На протяжении более 50 лет он был, наверное, единственным настоящим русским автором бестселлеров. Не зря чуткие к успеху американцы поместили его портрет на обложке журнала Time (из русских писателей до Рыбакова подобной чести удостаивался только Солженицын).

Биография Рыбакова, по сути, та же, что у Солженицына, разве что в другой последовательности. Арест, ссылка, война. Но он не стал творить из своей жизни идеологический миф.

1933-й и другие

В 1933 году, будучи студентом Московского института инженеров транспорта, он получил три года ссылки по статье 58.10 (антисоветская пропаганда и агитация) — за стенгазету и выступление на дискуссии «как бы примиренчески по отношению к троцкистской оппозиции». Отбыв ссылку, мотался по стране, работал на разных работах — там, где не надо заполнять анкеты.  «Став своего рода «бомжем», я как бы выпал из поля зрения органов, которые всё время «подбирали» тех, кто однажды побывал у них в лапах…»

Прошёл всю войну — от обороны Москвы до штурма Берлина. Начал рядовым, закончил в звании гвардии инженер-майора. Осенью 1945-го «за проявленное отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками» был признан не имеющим судимости. Но полностью реабилитирован только в 1960-м.

Литературный дебют Рыбакова состоялся, когда ему было 37 лет. «Кортиком» (а потом и «Бронзовой птицей») наслаждались школьники нескольких поколений. Свежесть чувств, острота переживаний, манящие тайны, пионерская романтика, запутанные дворы Арбата, бронзовая змейка на рукоятке кортика ( «с открытой пастью и загнутым кверху язычком» )…

Потом он ударился в так называемую  производственную прозу  — эту территорию он знал вдоль и поперёк. За роман «Водители» (1950) получил Сталинскую премию 2-й степени. Вроде бы при обсуждении сам Сталин сказал: «Хороший роман, лучший роман минувшего года». А потом напомнил собравшимся, что автор — контрреволюционер и имеет судимости. Автора тут же выкинули из списка. Потом выяснилось, что судимость одна, притом снятая, и его, опять же по воле вождя, в списке восстановили…

Три повести про Кроша (1960—1970) тоже имели успех. И стали своего рода классикой юношеского чтения.

Но Рыбаков готовил бомбу — разорвалась она в 1978-м. Это был «Тяжёлый песок» — первый (и, пожалуй, единственный такого масштаба) роман на еврейскую тему. История непростой еврейской семьи с 1910-го до 1943-го была рассказана в колоритной русско-еврейской интонации:  «Что было особенного в моём отце? Ничего. Правда, он родился в Швейцарии, в Базеле. В нашем городке не так уж много уроженцев Швейцарии. Говоря точнее, им был только мой отец. В остальном — обыкновенный сапожник. Плохой сапожник…»  Роман читался как откровение, особенно на фоне эмиграции евреев и антисионистской пропаганды.

Надо сказать, что Рыбаков не был зациклен на антисемитизме. Говорил, что никогда не подвергался антисемитским нападкам. Он вообще представлял собой привлекательный тип независимого и свободного русского еврея. Но притом ощущал себя частью еврейского народа:  «Я видел, что немцы с ним сделали. Я видел ТОТ Освенцим. Я был под Краковом во время войны. Я видел могилы, рвы, заваленные еврейскими телами… Я видел уничтоженные города, выжженные местечки… это моя кровь проливалась…»

Ещё в 1950-е он начал работать над романом «Дети Арбата». В 1964-м отнёс его в «Новый мир». Твардовский прочёл рукопись за сутки и очень хотел её напечатать. Роман анонсировали на 1966 год, автору даже заплатили аванс, но  не пропустили .

«Дети Арбата» были опубликованы только в 1987 году, в журнале «Дружба народов». Роман, наряду с фильмом «Покаяние» Абуладзе, стал символом перестройки. И принёс автору мировую славу.

История Саши Панкратова — это (в значительной мере) история самого Рыбакова. Другой главный герой здесь — Иосиф Виссарионович Сталин.

Сталин как образ

Сталин — сосредоточие и проекция не только нашего коллективного подсознания, но и писательского эго. Два принципиально разных подхода к изображению вождя — в романах Солженицына и Рыбакова, которые писались в одно и то же время.

«В круге первом» Сталин — «незаконный сын, приписанный захудалому пьянице-сапожнику» (хорошо, хоть не плотнику!). Заурядный «маленький желтоглазый старик» «с жирными влажными пальцами, оставляющими следы на бумаге» (жирные пальцы, конечно, из стихов Мандельштама). Ничтожество вождя, сбрасывание его с поднебесных вершин власти Солженицын осуществляет, артикулируя неприятные физиологические моменты: Сталин переедает (на своём юбилее), ему и «отрыгивается тухло», и в животе каменная тяжесть, и слабительное не помогает. Сталин с удовольствием читает свою биографию, комментируя по ходу: «Да, народу повезло», «Скромность — это очень верно» и т.п. Он тоскует по настоящему Другу, которого у него никогда не было и быть не могло. Здесь присутствуют все штампы либерального антисталинизма, следующие известным словам Троцкого — «наиболее выдающаяся посредственность нашей партии».

