Возможно, я бы из сразу их полюбила, и не пришлось бы мне преодолевать шок взрослого, порожденного первой же страницей: «Волк спрятался за изгородью и терпеливо наблюдал за домом. Увидев, что родители выходят из кухни, он обрадовался». Это начало. Никакого «затакта». Никакого «жили-были…». «Сестры… подошли к окну. Волк, немало побегавший на своем веку по лугам и лесам, такой красоты в жизни не видел…» Сестры вопреки родительскому запрету пустили волка в дом и приняли его в игру, чему волк был очень рад. Но однажды он так разыгрался, что забыл про свои обещания, про то, что у него на совести грех в виде Красной Шапочки, и проглотил своих подружек. И что же? «Когда родители вернулись, они просто-напросто вскрыли ему брюхо и освободили дочек». А потом «зашили волчье брюхо огромной иглой для стежки матрасов. Девочки плакали, потому что волку было больно…» Ну не бред?

Образы непредсказуемы. События непредсказуемы. Повествование изумляет настолько, что оторваться совершенно невозможно. (Это я про себя, взрослого человека!) И ты, вроде, понимаешь, что все в этой истории с волком насквозь абсурдно. Как и в других историях, где курица по каким-то неведомым причинам превращается в слона, а самые «главные» во всех историях сестры Дельфина и Маринетта вдруг становятся лошадкой и осликом. В какой-то момент ты даже чувствуешь себя уязвленным: над тобой, оказывается, довлел стереотип так называемой «сказочной логики»: «Нет, ну все-таки объясните, почему в слона превратилась именно курица?» Но никаких «логических» ответов здесь не существует. Исключительно такой: а почему бы и нет? Что мешает курице превратиться в слона? Если ей вдруг так хочется?

Дети играли во Всемирный потоп. Они «пригласили» в дом разных животных (или придумали, что пригласили?) – из тех, что живут у них на ферме. Некоторых – вроде свиньи и индюка – пришлось упрашивать, а некоторые сразу согласились. Куры, к примеру, сразу захотели играть. Причем все. Но «правила» позволяли включить в игру только одну курицу. Так что эта роль в игре почти сразу же оказалась занятой. Однако нашлась еще одна курица («белая курочка»), которой так хотелось играть, так хотелось играть, что она согласилась быть слоном. Дельфина и Маринетта решили, что у них в ковчеге не хватает слона. (Вопросы, которые связаны с нехваткой именно слона, пока опускаем.) И курочка говорит: хорошо, я буду слоном. Ей дают «образец» – рисунок слона, и она «входит в роль». Никто и оглянуться не успел, как белая курочка стала слоном и давай топать…

Однажды я попросила подростка двенадцати лет объяснить, почему ему нравятся рассказы Артура Гиваргизова. Он был преисполнен восторженных чувств, но совершенно не мог найти им «разумное объяснение». Все говорил: «Ну что вы, не понимаете? Это же так смешно!» – «А смешно-то тебе почему? Над чем ты тут смеешься?» Мальчик от моих вопросов быстро устал и нашел выход: «Вот я вам сейчас почитаю – и вы поймете!»

По отношению к сказкам Марселя Эме я чувствую точно такой же соблазн – сказать: а давайте я лучше вам почитаю. Или хотя бы перескажу что-нибудь из этой, как я уже говорила, восхитительной бредятины.

Хотя надо признаться, что ощущение нелепости происходящего очень быстро исчезает. И даже, что, может, гораздо более странно, исчезает ощущение сказочности. Ты просто вживаешься в «новую реальность» – со всеми ее котами, селезнями, коровами, леопардами, просто курицами и курицами-слонами, с ее оленями и ослами. Я даже не могу с уверенностью сказать, что это персонажи-животные. Естественно, все они говорящие. Но кого сегодня удивишь говорящими животными? Дело совсем не в этом. Дело в том, что это будто бы и не животные. Они просто «люди» какие-то: и ведут себя совершенно «по-человечески», и мысли, и поступки их по-человечески нелепы, и злобствуют или жертвуют собой они тоже совершенно по-человечески - даже как-то обыденно. Их характеры выведены с какой-то невозможной психологической глубиной и пониманием. И если что-то отличает их от людей, то всего лишь пластика (все-таки они передвигаются тем способом, который характерен для их вида, и могут, к примеру, сетовать на отсутствие рук) и особая уязвимость, связанная с высокой вероятностью быть проданными или съеденными – приметы жестокой «фермерской реальности».

