Ее произведения – часть той почвы, на которой выросла великая английская литература ХХ века. И говорить о них можно по-разному, внутри разных тем. Сказка «Тысяча верных копий» пришла к современным российским детям в пересказе Григория Кружкова – то есть ее язык в таком изложении абсолютно конвертируется в современную реальность. Она лишена описательных длиннот, она прекрасно читается, повествование прямо-таки несет читателя от события к событию. Но особенно интересно, как в «Тысяче верных копий» используются традиционные образы и сюжетные ходы европейской народной сказки и как они сдвигаются по отношению к «канонической» версии.

«Вольное» использование образов народных сказок и переделка, корректировка их сюжетов то и дело вызывает споры. Можно ли это делать? Можно ли «переписывать» «Красную Шапочку» или «Колобок», изменяя концовку? Можно ли рассказывать о былинных богатырях с ироничной интонацией? Можно ли изменять характер традиционного героя, к примеру, Бабы Яги? Можно ли соединять элементы разных сказок в одну? Встречаются и более жесткие вариации подобных вопросов: «Кто дал право?..» или «Как посмели посягнуть?..». Но слово «можно», как и слово «право», тут абсолютно неуместно. Корректировки сказочных сюжетов и изменение художественных образов возникли не сегодня. И за этими изменениями стоит нечто большее, чем волюнтаризм того или иного автора или редактора.

Зачин сказки «Тысяча верных копий» представляет собой хорошо узнаваемую цитату: у короля с королевой родился долгожданный ребенок, девочка. Согласно обычаю, они должны устроить крестины. И это их сильно печалит. Им известно, что иногда случается на крестинах королевских младенцев, и особенно – девочек: среди приглашенных обязательно есть феи, а среди них непременно оказывается злая… Король с королевой пытаются что-то придумать, как-то обхитрить судьбу: пусть крестины будут тайными и проходят в королевских подвалах. Пусть приглашения будут разосланы под видом счетов от булочника, пусть текст напишут лимонным соком, который надо подержать над огнем, чтобы проступили буквы. В результате крестины напоминают нечто среднее между тайной сходкой и карнавалом: лорды и министры наряжаются бюргерами и мастеровыми, феи тоже придумывают способы маскировки, но более изящные. И злая фея до времени оказывается обезвреженной: она под видом бродячей собаки сидит у черного входа и наслаждается зрелищем королевского позора: к черному входу во дворец стекаются кредиторы.

Но одному из гостей, адмиралу, не удается прикрыть поварским халатом эполету, и план оказывается сорванным. Злая фея, еще больше разозлившись на попытку ее провести, совершает то, что требуется по сюжету классической сказки: предсказывает новорожденной несчастную судьбу. А добрая фея пытается смягчить это предсказание и оставить для бедной принцессы возможность его преодолеть…

Эдит Несбит, выстраивая сюжет, отталкивается от хорошо известной читателю сказки «Спящая красавица» в версии Шарля Перро. Но при всем сходстве зачинов – рождение принцессы, крестины, дары добрый фей, пророчество злой колдуньи, его смягчение за счет нерастраченного дара еще одной доброй феи – у Эдит Несбит отсутствует одна важнейшая сюжетная деталь: спящая красавица. То есть красавица есть, но она не собирается спать. Ей суждено оказаться среди врагов, причем на территории собственного королевства, и быть изгнанной оттуда и страдать в изгнании до тех пор, пока не найдется тысяча копий, верных только ей и готовых за нее биться.

Надо сказать, что и Шарль Перро в свое время позволил себе существенным образом изменить сказку. Первый записанный вариант, согласно исследованию Бруно Беттельгейма, назывался «Солнце, Месяц и Талия» и был опубликован в сборнике сказок «Пентамерон» Джамбатиста Базиля примерно на сто лет раньше, в 1636 году.

Талия – дочь короля, которой, по предсказанию мудреца, грозит смертельная опасность. Она связана с традиционным женским занятием – прядением. Во время прядения женщины имеют дело с колючей куделью льна или конопли. Если Талия занозит себе палец, она умрет. Король, желая отвести угрозу от дочери, запрещает в своем замке любые виды пряжи. Тем не менее, уже подросшая Талия в какой-то момент видит старушку, прядущую у окошка. Вид крутящегося веретена настолько ее завораживает, что она заходит к старушке, берет в руки веретено и пытается сучить нитку. Тут же конопляная заноза вонзается ей под ноготь, и Талия падает бездыханной. Король приказывает усадить свою до времени почившую дочь в бархатное кресло в одной из комнат дворца, запирает дверь и покидает замок, предавшись безмерной печали.

