Я бодро сказала, что самое время вспомнить про «Репку». В ответ недовольное: «Терпеть всего этого не могу! Надоело! Дайте то, что мне будет интересно!» Если учесть, что ребеночку чуть больше года, задача довольно сложная. Но это, по крайней мере, четко и честно сформулированное требование. И в нем проявляются два важных социальных изменения. С одной стороны, маленьким детям сейчас начинают читать гораздо раньше, чем 40-50 лет назад, ‒ еще до того, как они заговорят. С другой стороны, главным критерием при выборе книги оказываются не «возрастные потребности» ребенка, а то, чтобы самим читающим родителям было не скучно!

В семье читают иначе, чем в детском саду. В государственном учреждении чтение «программное», там книги тщательно отобраны методистами – «в соответствии с возрастом», официально утвержденными идеологическими форматами и одинаковые для всех. Наличие личных вкусов у воспитателя не предусмотрено.

Но в семье так невозможно. Невозможно у себя дома «реализовывать» программу детского сада. Ведь родитель не просто читает текст. Он еще и передает при этом свое отношение к тексту – безучастное, презрительное, заинтересованное, восторженное. Маленький ребенок прекрасно «считывает» эти нюансы. Он вообще очень чувствителен к родительскому настроению. Дошкольный возраст – период развития эмоциональной сферы, умения испытывать эмоции и воспринимать эмоции других. Поэтому родительское отношение к конкретной читаемой книге – важнейший момент в формировании детского отношения к чтению вообще.

Психологи, сформировавшиеся внутри советской школы (а других у нас пока еще очень мало), считают, к примеру, отрицательным моментом в книге, если «автор подмигивает взрослому через голову ребенка». Предполагается, что это разрушает диалог с малышом.

Я думаю, «подмигивание» – неточное слово. Вопрос лишь в том, хватает ли автору мастерства говорить одновременно и с ребенком, и со взрослым, вести разговор сразу в двух плоскостях.

Собственно, все гениальные «детские» книжки отличаются именно этим качеством. «Винни-Пух» и «Алиса» не детей приводили в восторг, а в первую очередь взрослых. В них много иронии (по крайней мере, в английском оригинале «Винни-Пуха»), которую ребенок не в состоянии уловить. И множество отсылов – литературных, социальных и даже политических (как в английском тексте «Алисы»), которые ребенок даже не обнаружит. То же самое можно сказать о произведениях Юрия Коваля. И о сказках Сергея Козлова.

Мы читаем эти книжки ребенку не потому, что серьезно проанализировали их психологическую адресацию и поняли, что в них «зацепит» ребенка. Главное, что эти книжки нам самим нравятся. Что касается детей, то нам достаточно обнаружить в полюбившихся книжках всего лишь намеки на «детскость», какие-то часто внешние признаки, чтобы ввести книгу в круг детского чтения.

Спорить с этим бессмысленно. Бороться бесполезно. Возможно, лучше пытаться отыскать книги, читая которые (детям читая, естественно), родители будут решать свои проблемы.

Недавно я на такую книгу наткнулась. Называется она «Моди и Медведь». Поначалу книга показалась мне очень странной. Я ее все перекладывала с одного края стола на другой. Открывала и закрывала. Все пыталась определить ее адресата. И это совершенно сбивало меня с толку – до тех пор, пока я не поняла, что эта книга – именно для взрослых, которым приходится читать детям. Вот как раз для тех, которым скучно читать про Колобка и репку. Но в ней, тем не менее, есть какие-то «зацепочки», которые окажутся важными и для ребенка.

Однако главный ее адресат – взрослый. Взрослый, который растит ребенка.

В книге всего два героя – Медведь и девочка Моди. Или, иначе, взрослый и ребенок.

А других героев нет. Вообще больше нет никого. Пять «сказок» – пять ситуаций общения.

Никакого «пролога» и «эпилога». Сказки начинаются «вдруг» и так же кончаются. Все происходит в замкнутом пространстве отношений девочки и медведя. Словно авторская «камера» почти случайно выхватила из общего течения жизни эти ситуации:

« – Мне нужно размяться, – сказала Моди.
– Свежий воздух бы не помешал, – сказал Медведь».

И дальше – бытовая сценка, диалог взрослого и ребенка, которые собираются на прогулку:

« – Готова? – спросил Медведь.
– Минутку, – сказала Моди. – Возьму наши шляпы.
– Готова? – спросил Медведь.
– Минутку, – сказала Моди. – Мне нужно взять мой шарф.
– Готова? – спросил Медведь.
– Минутку, – сказала Моди. – Возьму крем от солнца…
Наконец они были готовы…»

Тут, правда, Моди демонстрирует не столько детское, сколько типично «женское» поведение. Поэтому сценка оказывается смешной – как всегда, когда мы обнаруживаем в детях какие-то взрослые «повадки». Или в животных, когда они ведут себя похоже на людей – от этого возникает пародийный эффект.

Но вообще-то смех, точнее легкая ирония, которая то и дело просачивается сквозь очень лаконичное, констатирующее «порядок действий» повествование, здесь подернута грустью. Это из-за Медведя.