Обычно я всеми силами стараюсь избегать грубого вопроса: «Чему нас учит эта сказка?» Тем не менее, любая сказка, любое произведение – это послание. И, несмотря на видимую абсурдность, глубочайшую иронию и отсутствие хоть сколько-нибудь отчетливого указания на мораль, в «Сказках кота Мурлыки» тоже есть такое послание. Это предельно точная психологическая картина мира, каким его видит и ощущает маленький ребенок и внутри которой он живет и действует. Картина мира, единственно для ребенка возможная, охранительная с психологической точки зрения, обеспечивающая детское существование и развитие.

Важнейшая характеристика мира, созданного автором на пару с котом Мурлыкой (истории, изложенные в книге, автору поведал кот), – его абсолютная прочность и устойчивость. В нем даже персонажи удвоены – как будто бы автор, следуя заветам Творца, пользовался при создании своих главных героев «принципом биологической надежности». Кто главный герой сказок? «Дельфина и Маринетта». Вроде бы, это две девочки? Конечно. На первый взгляд. На самом деле разница между ними почти не существенна: она заключается в том, что Маринетта – младшая и волосы у нее чуть посветлее. Но вообще-то сестрички никогда не разлучаются. Везде, во всех историях, они действуют только вдвоем и как бы «хором»: вместе что-то придумывают, вместе попадают в переделки, вместе трясутся в ожидании родительского «возмездия», вместе плачут и облегченно вздыхают, когда угроза родительского наказания миновала или когда кого-то из их друзей-животных удалось спасти от разного рода неприятностей.

А противостоит им такой же парный персонаж – «родители». Это не обобщение, это цитата: родители ушли, родители пришли, «родители уговорились с оленем, что берут его на работу с испытательным сроком», «родители не смогли сдержать слез и разрыдались, уткнувшись носом в носовые платки», «родители порадовались такому ответу и уже протянули руки...», «Ах, ты дряной котище! – закричали родители…». А другой «парный» персонаж, «Дельфина и Маринетта», обращается к нему: «Полно, родители, возьмите себя в руки. Нельзя же так раскисать… вы совсем не такие злые, какими хотите казаться…». Иногда персонаж «родители» расслаивается на «отца» и «мать». Но это расслоение не превращает каждого из них в нечто полностью отдельное существо (или лицо). Это временное, непродолжительное состояние. Они даже больше «одно», чем Дельфина и Маринетта. И хотя от персонажа «родители» постоянно исходят какие-то предостережения и угрозы и он то и дело демонстрирует злобную фермерскую практичность, а также полное отсутствие воображения, тем не менее, этот персонаж неотменим, постоянен, обязателен и парадоксальным образом способствует ощущению стабильности окружающего.

Два сдвоенных персонажа, между которыми постоянно возникают «рабочие неурядицы» (частично – реальные, частично – воображаемые, нереализующиеся и пугающие Дельфину и Маринетту исключительно своей возможностью), создают своеобразную «квадратную конфигурацию». И этот квадрат – самая устойчивая фигура - как бы положен в основание мира.

Устойчивость мира вовсе не означает его благостности. Я бы даже сказала, что мир Дельфины и Маринетты просто нафарширован всевозможными опасностями и даже жестокостями – правда, такими, какими их обычно представляет себе ребенок дошкольного возраста: «Я тебя убью!.. Так убью, так убью, что потом догоню и еще раз сильно стукну!». То есть эти представления кардинально отличаются от представлений взрослых, поскольку опираются на условные представления о смерти и на ограниченные представления о боли.

Дельфине и Маринетте присуще детское чувство справедливости (как они ее понимают), они остро сочувствуют «другим» - окружающим их «животным». И многие истории посвящены описанию того, как Дельфина и Маринетта спасают или пытаются спасти от смерти или плохого обращения кого-то из живущих рядом с ними «животных». По большей части, им это удается. Но иногда «суровая реальность» берет свое, и объект их внимания и любви умирает. (Обычно его съедают.) Почему-то это не воспринимается как трагедия. Конечно, немножко грустно, но ничего не поделаешь: таковы законы «фермерской» жизни. Кроме того, порой возможность кого-нибудь съесть оказывается весьма кстати. Вот один петух был таким вредным, всем жизнь отравлял, то и дело на девочек наговаривал – в общем, предатель какой-то, так что никто и не пожалел, когда его зарезали. И хотя он был вредным, жаркое из него получилось вкусным…

Но с самими Дельфиной и Маринеттой ничего подобного случиться не может. А если вдруг и случается - как в истории с волком, который их проглотил, - то это всего лишь временное исчезновение, временное «заточение» которое довольно быстро заканчивается. Страдает «по-настоящему» в этой истории исключительно сам волк. И ребенку-читателю, конечно же, такой «подход» должен нравиться. Как я уже говорила, представления детей о смерти отличаются от представлений взрослых. Даже после того, как ребенок «открывает» для себя это явление (примерно к пяти-шести годам), он довольно быстро адаптируется к своему открытию с помощью воображения и живет с ощущением, что существуют возможности этого избежать, по крайней мере – для него лично. То есть ребенок (как правило, до начала подросткового возраста) обладает чем-то вроде психологического иммунитета по отношению к смерти.

