Завантажити

превосходит рассудок, что созерцает и знает не только то, что есть в нём, но и самого себя. А если бы кто-нибудь возразил, дескать, что же мешает нам допустить, что рассудок посредством другой душевной способности сознаёт всё, что в нём содержится, то мы ответим: мешает то, что в этом случае это был бы не рассудок, но чистый дух»57.
Можно по-разному относиться к его аргументации, можно пытаться найти некие логические несвязности в его доводах или, наоборот, усилить его положения, но, на наш взгляд, в этом нет необходимости. Из текстов ясно, что любая аргументация здесь не более чем симптом, а не реальная попытка докопаться до истины, симптом, указующий на то, что та форма рациональности, которую мы связываем с античным миром, не в состоянии ухватить живую жизнь священного и передать его энергию на уровень человека. Поэтому довольно наивными выглядят попытки строгого и тщательного анализа аргументов Плотина; этим, конечно, можно заниматься, но тем самым мы уходим от главного, что содержится в его текстах. А главное для него – сообщение о том, что человек той эпохи уже не в состоянии связать свой опыт в качестве существа бытийствующего с опытом человека деятельностного. И самые изощрённые и тонкие доказательства уже ничего не изменят по сути. Если вы докажете, что бог – это, к примеру, шар, то что это даст для человеческого самочувствия? А ровным счётом ничего. Человеку от этого не будет ни холодно, ни жарко. Точно так же, если вы докажете, что человек проживает в лучшем из миров и в силу этого обстоятельства он должен быть счастлив, это не прибавит ему ни толики счастья. Между тем так было не всегда, на заре становления античной философии рациональное мышление было непосредственно связано с великими и вечными символами, питалось их энергией и само наполняло их своей силой. В то время мышление было своеобразной формой теургии, и философы, предававшиеся размышлениям, нередко впадали в транс и экстаз, иногда дело доходило и до поллюций. Спасение человека напрямую связывали с развитием его способности к философским размышлениям и в них видели высшее предназначение человека в жизни. Философское созерцание провозглашалось наиболее достойной формой времяпрепровождения. Платон неоднократно замечал, что, предаваясь философствованию, человек созерцает высшее благо и обретает счастье. Совсем другая ситуация во времена Плотина – размышления по-прежнему важны и нужны, огромная часть человеческой жизни регулируется рассудочными актами, но в самой философии размышления уже не в состоянии открыть непосредственный доступ к абсолюту, всё, что им остаётся, – это комментарий постфактум. Наоборот, Плотин утверждает, что для того, чтобы познать божество, человек должен отрешиться от своей способности к рассудочному мышлению и попытаться включить способность к созерцанию. Он пишет: «Таким образом, для человека возможно двоякое самопознание: или он познаёт и сознаёт себя только как дискурсивный разум, составляющий главную силу души, или он, восходя до духа, познаёт и сознаёт себя совсем иначе, а именно, соединяясь с духом и мысля себя в его свете, сознаёт себя уже не как человека, а как иное, высшее существо; человек в этом случае как бы восхищается, воспаряет в высшую сверхчувственную область той лучшей своей частью, которая способна, словно на крыльях, взлетать в область чистого духа и сохранять в себе то, что там увидит»58. И далее конкретизирует: «Очевидно, что для полноты самопознания он должен быть себе известен, как мыслящий и познающий субъект и, вместе с тем, как то, что им мыслится и познаётся. Вопрос только в том, какие именно вещи им мыслятся и познаются: если это только образы или отпечатки сущностей, то в этом случае он самих сущностей в себе не имеет, а если он имеет в своём познании и сами сущности, то это не потому, что замечает их впервые лишь после того, как сам себя различает и разделяет на части, а потому, что и до этого различия и разделения имеет их в себе и созерцает. Другими словами, тут должно быть тождество созерцающего и созерцаемого, мыслящего Духа и мыслимых вещей, потому что без такого тождества для Духа полная истина не достигаема; если бы Дух обладал не самими реальными сущностями, а лишь их образами, которые представляют собой нечто иное, чем сами сущности, тогда он сам не был бы чистой и полной истиной. Истина лишь тогда есть истина, когда утверждаемое ею не отличается от бытия того, что утверждается, когда она содержит в себе и говорит именно то, что есть. А это значит, что с одной стороны мыслящий Дух, а с другой – мыслимое и сущее – суть одно и то же, то есть первое сущее и первый Дух, обладающий всем истинно-сущим, или, точнее, тождественный с ним»59.
Ирония истории заключается в том, что всё развитие греческой мысли проходило под знаком освобождения от власти недискурсивных мифологических способов концептирования с тем, чтобы на заключительном этапе своего существования строго обосновать необходимость возвращения к, казалось бы, давно оставленным способам духовной активности.

читати