Медведь – большой, покладистый, совершенно не «зверского» вида. Ни на одном из рисунков у него не видно зубов. Когти – да, есть. Но они почему-то нестрашные. Такие длинные пальцы, удобные для того, чтобы делать дела. Моди запросто командует Медведем: сделай то, сделай это. Моди требует, чтобы Медведь вел себя так, как ей хочется.

И Медведь воспринимает все эти «детские штучки» с поразительной кротостью и терпением. (Отсюда, видно, и грусть. Терпение по отношению к детям – это вершина мудрости. За мудрость мы чем-то платим. И довольно серьезной платой.)

Медведь в своей беззубой огромности – естественный амортизатор для постоянно меняющегося настроения Моди. И весь такой «принимающий» – что бы Моди ни сделала.

А когда он обнимает Моди-ребенка, мы явственно понимаем, каким защищенным в этот момент оказывается ребенок.

А он нуждается в постоянной защите – не только физической, но и психологической.

Одна из самых удивительных сказок в этой книге начинается с того, что Моди пошла погулять по лесу и увидела маленький домик. Она зашла туда без приглашения, попробовала чужую кашу, посидела на чужих стульях. А потом пришли Медведь, Медведица и Медвежонок – и Моди убежала…

У нас, читателей, поначалу возникает сбой восприятия. Мы не сразу понимаем, что происходит. Этот перифраз – он к чему?

А Моди тем временем (пока мы удивляемся) прибежала домой, к своему Медведю. Прибежала – и расплакалась:

«Я хочу чая, в моей любимой чашечке, а сидеть хочу на своем любимом стульчике. Не хочу, чтобы еще кто-то сидел на нем!»

Так вот это о чем! О парадоксах детского восприятия. О том, что видится детям за классической и с виду безобидной историей о трех медведях: это ж история с потерей собственного места в мире.

И она повторяется в бесчисленных вариациях и в сказках, и в быту. Ты куда-то пошел – и пришел не туда, куда нужно. Здесь все не для тебя, все тебе несоразмерно. А то, что соразмерно, оказывается уже занятым.

Пережив этот опыт – потерянности, несоразмерности – ты начинаешь бояться, что у тебя отнимут и то, что, казалось, тебе по праву принадлежит.

И тут обнаруживается неожиданный выход из травмирующей ситуации: «Я в твое кресло не сяду, – сказал Медведь. – Я в нем не помещусь. Но ты можешь, когда захочешь, сидеть в моем». – «Даже когда ты сам в нем сидишь?» – спросила Моди. – «Особенно когда я в нем сижу», – сказал Медведь.

Вот он, выход! Оказывается, любящий взрослый готов разделить с ребенком свое место в мире. Он для этого и существует (видимо, так) – с его собственным креслом, чтобы ребенок мог тоже там разместиться.

Может, это тоже рождает легкую грусть у читателя-взрослого? Как бы он ни убеждал себя, что грусть – светлая…

Вся книга про Моди и про ее Медведя – это улавливание, словесное рисование переходов от настроения к настроению, полутонов отношений, еле заметных теней чужого восприятия.

Такой изумительный, искусный психологический импрессионизм.

Может ли взрослый это не оценить?

А что же читатель-ребенок?

Где те зацепки, которые позволят взрослому радовать себя чтением, не вызывая у ребенка сопротивления?

Это совсем другой слой. Во-первых, пара «девочка и медведь» – узнаваемая. Почва для восприятия вроде бы есть.

Во-вторых, сам медведь – большой, беззубый и грустный – это отсыл к игрушке, с которой ребенок спит. Дети и в наше время растут в обществе игрушечных медведей.

Ситуации тоже могут показаться знакомыми. Конечно, ребенок вряд ли поймет смысл странной истории, которая наполовину состоит из пересказа другой сказки, опрокинутой в реальность переживаний конкретной девочки Моди. Но перед ним картинка: Моди, уютно устроившаяся на коленях Медведя. Конфликт, связанный с отсутствием места в мире, оказывается снятым. И ребенок это непременно почувствует. Не поймет, а почувствует.

Так ведь мы же с этого начинали: с того, что дошкольное детство – это период становления эмоционального мира. И время по преимуществу эмоционального восприятия действительности. Многие истины в этот период приходят к детям на уровне ощущений. А девочка под защитой Медведя-взрослого, девочка, которой уютно и спокойно в его объятиях, – безусловный и красноречивый образ базового доверия к миру.

Я бы слукавила, если бы сказала, что книга написана простым языком. Тут действительно очень короткие предложения, с очень простым синтаксисом. И много повторяющихся слов. И текст по преимуществу выстроен на основе диалогов. Но простота его кажущаяся. С помощью коротких мазков можно написать довольно сложное целое. Тем не менее, ритм и «глагольность» – качества, которые оказывают на детей почти гипнотическое воздействие, удерживают их внимание поверх восприятия смысла.

В общем, я думаю, что взрослому удастся получить удовольствие от этой книги под предлогом того, что он читает ребенку.

Хотя, конечно, ребенку должно быть все-таки больше года. Хотя бы года три-четыре.

Марина Аромштам