Когда мы сидим напротив такого человека, как Марек Эдельман, — убежденного атеиста, который, вне всяких сомнений, является образцом поведения для многих людей, в том числе и верующих, — естественно возникает вопрос: могут ли следовать заповедям те, кто отвергают Бога? Управляют ли эти заповеди — и если да, то в каких рамках, — нравственной жизнью приверженцев других религий и, в особенности, атеистов? Нужен ли Бог порядочному неверующему человеку? Впрочем, не следует ограничиваться атеистами — подобные проблемы волнуют всякого, кто сомневается, ищет, бросает вызов установлениям собственной религии, и возникают даже у людей глубоко религиозных, но способных задавать себе трудные вопросы.

И вообще: есть ли место Декалогу в современной западной цивилизации?

Весна 2007 года. К Мареку Эдельману приезжает группа учеников католической школы им. Эдит Штайн из Гливице. Это идея Яцека Шиндлера, директора школы и учителя, который организует для своих учеников встречи с великими людьми. К Эдельману он привозит школьников уже не первый год. Ребята рассаживаются где попало — на стульях, на кровати Эдельмана, на полу. Один мальчик, заметно волнуясь, спрашивает у Эдельмана:

— Вы верите в Бога?

Восьмидесятидевятилетний Марек Эдельман отвечает:

— Оставьте его в покое. Он спит.

***

— Важнейший вопрос: что для вас самое важное?

— Когда-то я уже говорил: самое важное — жизнь, а если уж есть жизнь, то самое важное — свобода. Но потом кто-то отдает жизнь за свободу, и тогда неизвестно, что важнее. Точка. Браво. Что-то в этом роде. И так ведется испокон веку. Это где-то напечатано, хватит повторять одно и то же. Не помню в точности, как я сказал, но сказано красиво.

— Да, это хорошо. Мы помним и другие очень хорошие слова, которые однажды от вас услышали. Вы рассказывали, что, когда вас выгнали из больницы, к вам пришел старый

знакомый и сказал: «Если будет худо, я тебя спрячу». Вы так откомментировали эту историю: «Надо приютить битого. Надо спрятать его в подвале. Не надо бояться. И вообще всегда нужно быть против тех, кто бьет».

— Действительно, когда меня выгнали из больницы, из Радома отозвался мой товарищ,

Бляхницкий. Мы вместе работали, когда учились на третьем курсе. Он потом женился на

богатой, уехал в Радом и там сразу стал ein grosse[1] — заведовал отделением на пятьдесят

коек. Хороший мужик. Сам больной — у него был стеноз митрального клапана. Но до того мы сдавали экзамен по специальности — мы уже были врачами, но здравотдел потребовал, что бы все получили бумажку, иначе зарплата будет ниже и тому подобное. Ну и профессор Якубовский сказал: «Приходите завтра на экзамен».

Стоим мы в коридоре: Рышек Фенигсен, Бляхницкий и я — нашлось только трое таких дураков. И вдруг Бляхницкий теряет сознание. Мы спрашиваем: «Чего ты волнуешься?» Он: «Я не сдам». Я говорю: «Идиот, да он не будет тебя спрашивать. Если б хотел, давно бы просто выгнал». Входим в кабинет, профессор только попросил у нас протоколы, подписал, и до свидания.

Но потом, когда меня уволили, Бляхницкий уже был большая шишка, заведующий отделением в Радоме. У них с этой его богатой женой была квартира — три комнаты с кухней, с альковом и так далее. На дворе 1968 год, и он приехал ко мне. У меня как раз была Эльжбета Хентковская, которую Бляхницкий знал, потому что раньше она у нас стажировалась. И он говорит: «Марек, я уже все спланировал. Альков мы отделим перегородкой, получится шкаф, и ты будешь через него входить и выходить. Сможешь у

меня прятаться до конца жизни».

Он говорил так, будто снова была оккупация.

Эльжбета от волнения расплакалась.

— Всегда, независимо от того, кто этот битый, нужно быть с ним…

— Красиво я сказал, а? Неужели вам не нравится?

— Очень нравится.

— Вот и хорошо. Какие тут нужны комментарии? Ясно ведь: одна фраза — и человек весь как на ладони. У Ромена Гари в «Страхах царя Соломона» героиня удивляется, когда врач (правда, ему уже девяносто лет) говорит, что ему тяжело подниматься к ней на шестой этаж. Она-то знает, в каком подвале он прятался во время войны, и считает, что спасла ему жизнь, потому что тогда его не выдала.

