Завантажити

современности. Остановимся на них подробнее.


ГЛАВА 3. ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ АПОФАТИЧЕСКОЙ УСТАНОВКИ В КУЛЬТУРЕ

3.1. Судьба апофатизма в Античности

Античный апофатизм связан прежде всего с учением неоплатоников, в частности с именами Плотина и Прокла. В полном соответствии с выдвинутой нами выше гипотезой апофатизм как существенный тренд античного философствования возник в эпоху поздней Античности, то есть в тот период античной истории, когда античная идеология была охвачена кризисом и уже не могла выполнять свои экзистенциально-мотивационные функции. Общество остро ощущало дефицит сакральности, и философы искали пути к абсолюту. В процессе поисков они пришли к апофатизму как наиболее адекватной позиции разума перед лицом божественного.
Апофатизм возник не на пустом месте, достаточно упомянуть великого Платона, но именно Плотину принадлежит заслуга последовательной разработки философского апофатизма.
От Порфирия, ближайшего ученика Плотина, известно, что Плотин как минимум четыре раза переживал бытийный опыт и «воссоединялся с богом». Вот как звучит это место в воспоминаниях Порфирия: «Ум его раскрывался ярче всего во время бесед: он как бы изнутри освещал его лицо, делая его удивительно привлекательным, лоб Плотина слегка увлажнялся и весь его облик излучал дружелюбие и доброту»48. И далее: «Так божественному этому мужу, столько раз устремлявшемуся мыслью к первому и высшему Богу по той стезе, которую Платон указал нам в «Пире», являлся сам этот Бог, ни облика, ни вида не имеющий, свыше мысли и всего мысленного возносящийся, тот Бог, к которому и я, Порфирий, единственный раз на шестьдесят восьмом своём году приблизился и воссоединился. Плотин близок был этой цели – ибо сближение и воссоединение с всеобщим Богом есть для нас предельная цель: за время нашей с ним близости он четырежды достигал этой цели, не внешней пользуясь силой, а внутренней и неизреченной»49. Таким образом, мы можем сказать, что Плотин был не только выдающимся представителем античной философской традиции, но и талантливым визионером, «религиозным виртуозом», лично прошедшим через несколько драматических опытов богообщения. По сути, всё его творчество продиктовано теми интуициями, которые он пережил во время своих экстазов. Вот как он описывает свои экстазы: «Кто познал такое общение, только тот знает, что я говорю, знает, что душа, устремлённая к Богу и пришедшая к Нему, начинает жить совсем иной жизнью, ибо становится участницей в Его жизни, и понятно, что в этом состоянии, чувствуя присутствие в себе первоисточника истинной жизни, не желает ничего другого, напротив, всё прочее отметает, от всего окружающего отвращается и отрешается, чтобы утвердить себя всецело в одном Боге и стать едино с ним. Из этого следует, что все мы должны стремиться возвыситься, вознестись, как бы освободиться от тяжести связывающих душу телесных уз, и все силы употреблять на то, чтобы всем нашим существом соединиться с Богом, чтобы в нас не оставалось ничего такого, что препятствовало бы такому полному единению с Ним. Кто удостаивается такого единения, тот зрит Бога, зрит в нём самого себя – просветлённого, в сиянии горнего света, даже более – видит себя, как сам свет – чистый, тонкий, лёгкий. Ему кажется тогда, что он сам как бы обратился в божество, что он весь пламенеет, как горящий огонь; когда же минует это состояние, он опять становится тяжёлым и ничтожным»50. И далее он так описывает свой собственный экстатический опыт: «Много раз это случалось: выступив из тела в себя, становясь внешним всем другим вещам и сосредоточенным в себе, созерцал чудесную красоту; и затем – больше, чем когда-либо, уверенный в общении с высочайшим порядком, ведя благороднейшую жизнь, приобретая идентичность с божеством, находясь внутри него благодаря приобщению к этой активности, покоясь надо всем умопостигаемым, – всё это меньше, чем высшее; и всё же наступает момент нисхождения из интеллекта к рассуждению, и после этого сопребывания в божественном я спрашиваю себя, как случилось, что я могу теперь нисходить, и как могла душа войти в моё тело, – душа, которая даже внутри тела есть высшее, как она себя показала»51. Читая это, трудно отделаться от ощущения, что это тексты очевидца, а не комментатора.
Лев Шестов отмечает: «катарсис, принято думать, был единственным путём, через который можно было достичь того, что Плотин называл своим «самым главным» и что мы теперь называем unio mystico (мистическое соединение. – Л.С.). В чём, по нашим представлениям, состоит unio mystico, какие условия достижения этого состояния? Мы знаем слово (экстаз), свободно его употребляем. Мы говорим: нужно отвернуться от всего сотворённого, от твари, нужно ничего не видеть, ничего не слышать, забыть, словом, наш мир, и тогда, когда мы отвернёмся от сотворённого, мы увидим, мы соприкоснёмся с творцом и уже в этой жизни достигнем высшего, станем богом – даже не богами, а богом. Так вошёл в историю Плотин»52.
Более подробный

читати