Так что если Дельфина и Маринетта чего-то и боятся, так это родительского наказания (что тоже понятно любому ребенку). «Родители» в силу своей «изначальности и неотменимости» – вообще главный источник напряжения и неприятностей в мире девочек; и главная задача Дельфины и Маринетты – этих неприятностей избежать.

А родители просто что-то ужасное могут сделать с «бедными девочками»: запретить им играть, лишить сладкого или - самое непереносимое – заставить «навестить тетю Мелину»! Иными словами, «так зададут, что не обрадуешься!» И все, все вокруг милых девочек (а они действительно очень хорошие, читатель не может им не симпатизировать) стараются этого не допустить и «отвести» от них карающую родительскую руку. На что только не идут «животные» ради «спасения» девочек! Чего они только не придумывают, чем только не жертвуют – включая собственные жизни! И такая плата не воспринимается как нечто несоразмерное. Как раз наоборот, это совершенно естественно – ведь мир вращается вокруг Дельфины и Маринетты. Дельфина и Маринетта находятся в самом его центре, и правильность и неправильность происходящего определяется их ощущениями, чувствами и представлениями.

Такое устройство мира, в который погружается ребенок-читатель, работает на детское чувство самоценности, на уважение к самому себе – потому что мир, создаваемый Эме, психологически «законен» и органичен. И хотя он, как уже было сказано, не является благостным, зато (или как раз поэтому) его отличает интенсивная событийность. Жизнь в этом мире – это сменяющие друг друга сюжеты. Непредсказуемые, невообразимые – и невероятно динамичные.

В этом мире захватывающе интересно существовать: ведь события требуют от девочек постоянной активности. И эта активность не отличается по показателям «внутренняя – внешняя». Переживание и воображаемые действия – тоже форма активности.

В сказках Эме граница между реальным и воображаемым отсутствует – даже в виде вполне «отработанных» в сказочном жанре приемов вроде «он заснул и оказался…» (погружение в сказку) или «он проснулся – и увидел, что вокруг все знакомое и родное» (возвращение к реальности). Нет никаких «платформ 9 и 34», через которые можно попасть в необычный мир. Никаких волшебных дверей, «уменьшительных» таблеток и т.д. и т.п. Все происходит «на самом деле» - в соответствии с мировосприятием маленького ребенка, для которого грань между происходящим в реальности и, например, в игре или в книжке, очень тонкая. До семи-восьми лет ребенок еще не владеет полностью способами различения «реальностей». У него и воображение, и рациональное мышление находятся в стадии становления и потому легко «путаются» между собой.

Поэтому дошкольник, которому читают «Сказки кота Мурлыки», должен чувствовать себя как дома. И, думаю, ему совершенно не смешно слушать про курицу, вообразившую себя слоном и в результате явившуюся остальным в образе слона. И о том, что Дельфина и Маринетта, размечтавшись, как станут осликом и лошадкой, утром проснулись в своих кроватках со «странными ощущениями», ему тоже слушать не смешно. Ему просто интересно: вот что произошло!

И ребенок более старшего возраста, уже умеющий читать, может получить от сказок Эме огромное удовольствие: он еще не расстался окончательно с представлениями о себе как центре мира. А динамичность действия, неожиданность сюжетов и их «острота» - это важнейшие крючки для удерживания читательского интереса.

Что касается взрослого, то ему должно быть смешно и «восхитительно», ведь автор (кроме того, что он – бесподобный рассказчик) – еще и виртуозный стилизатор и изысканно, тонко ироничен.

Картинки в книге очень подходят характеру повествования: они выполнены перышком и стилизованы под динамичные наброски. При этом художник цепко ухватывает эмоцию персонажа: именно такие лица и позы бывают, когда человек («животное») испытывает такое чувство. То есть картинки полностью соответствуют принципу неразличения реального и фантастического и равенства животных и человека внутри мира, выстроенного вокруг ребенка.

Марина Аромштам