурная азиатка плюс еврейский гуманитарий — это нью-йоркское богемное клише.  

Я понятия не имею почему, но эти два типажа довольно сильно тянутся друг к другу. Кажется, здесь имеет место некая взаимная фетишизация. Примеров масса.

Ну а поскольку мне важно было, чтобы мои герои были детьми успешных иммигрантов (таким образом, когда они оказываются без копейки денег на Нижнем Ист-Сайде, они воспроизводят классическую траекторию «американской мечты» в строго обратном направлении), то именно эти национальности идеально вписывались в схему.

А вот Марк, кстати, в черновике был поляк. (И его совершенно безосновательная уверенность в том, что он знает русский язык, служила источником шуток.)

Моя редактор Кортни Ходелл уговорила меня сделать его русским. Иногда я об этом жалею, потому что невнимательному читателю стало легче принять эту книгу за мемуары.

— Что было дольше и сложнее — написать роман или перевести его на русский язык?
— Роман занял полтора года, перевод семь месяцев. Я отчего-то полагал, что сделаю его за три. Это был интересный процесс, но следующую мою книжку переводить всё-таки будет кто-то другой.

— Значит, вы думаете над второй книгой, какой она могла бы быть?
— Не только думаю, но и пишу урывками. Кажется, это будет как раз завуалированная автобиография. Но завуалирована она будет так, что не догадается никто. Она маскируется под биографию одной глубоко мне противной исторически-литературной фигуры.

— Ваш роман — способ приблизиться к России или отдалиться от неё?
— Тут получается забавно: «Ground Up» никакого отношения к России не имеет, а «Кофемолка», конечно, способ приблизиться. Всё-таки первой мечтой моей жизни было стать именно русским писателем. Нет, третьей, первой было стать кочегаром (в пять лет), второй — палеонтологом (в восемь).

— Роману предшествует обстоятельное вступление, рассказывающее о причинах и истории написания «Кофемолки» и сложностях перевода её на русский. Зачем вам оно понадобилось?
— О причинах и истории написания оригинала там нет ни слова. Только о переводе. А необходимо это затем, чтобы читатель сразу уяснил, что книга переводная.

Если бы я вызвался писать роман на русском, едва ли я начал бы с романа о ньюйоркцах, открывающих кафе! Мне крайне важно, чтобы «Кофемолка» воспринималась не в контексте «современной русской литературы», в котором она выглядит дико, а в одном ряду с каким-нибудь Фоером.

— Как складывается судьба англоязычной версии « Кофемолки»?
— Неплохо! Первый тираж распродан, если речь идёт о продажах. Заинтересовался канал HBO. Рецензии необычайно положительные (тут, возможно, сказывается этническая фора, согласно которой любого писателя с русскими корнями автоматически сравнивают с Набоковым — даже Гэри Штейнгарта, который скорее не то Ильф, не то Петров).

— В наших медиа стала модной тема «глобальных русских», легко перемещающихся с материка на материк с одним ноутбуком в руках и карточкой Visa в кармане. Есть ли, на ваш взгляд, такое явление и можете ли вы отнести себя к нему?
— Явление есть. Проблема в том, что их человек сто и семьдесят из них пишут про оставшихся тридцать. Но я всё-таки американец (точнее, ньюйоркец — в эру Буша это было крайне важное различие, сейчас чуть менее). Особенно учитывая, что я ни дня не прожил в России как таковой — я рижанин, и, значит, за « русской» самоидентификацией пришлось бы лезть в Советский Союз.

Мне просто повезло с лишним языком. Это как глаз на затылке или третья рука: странно, но полезно. Спасибо ядерной сверхдержаве за эксперименты, приведшие к таким мутациям.

— Правильно ли мне показалось, что «английскому» Набокову вы предпочитаете «берлинского» Сирина?
—И да и нет. Мне очень мила «Машенька» тем, что Набоков в ней ещё уязвим, его ещё можно поймать на неточностях, заимствованиях и т.д. По сравнению с ней «Ада», скажем, творение литературного супермена, который гнёт взглядом сталь; изумительно, но не вполне понятно, что с ним делать, кроме как молиться на него. Я до сих пор недостаточно знаю английский (и французский), чтобы по-настоящему прочесть «Аду». Но между этими двумя крайностями есть идеальный центр, и зовут его профессор Тимофей Пнин.

— Некоторое время назад в литературной критике возникло понятие «евророман». Так обозначают интеллигентные книги с внятно рассказанной историей. Вы бы могли, несмотря на американское место действия, отнести «Кофемолку» к этому дискурсу? На кого из писателей вы ориентировались?
— Это как евроремонт? Та же повествовательная структура, но выключатели на уровне пояса?

Ориентировался я в основном на британцев: Мартина Эмиса, Ивлина Во. Британцы умеют писать про класс; американцы путают класс с деньгами. Ещё есть великолепная Клер Мессуд, не знаю, переводили ли её на русский. Её роман «Дети императора» — лучшая книга о Нью-Йорке за последние лет сорок.

— Кажется, ещё не переводили. А для чего вы ведёте «Живой журнал» и какие у вас впечатления от жизни в нём?
— Знаете, я его завёл, когда у меня была рок-группа и я планировал вывешивать туда песни. Отсюда имя Spielerfrau. Группы уже два года как нет, а журнал остался. Впечатления прекрасные. Но это потому, что я очень не люблю напряжённой полемики и в друзьях у меня в основном тихие интеллигенты. За пределы этого круга я заглядываю крайне редко.

— Как же всё-таки перевести на русский слово handjob, о сложностях перевода которого вы пишете в предисловии?
— Его не существует. Есть только глагол от него, и тот никуда не годится. В отчаянии могу предложить только «ручной минет». Сокращённо «рунет».

Беседовал Дмитрий Бавильский

Фото: http://www.michaelidov.com/