По ее мнению, выдать человека, предать — это нормально, а не выдать — это геройский поступок! Стало быть, старенький доктор должен карабкаться к ней на шестой этаж. Она это заслужила — ведь она спасла ему жизнь.

Это нацистская ментальность, которая угнездилась в умах французов, а может, и других европейцев. Французы ведь были свободны. Париж был открытым городом. Немцы ездили туда развлекаться. Они мечтали попасть во Францию с армией. Пили коньяк, ходили в бордели к девочкам и так далее. Там им жилось потрясающе! Даже у нас в гетто можно было достать французские коньяки — немцы привозили их из Парижа, продавали спекулянтам, а те приносили в гетто. Нужно было только иметь деньги.

Да, в гетто были богатые люди. Торговали с немцами, друг друга обманывали, а торговля себе шла. Немцы не брезговали еврейскими деньгами.

Наоборот, были очень довольны.

Например, поначалу ходили к одному парикмахеру, потому что он хорошо стриг и брил. Казалось, теперь будет жить припеваючи. Но вдруг явились к нему, забрали все имущество, а самого застрелили. Такая вот ментальность: еврей — не человек. Понимаете?

Как говорит Ханна Арендт?

— Банальность зла.

— Банальность зла… Да нет, зло — не банальность, оно заложено в человеческом характере. Это худшее в человеке. Человек по природе плохой — иначе он вообще не мог бы существовать. Настолько плохой, что сто или десять тысяч лет назад вырезал всех своих врагов. И выжил, потому что ел и мясо, и траву, всё. Приспособился. А конкурентов уничтожил.

Точно так же великие государства держались на том, что убивали всех вокруг — если только у них были лучше арбалеты и стрелы.

Да и сегодня тоже, хотя бы здесь, в Польше… Что делали с порядочными людьми при Качинских? Ведь чтобы прикончить человека, вовсе не обязательно его застрелить.

В том-то и беда: люди — они плохие. Впрочем, если посмотреть в глаза, видно, кто хороший, кто плохой. Навещает меня одна врачиха, большой ученый, международные конференции, книги, ее на руках носили. А тут вдруг сажают ее мужа — он тоже врач. В чем-то там его обвинили. Люди Качинского, кстати. Не знаю: виноват он, не виноват… И она внезапно остается одна. Приятельницы боятся с ней здороваться. К тому же она ходит в хороших туфлях, в красивой блузке, продолжает неплохо зарабатывать… в общем, тут прибавляется самая обычная зависть, и отношение к ней становится все хуже.

Поганая у человека натура. Он — неудачный плод эволюции, цивилизация его еще не обуздала. Может, через тысячу лет станет другим. Внешне, возможно, не изменится, но цивилизация его обуздает.

— Инструментом для обуздания может быть Декалог.

— Религия. Декалог. Христос. Прекрасные вещи. Только внедрять их приходилось силой.

Откуда взялись десять заповедей? Надо было как-то укротить евреев, идущих из Египта в Израиль. Они же были негодяи, бандиты. Сорок лет не могли дойти до этого Израиля, потому что постоянно друг друга резали. Всем хотелось попасть в эту землю, где молочные реки и кисельные берега, но никто не знал, где она. Знали только предводители, а они натравливали одних на других. Наконец самая сильная группировка навязала остальным эти десять заповедей, чтобы их усмирить. А кто не подчинялся, тех отправляли на тот свет. Десять заповедей навязали насильно — вот как обстоит дело с человеческой моралью.

— Но религия как-то цивилизует людей.

— Да. Некоторых. Но не всех. И нецивилизованные сильнее, потому что десять заповедей

смягчают характер человека, не позволяют ему взять в руки нож, чтобы убивать всех вокруг. Один мой приятель заявлял: «Когда меня бьют по одной щеке, я подставляю другую». А я ему на это: «Знаешь, это не так уж и хорошо». А он: «Ну да, но я ведь верующий…»

— А может, все же какая-то из заповедей для вас важна и актуальна?

— Какая заповедь? Перестаньте. Заповеди — это сказка…

[1] Здесь: важная персона (нем .). (Здесь и далее прим.пер .)