Завантажити

соблазна коренится в том, что деятельностное понимание бытия как абстракции сущего открывает возможность для подмены интуиции бытия как тотальности сущего интуицией бытия как сути сущего. Если первая интуиция рождается из бытийного опыта человека, то вторая опирается на деятельностный взгляд на мир. На начальном этапе философского развития обе интуиции сосуществуют, часто перекрывая и дополняя друг друга, не проявляя своего антагонизма. Поэтому в работах ранних античных философов мы сталкиваемся с ситуацией сосуществования двух подходов к бытию: бытие одновременно понимается с двух позиций – бытийной и деятельностной, и этот факт не воспринимается как нечто аномальное.
Первым мыслителем, обратившимся к бытию, был Парменид, и нельзя не отметить некоторой двойственности, свойственной его подходу к этой теме. Несомненно, что его понимание бытия во многом основывается на традиционной мифо-ритуальной образности, характерной для бытийного опыта. Описывая бытие, Парменид практически дословно воспроизводит основные феномены, сопровождающие бытийный опыт, в его тексте мы можем найти образы света, сферичной полноты, упоминается чувство блаженства, сопровождающее созерцание бытия, утверждается, что созерцание бытия освобождает человека от страха смерти. Отнюдь не случаен и тот факт, что о бытии Парменид узнает от богини, что явно указывает на преобладание мифологического модуса отношения к бытию. В то же время Парменид широко использует формально-логические аргументы, обосновывая своё понимание бытия. Так, основываясь на интуиции тотальности и самодостаточности бытия, он при помощи сугубо логических аргументов доказывает, что бытие должно быть ограниченным, ибо в противном случае его нельзя будет мыслить в качестве завершённого и самодостаточного, а именно эти чувства мы связываем с интуицией бытия. Парменид говорит: «Бытие и небытие тем же самым и не тем же самым зовут. И путь во всём видят обратный. Быть или вовсе не быть – вот здесь разрешенье вопроса. Есть бытие, а небытия вовсе нету; здесь достоверности путь, и к истине он приближает. Одно и то же есть мысль и то, о чём мысль существует. Ибо ведь без бытия, в котором её выраженье, мысли тебе не найти. Не возникает оно [бытие], и не подчиняется смерти. Цельное всё, без конца, не движется и однородно. Не было в прошлом оно, не будет, но всё – в настоящем. Без перерыва, одно. Ему ли разыщешь начало?»31. Обосновывая интуицию шарообразности, он также прибегает к логическим аргументам: «Есть же последний предел, и всё бытие отовсюду замкнуто, массе равно вполне совершенного шара с правильным центром внутри»32. Богиня, дарующая Пармениду знание о бытии, недвусмысленно настаивает: «... разумом ты разреши труднейшую эту задачу, данную мною тебе»33. Возникает впечатление, что мыслитель постоянно пытается связать традиционные бытийные интуиции с новым мировоззрением, пробует вписать древние образы в новый контекст и придать им новый смысл. При этом достоверность самих интуиций у него не вызывает никаких сомнений, всё, что нужно, – это по-новому пояснить традиционные представления. Вообще говоря, такая наивная уверенность в том, что вещи метафизические поддаются формально-логическому подходу, характерна для начального периода философствования, хотя ещё и у Платона мы часто сталкиваемся с подобной ситуацией. Однако со временем подобная двойственность ослабевает, логика деятельностного понимания действительности берёт верх над бытийными интуициями, которые становятся всё менее и менее очевидными для людей, живущих в деятельностном мире. Соответственно, меняется и подход к бытию. На место представления о бытии как тотальности сущего приходит идея бытия как сути сущего. Такая эволюция вопроса во многом была предопределена, во-первых, контекстом, в котором возник вопрос о бытии, во-вторых, семантической многозначностью термина «бытие».
В русле характерной для деятельности ориентации на овладение миром проблема бытия воспринималась сквозь призму вопроса об основе мироздания. Её поиску посвящали свои работы так называемые физиологи, и именно в рамках этой традиции возник вопрос об отыскании более универсального основания, чем те, которые предлагались ранее. Парменид предложил бытие вместо воды, огня, воздуха. То есть с самого начала предполагалось эссенциалистическое понимание данного вопроса. То же касается и языка, который открывает возможность эссенциалистического истолкования бытия.
Э.Жильсон пишет: «Вместо того, чтобы считать, что «быть сущим» значит «быть», мы имеем право думать, что «быть» значит «быть сущим». Думать так даже легче, ибо во всём «том, что есть» нам гораздо легче ухватить то, что оно есть, чем голый факт существования. Если уступить этой склонности, то очень скоро etre смешается с ?tant. Etre, взятое в качестве имени, настолько поглощает то же самое слово, взятое в качестве глагола, что etre un etre (быть сущим) и просто etre (быть) сливаются. В самом деле, если «икс» есть сущее потому, что «икс» есть, то высказывание «икс есть сущее» на

читати