Через какое-то время недалеко от заброшенного замка оказывается другой король. Его охотничий сокол залетает в окно. В поисках птицы король бродит по комнатам и в одной из них обнаруживает прекрасную девушку, которая то ли мертва, то ли спит. Короля, потрясенного красотой Талии, охватывает страстное желание, которое он удовлетворяет, а затем покидает замок и забывает о своем «приключении». Через девять месяцев у Талии, продолжающей спать мертвым сном, рождаются близнецы (Солнце и Месяц). Один из младенцев, не найдя груди, ухватывает мать за палец и начинает сосать. Это тот самый палец, в который воткнулась заноза. Младенец высасывает занозу, и Талия просыпается. А через некоторое время король опять охотится в здешних лесах, опять выезжает к замку, вспоминает о спящей красавице и решает снова ее навестить. Однако на этот раз он обнаруживает уже очнувшуюся Талию с двумя малышами, и его любовь вспыхивает с новой силой. С этого момента король живет двойной жизнью. Он скрывает от всех, и в первую очередь, от своей жены-королевы, существование Талии и ее детей. Но королева, охваченная подозрениями и ревностью, посылает шпиона, который выслеживает короля и открывает его тайну. Королева, одержимая местью, во время отлучки мужа отправляет за близнецами вооруженных людей, приказывает повару зажарить их и подать на ужин королю. Повар, однако, прячет детей и вместо них подает королю дичь. Королева не может успокоиться и в следующий раз отправляет вооруженных людей уже за Талией, которую приказывает сжечь. Король появляется в тот момент, когда Талию уже готовятся бросить в огонь. В гневе он бросает в огонь королеву, а затем женится на Талии. И оба они счастливы, обнаружив своих детей целыми и невредимыми.

Беттельгейм отмечает, что Перро, высокопоставленный придворный и академик, конечно, не мог предложить двору (пусть и от имени молодого племянника*) историю о женатом короле, который изнасиловал спящую девушку, скрывал от законной жены свои отношения с ней, а потом довольно спорным образом от жены избавился. Перро заменяет женатого короля принцем, а жену короля – матерью-людоедкой, и придумывает фей, украшающих сказку и позволяющих объяснить причину внезапного погружения принцессы в сон.

Иными словами, Перро убирает из сказки все, что кажется ему неприличным и излишне жестоким, что, по его представлениям, будет смущать или раздражать придворное общество. То есть детали и сюжетные повороты, которые отражают реальность Средневековья, с его «правом первой ночи» и казнями путем сожжения. Для времени Перро это, так сказать, преодоленные издержки общественного развития – по крайней мере, на уровне представлений о норме.

Правда, советские дети были знакомы лишь с половиной «доброй» сказки Перро.

В оригинале у Перро история не заканчивается пробуждением принцессы, и принц не торопится «знакомить ее с родителями». Принцесса живет по-прежнему в замке (куда время от времени приезжает принц) и по прошествии определенного срока рожает двух прекрасных видом детей. Потом умирает отец принца, принц становится королем, перевозит свою возлюбленную вместе с детьми во дворец, и тут выясняется, что мать короля – людоедка. В отсутствие короля она хочет съесть внуков. Повар обманывает людоедку, прячет детей и подает ей дичь. Но это не приносит людоедке желанного удовлетворения: она желает съесть и принцессу. Однако в критический момент (огонь горит, котел закипает, невестку готовятся варить – на этот раз в присутствии королевы-матери) возвращается король. И людоедка, не выдержав крушения своих планов, бросается в котел с кипящей водой. (Этот вариант сказки в переводе И. Тургенева некоторое время назад вышел в издательстве «Клевер».)

Сказка в советской редакции умалчивает о том, что у принца с принцессой отношения «развивались». И понятно, почему: сказки Перро читались в салонах, где дети подросткового возраста (маленькие дети в салонной жизни еще не участвовали) составляли меньшую часть. А советская сказка меняет адресата: теперь «Спящая красавица» входит в круг детского чтения. Детское чтение регулируется в соответствии с господствующими представлениями о психике ребенка и его потребностях.

Хотя упразднение «людоедской части» все-таки не очень понятно: в других сказках, вроде «Мальчика-с-пальчика» или «Кота в сапогах», людоедов не упраздняли. Возможно, тут сказалось влияние балетной версии: балет (направление искусства, бывшего в советскую эпоху предметом особой гордости) как раз заканчивается пробуждением принцессы в результате поцелуя.

В результате советская редакция не оставляет героине никаких форм активности: над принцессой при рождении нависает предсказание, которого невозможно избежать, она погружается в столетний сон, появляется принц – и на этом все заканчивается. Это, конечно, сильно сужает потенциальную читательскую аудиторию сказки.

Некоторое время назад я обсуждала с группой подростков обложки разных изданий «Спящей красавицы», и мальчики в возрасте 8-11 лет не проявили никакого интереса к этим книгам. Аргумент был неоспоримый: это все про любовь. А про любовь – это для девчонок.

Тут нельзя с мальчиками не согласиться: непонятно, каким образом эта сказка – про волшебную силу поцелуя - может их задеть. Разве что дети не любят спать и могут по этому поводу сочувствовать героине.

Я даже думаю, что сказка в «советском виде» больше нравится не девочкам (для них тут тоже много непонятного: по крайней мере, роковая роль веретена и прядения им точно не понятна), а взрослым женщинам с их опытом недосыпания, жизненных ограничений и несбывшихся мечтаний.

