Завантажити

сводящих сущность религии к этическим предписаниям.
Конечно, такой способ легитимизации религий существовал главным образом на уровне высокой официальной культуры, что отнюдь не исключало других, весьма традиционных по своей сути трактовок религии. Тем не менее то обстоятельство, что наука всё-таки играет ведущую роль в современном обществе, обусловило значимость такой легитимизации, несмотря на все присущие ей ограничения.
Со временем, однако, оказалось, что предлагаемая, назовем её для удобства социальной, интерпретация ненаучных, а шире – недискурсивных, форм мировоззрения не удовлетворительна. Оказалось, что сведение сущности абсолюта к социальному существенно ослабляет катарсический потенциал внедеятельностных мировоззрений, и они по-прежнему не дают удовлетворительного решения экзистенциальных проблем человека. Человек, может быть, и готов рассматривать себя только в горизонте социальности, но его интуиции восстают против такого сведения, и, как результат, чаемое освобождение не достигается. Итак, попытка вписать в ткань деятельностного мировоззрения внедеятельностные формы духовной активности за счёт признания за ними определённого социального права на существование оказалась успешной только частично. Ожидаемое примирение деятельностного и внедеятельностного начал так и не было достигнуто. Проблема поиска путей спасения по-прежнему оставалась весьма актуальной. Масла в огонь подлила и сама наука, казалось бы, наименее заинтересованная в раздувании пожара сторона.
Получив опору для собственного развития в мире человеческой деятельности, она тем самым приобрела право на анализ всего объёма реальности, на анализ, не ограничиваемый ничем, кроме совершенства собственных познавательных средств. Отныне перед научным знанием не стояло никаких табу, обусловленных теми либо иными идеологемами. Более того, служение истине, невзирая ни на что, провозглашалось высшей обязанностью науки. Истина же достигалась посредством усилий суверенного человеческого разума. Конечно, наука продолжала выполнять определённые и весьма существенные идеологические функции, но, в отличие от предыдущих исторических эпох, это не было её главным предназначением. Её способность участвовать в преобразовании мира была намного более важной для человека, соответственно, авторитет тех форм научного знания, которые опирались на опыт реального практического преобразования мира, был существенно выше идеологических соображений, и в ситуации выбора между идеологией и реальностью выбор всегда делался в пользу реальности. Соответственно, те методы познания, которые проявили свою эффективность в процессе развития человеческой деятельности, широко применялись во всех областях научного знания и направлялись на все аспекты реальности.
В результате такой рефлексии науке удалось выяснить ряд весьма любопытных вещей о самой себе, вещей, существенно изменявших представление о природе научного знания и о его месте в системе человеческой активности. Оказалось, что представление о чистоте и беспредпосылочности научного знания было, мягко говоря, преувеличением.
Было показано, что в основании любой логико-дискурсивной системы лежит комплекс недоказуемых в рамках данной системы предпосылок, выступающих в качестве отправных пунктов её развития (большая теорема Гёделя). Данное утверждение верно не только для отдельных логических исчислений, но и для науки в целом. А это значит, что в основании научного знания неизбежно должны лежать некие вненаучные допущения, доказательство которых строго научными методами невозможно в принципе. Такие допущения принимаются в качестве само собой разумеющихся вещей, своего рода аксиом, подтверждаемых всем объёмом практической человеческой жизнедеятельности. Очень часто эти допущения настолько самоочевидны, что люди их попросту не замечают, полагая их в качестве неисторических и неотъемлемых свойств самой действительности.
И их изменение предполагает серьёзные изменения в строе человеческой жизни, которые одни и могут вызвать трансформацию прежней системы очевидностей в новую, на которой выстраивается иная система научного знания.
Тем самым было существенно расшатано представление об абсолютной силе научных доказательств и о ничем не ограниченной способности науки к рефлексии и самообоснованию. Оказалось, что наука укоренена в человеческой деятельности и как таковая зависит от характера и масштабов этой деятельности. Более того, по мере выяснения того обстоятельства, что претензии деятельности на статус всеобщей и универсальной формы человеческой активности несостоятельны, становилось понятным, что и наука, в свою очередь, не может быть универсальной и самодостаточной формой духовной активности человека.
Говоря о наиболее общих допущениях, лежащих в основании научного знания, укажем прежде всего на субъект-объектную диспозицию. Подобное лежащее в основании научного, шире – деятельностного, подхода к миру допущение приобрело настолько самоочевидный характер, что его критическое

читати