В «Детях Арбата» Рыбакова образ вождя возникает вначале отражённым светом — из чьих-то разговоров:  «Говорят, он небольшого роста. — Как и мы с тобою. — А на трибуне кажется высоким. — Да. <...> Правда, Ленин писал, что Сталин груб и нелоялен? — Откуда ты знаешь? — Какая разница... Знаю. Писал ведь?!»  Потом вождь предстаёт так, как видели его большинство советских людей, — на демонстрации. «Черноусое лицо, точно сошедшее с бесчисленных портретов и скульптур. Он стоял, не шевелясь, в низко надвинутой фуражке. Гул нарастал. Сталин! Сталин!»  На другой демонстрации  «все на трибуне в тёплых шапках, но уши опущены только у Сталина, ему холодно, и это делало его облик ещё более простым и человечным» .

Сталин здесь читает не свою биографию, а историков — Соловьёва, Ключевского, Покровского и классиков — от Пушкина и Гоголя до Чехова. И, конечно, Горького... Бренную оболочку вождя писатель тоже не оставляет без внимания. Но выбирает более нейтральную территорию — протезирование зубов (вообще Сталин как пациент — обязательная примета почти всех произведений, где он появляется…)

На Сталина Рыбаков смотрит не со стороны, а как бы изнутри. Он объяснял когда-то:  «Я разговаривал как Сталин. Я настолько в него вошёл, что, кажется, могу думать как он, рассуждать как он, так, как он рассуждает...»  Фраза, вложенная Рыбаковым в уста вождя:  «Смерть решает все проблемы. Нет человека, и нет проблемы» , воспринимается как настоящая сталинская...

Да, Рыбаков был антисталинистом, и «Дети Арбата» — прежде всего антисталинский роман. Тем не менее образ вождя здесь не карикатурный, но адекватный. И потому позволяет приблизиться к пониманию Сталина.

Согласно одному из расхожих стереотипов, «Дети Арбата» были тогда опубликованы вместо книг Солженицына — как паллиатив и эвфемизм. В этой точке тогда сошлись и «либералы», и «патриоты» — степень идеологизированности у них была одинаково запредельная.

Были, конечно, и оттенки. Так, «либералы» требовали от Рыбакова «договорить всё до конца» (как будто у истории и у литературы есть конец!). А один представитель «патриотического стана» говорил: «Образ Сталина у него неплох, но лучше бы Рыбакову писать про Кагановича». В ответ Рыбаков посоветовал ему писать про Пуришкевича…

В партиях не состоял

«Дети Арбата» воспринимались не только как литературная, но и как политическая акция. Хотя отношение к политике у Рыбакова было скорее настороженное.  «Политик и писатель — это не только разные, но и сугубо противоположные профессии , — говорил он. —  Для политика главное — власть. Для писателя, настоящего, главное — держаться подальше от власти» . Он и держался. С гордым достоинством писал в автобиографии:  «Ни в каких политических партиях никогда не состоял и не состою» .

При этом он искренне верил, что большевики первого призыва  «были чистые, бескорыстные люди… Они были бескомпромиссны, нетерпимы к чужому мнению, имели другие недостатки. Но в них было много хорошего. В них было жертвенное начало — они могли принести себя в жертву другим людям, и они думали о других» . Может, и наивно. Но симпатично.

Он был воплощением нормы. Той самой нормы, которой нам так не хватает. Ему претила переоценка Великой Отечественной войны, вошедшая в моду в начале 1990-х. Он не понимал, как предателя Власова можно объявлять борцом со сталинизмом и тоталитаризмом.

Не принимал позиции авторов «письма сорока двух», которые приветствовали расстрел Белого дома в 1993-м.  «Писатель не может одобрять пролития крови…»

…В ноябре 1995 года в Музее Герцена на Сивцевом Вражке Анатолий Рыбаков читал главы из «Романа-воспоминания». Красивый, породистый, элегантный (тёмно-синий пиджак, голубая рубашка, красная жилетка), седые до голубизны волосы, смуглое живое лицо. «Классный дедушка!» — выдохнула юная студентка.

Он читал мерно, без нажима, о чём бы ни шла речь — о войне, революции, голоде, смерти… Читал про дедушку и бабушку из местечка, про то, как ходил с дедушкой в синагогу, про родителей социал-демократов, про себя, комсомольца и атеиста. Про похороны Есенина и про Яна Дзержинского, рыхлого мальчика в очках, сына чекиста. Изредка Рыбаков позволял себе едва уловимую усмешку умного человека (вообще он легко и хорошо смеялся). «Устали?» — спрашивал время от времени. «Ещё!» — просила аудитория. Почти полтора часа его слушали как заворожённые. Таково было обаяние текста. И обаяние автора.

В конце «Романа-воспоминания» Рыбаков объявил о новом романе. Он начал работать над ним, когда ему было 86 лет. Рабочее название — «Сын».

«Мой муж — Анатолий Рыбаков, умер 23 декабря 1998 года ночью, во сне. Не вскрикнул, не застонал»  — так Татьяна Рыбакова, жена писателя, начала свою книгу «Счастливая ты, Таня!». Умная, красивая, весёлая жена была ему под стать.

Виктория Шохина