  ***
А вот сказка Эдит Несбит – совершенно иная. И героиня ее совершенно иная, с иным характером.

Несбит, как и Перро, рассказывает свою историю не без иронии. (В отличие от Братьев Гримм, Перро изысканно иронизировал над своими героями. В той же «Спящей красавице» он, между делом, отмечает, что наряд столетней давности никак не повлиял на прекрасный облик принцессы.)

Предложение королевы провести крестины под видом собрания кредиторов, да еще с описанием сочных деталей (кто кем переоделся и как в новой роли себя чувствовал), – это уже смешно. И король с королевой лишаются королевства, в частности, из-за своего неумения «вести хозяйство»: они по уши в долгах. А в изгнании они живут «более чем скромно»: король «получает пенсию короля в отставке», а королева «научилась гениально экономить». Она занимается на курсах домашнего хозяйства.

Ироничная интонация и языковая игра – существенные характеристики сказки. Но этим ее достоинства не исчерпываются. Повествование динамично, полно событий и превращений и прекрасно удерживает два плана – и взрослый, и детский. А героиня повествования невероятно активна и в буквальном смысле творит свою судьбу.

Это уже не просто безымянная «принцесса», а принцесса Озилиза. Появление имени у героя всегда влечет за собой его индивидуализацию и психологизацию. (Сестрица Аленушка и братец Иванушка – это уже не анонимные сироты «сестрица и братец», и Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф – не просто три взаимозаменяемых поросенка, а три отдельных характера.)

Озилизу воспитывают «как мальчика»: «Король сделал все, чтобы подготовить свою дочь к встрече с врагами. Он научил ее скакать верхом, фехтовать, стрелять из лука, а также из арбалета, пистолета, из ружья и даже из пушки. Он научил ее плавать и нырять, бегать и прыгать, бороться и боксировать; и принцесса выросла такой крепкой и сильной, что могла бы успешно померяться силами с любым принцем своего возраста».

И гибель грозит принцессе не от веретена – не в результате специфически женского вида деятельности, который обладает для нее магической притягательностью, - а от тысячи стрел, выпущенных в нее стражниками по приказу короля-узурпатора, то есть как воину.

Принцесса Озилиза – образ, созданный на рубеже XIX и ХХ веков, в эпоху активной борьбы за женское достоинство, женское самосознание и женскую активность. И в эпоху переосмысления половых взаимоотношений и половых ролей. Место прекрасного принца в этой истории занимает… ежик (в которого фея превращает смертельно раненого мальчика-булочника, закрывшего своим телом принцессу). Тысяча стрел, выпущенных в принцессу и воткнувшихся в тело мальчика, становятся ежиными иголками. Ежик с помощью своих ежиных иголок (при активном участии Озилизы) в конце концов возвращает принцессе королевство.

И не принц своим поцелуем возвращает принцессу к жизни, а принцесса возвращает своим поцелуем ежику человеческий облик.

Справедливости ради скажу, что такой поцелуй – не придумка Эдит Несбит. Героиням сказок Братьев Гримм приходилось целовать и лягушек, и медведей, и ужей. Просто применительно к этой сказке, имеющей зачин-цитату из «Спящей красавицы», герои – юноша и девушка – как бы меняются местами. Более того, мать-королева сокрушается, что такой поцелуй не только небезопасен, но и совершенно неприличен: «Не станет же она целовать ежа. Это было бы совершенно неприлично…»

Но у «почти феминистки» Эдит Несбит совсем иное отношение к «неприличному». «Неприличное» не просто не вычеркивается из сказки, оно, наоборот, акцентируется. Неприличным не может быть искреннее чувство, как и любое действие во имя любимого человека, даже если оно противоречит существующим социальным нормам.

И вот ведь парадокс: активная позиция героини сразу расширяет адресацию сказки – в первую очередь потому, что делает ее динамичной и исполненной неожиданных сюжетных поворотов.

Поэтому сказка «Тысяча верных копий» должна понравиться именно детям – причем, не только девочкам, но и мальчикам - и пятилетним, которым сказку будут читать взрослые, и тем, кто уже способен прочитать ее сам.

В заключение позволю себе высказать «еретическое» мнение: для того, чтобы знакомиться с этой сказкой, современному ребенку-читателю совсем не обязательно знать «каноническую» версию (будем считать, что в данном случае это версия Перро). Знакомство с «первоисточниками» (если такой термин вообще применим к народным сказкам) интересно для тех, кто берется за специальное изучение темы. А для того, кто читает ради собственного удовольствия, и тем более – для маленького читателя, важно воспринимать те тексты, которые созвучны его внутренним потребностям и отвечают его психологическим запросам.

И, я думаю, «Тысяча верных копий» в пересказе Григория Кружкова намного ближе и понятнее сегодняшним читателям, чем сказка «Спящая красавица». Хотя Эдит Несбит написала ее примерно сто лет назад – то есть намного раньше возникновения советских версий.

Бывают и такие инверсии.

Марина Аромштам

_____________________________

*Перро представлял дело так, будто бы сказки написал не он, а его племянник. Сказки были посвящены юной принцессе.