Завантажити

реальному опыту они не более чем модели, муляжи и «консервы» такого опыта, в конечном счёте, зависящие от живого непосредственного опыта бытия, в тигле которого и рождается всё богатство архетипов. При изучении основных особенностей бытийного измерения человека автор предполагает остановиться на анализе мистицизма, полагая, что последний относится к высшей, в известном смысле рафинированной форме бытийного опыта, и, памятуя мысль К.Маркса об анатомии человека как ключе к анатомии обезьяны, небезосновательно надеясь, что изучение мистицизма позволит нам понять все остальные формы активности, в которых запечатлён архетипический опыт. Соответственно накопленный в мистицизме материал и методология анализа мистических феноменов могут быть полезны в нашем исследовании всего объёма бытийного. Это совсем не означает, что в случае надобности мы не будем обращаться к иным областям человеческой активности, имеющей отношение к опыту бытия и к архетипам в частности.
Итак, отношение к мистицизму со стороны религиозных виртуозов типологически напоминает ту ситуацию, с которой столкнулся человек современной эпохи. С той лишь разницей, что то, что раньше было уделом лишь узкого круга посвящённых, сегодня приобрело характер массовой потребности. Итак, накопленный здесь опыт и методология анализа мистических феноменов могут быть полезны в нашем исследовании. Действительно, мистицизм всегда рассматривался как некая живая альтернатива омертвевшей догме, и те верующие, которые не могли получить утешение через традиционные религиозные практики, обращались к мистицизму как эффективному средству, способному открыть реальную дорогу к спасению. На этом пути им приходилось решать вопрос корректной интерпретации мистических образов и опыта, их вписывания в контекст официально признанных идеологий; по сути, этот процесс был формой социальной рефлексии над мистическим опытом.
Сразу же оговоримся, что мы понимаем мистицизм весьма широко, как определённую психотехнику, позволяющую практикующим её адептам изменять своё сознание с целью получения доступа к бытийному опыту и сопровождающей его архетипической образности. С этой точки зрения мистицизмом является как шаманская практика архаических религий, так и рафинированный экстаз Иоанна Креста. Такая широкая, но вполне адекватная трактовка понятия «мистицизм» обусловлена ориентацией нашего исследования на поиск наиболее эффективных путей к бытию (что безусловно предполагает изучение всего опыта, накопленного человечеством), а также тем обстоятельством, и это главный методологический резон в пользу нашей позиции, что мистический опыт по своему глубинному существу совпадает у адептов самых разных идеологических, не обязательно религиозных систем (заметим, что истории культуры известны секулярные формы мистицизма), что по существу даёт нам право бестрепетного изучения всего разнообразия мистических практик как проявлений некоего метаединства.
Но читатель может спросить, почему мы не изучаем бытийный опыт в его непосредственности, как он дан человеку на наиболее ранних этапах его истории, понятой как история большая и малая (филогенезис). Ответ поразительно прост – на этих этапах такой опыт не проблематизируется и поэтому проходит незамеченным для человека. И только тогда, когда его наступление уже не гарантируется самим строем человеческого существования, когда для его переживания необходимо обращение к технике, в данном случае – к психотехнике, когда деятельность вмешивается в ранее бессознательный процесс бытийствования, этот опыт становится доступным осознанию и кристаллизируется в некоторые независимые от опыта, но связанные с ним формы духовной деятельности и начинает своё самостоятельное существование в истории.
Что же касается самого бытийного опыта в его исторически исходной и не затронутой деятельностью форме, то мы можем лишь строить догадки как о его «содержании», так и о формах его бытийствования на основании деконструкции исторически более поздних форм духовной деятельности, выросших из этого опыта. На наш взгляд, одной из наиболее удачных попыток такого воссоздания являются работы О.М.Фрейденберг. Не подлежит сомнению тот факт, что на протяжении всей своей истории человек постоянно обращается к опыту бытия как к источнику базовых жизненных интуиций и связанных с ними энергий. Но в условиях, когда человек всё более погружается в стихию деятельностного отношения к действительности, простое, ничем не опосредованное обращение к бытийному опыту всё более и более затрудняется, соответственно возникает необходимость в выработке и поддержании механизмов, ответственных за трансляцию опыта бытия в мир человеческой деятельности, и одновременно в сохранении доступа (если не для всех членов общества, то по крайней мере для части специалистов) к бытийному опыту в его непосредственной форме. Очевидно, что в условиях, когда деятельностное отчуждение оставляет всё меньше возможностей для, так сказать, натурального существования, когда те пласты человеческой духовности,

читати