Несколько лет назад имя Евгения Гришковца было известно лишь узкому кругу театралов, и на вопрос несведущих: «Кто это?», они отвечали: «Ну, это такой… свой. Понимаешь, он рассказывает о собственной жизни, детстве, переживаниях, а кажется, будто обо мне. Даже не знаю, как у него так получается».

Новая книга Гришковца «А…..а», кажется, сделала его еще ближе к своей публике, ведь книга, по большому счету, не об Америке, которую многие из нас знают лишь по книгам и фильмам, а о нашей с вами жизни, в которую (благодаря тем же книгам, кино, сводкам новостей) овеянная мифами страна прочно вошла.

– Я намеренно ни разу не употребил слов, вроде «Россия» или «рубль», – я писал «у нас»: чтобы человек в Украине, Беларуси или Казахстане мог эту историю присвоить. Чтобы не было ощущения, что книга о человеке из России. Так же я работал и с реалиями 60–70-х – «признаками эпохи», которые не все читатели (в силу возраста) могут помнить. У Довлатова, к примеру, они очень хорошо описаны. Но мой родной брат, которому 23 года, не может это читать, потому что не знает того времени. Я стремился сделать книгу универсальной, чтобы и 20–30-летние читатели ощутили описанное, как свою эпоху. К примеру, эпизод про джинсы «Монтана». Мой брат не знает, как это – невозможно достать джинсы, поэтому я написал, что не мог их купить, потому что дорого. Два дня искал формулировку, но в итоге получилось.

– А почему в предисловии написано, что рукопись книги была без имени автора?

– Это литературная игра. Прием я взял у Достоевского – повесть «Записки из мертвого дома»: так же «была найдена» тетрадь какого-то человека и опубликована. То есть Достоевский в том случае выступал просто как издатель, хотя это – автобиографическая повесть, где он рассказывает, как сидел в остроге, на каторге и прочее. Так что это сделано намеренно: люди привыкли ко мне – что я играю свои спектакли-монологи – и будут думать, что это мой монолог. А это все-таки монолог некоего лирического героя, который от меня отличается.

– Вы неоднократно подчеркивали, что ваши герои вам не тождественны. Тем не менее некоторые эпизоды вашей жизни, описанные в ЖЖ, иногда очень схожи с эпизодами из жизни ваших героев.

– Многие герои очень похожи на меня. Чаще всего – такого же возраста. Но это все равно не я. Даже когда пишу в ЖЖ, понимаете? В тот момент, когда человек ведет дневник, он становится автором литературного произведения. Это неизбежно. Так что ЖЖ – это мой дневник, но это не совсем я все равно. Я же там не рассказываю, как я матерился, когда, черт возьми, молоко, которого я так хотел, оказалось прокисшим (смеется. – Авт.). А я ведь многосложно матерился и чуть не плакал – так мне было жалко себя.

– В оформлении своих книг участие принимаете?

– Полностью доверяю художнику, потому что у него совершенно другие мозги. Мне бы и в голову никогда не пришла такая обложка. Серж Савостьянов делает обложки, нарушающие (как мне сказали издатели) все законы книгоиздания: должны быть очень крупно написаны имя и фамилия, а название – маленькое. А здесь наоборот.

– Не первая ваша книга так выходит…

– Это придумал Серж. И он так делает, что поставь книгу среди тысячи – она сразу будет видна. И он все время угадывает. Вспомните «Одновременно» – до нее не было оранжевых книг. А через месяц это стало трендом… Он меня что-то спрашивает – не про оформление, я отвечаю, что Америка для героя – это что-то такое зыбкое. И на обложке появляется перо: ясно, что это – куда-то к индейцам, но это же не сразу читается! А книга «Реки» – лист, похожий на географическую карту. Причем не высохший, а синий, замороженный. Это же гениально! А в новой книге он придумал полароидные снимки, которых не могло быть ни при каких обстоятельствах (фото Элвиса Пресли, Мерилин Монро. – Авт.). А вот снимок дома, в котором я вырос (между 96 и 97 стр. – Авт.).

– Когда выходит новая книга, вы очень ждете читательских откликов. Что они вам дают?

– Радость. По идее, можно обойтись и без них, но мне же приятно радоваться. Как писателю мне не нужны отклики, но очень нужны как человеку.

– Правда, что ваш любимый герой – Питер Пен?

– Один из героев, которыми я хотел быть. То есть я не хотел быть Пеном – я хотел быть мной, но уметь летать. Или Малышом из «Малыша и Карлсона» – не этим несчастным маленьким парнем из Швеции, которого не очень понимают родители, – я хотел иметь друга такого, с пропеллером. Их масса – героев из детства. Я хотел быть Винни Пухом – не набитым опилками медведем, а чтобы у меня был друг Пятачок, потому что лучшего друга практически невозможно найти.

– Своих героев вы называете «абсолютно нормальными людьми». А какими критериями определяется нормальность?

– Мои герои придерживаются понятия нормы. Они прежде всего работающие (или учащиеся) – у меня нет героев-бездельников и маргиналов, людей из спальных районов, которые пьют или воруют, – тех, которые стали героями нашего нового российского кино. У многих есть семьи или были семьи, или они стремятся к семье. То есть могут быть молодые герои, но они влюблены. Это люди, у которых есть родители. Это – нормальные граждане своей страны: нравится им эта страна, не нравится, но они ее граждане. Вот что значит «нормальный». И они держатся этого, хотя могут отчаянно странно поступать. Но они понимают, что поступают странно.

– Ваши книги переведены на многие языки…

– На японский и все европейские, кроме английского. Англичанам это неинтересно – у них своя литература очень крепкая.

– И процесс перевода книги представить несложно. А как переводите свои спектакли?

– Работаю только с местными переводчиками – носителями языка. То есть я никогда не возьму в Германию нашего переводчика, даже если он выдающимся образом знает язык. Только немца или австрийца. И переводчик в этом случае указывает мне на места, которые могут быть непонятны читателям или зрителям. В частности, в спектакле «Одновременно» я говорю про эмалевые таблички на надгробиях, а во Франции нет таких – значит, надо убрать. Зато у них есть открытки с фотографией умершего, которые рассылаются родственникам, знакомым, чтобы оповестить о похоронах. То есть я меняю одни реалии на другие – чтобы они были понятны, не были экзотичными.

Но бывают вообще странные вещи! В первоначальном варианте того же «Одновременно» я говорю про героя, который приходит в Дрезденскую галерею, видит Сикстинскую Мадонну и не может никак почувствовать, что же в ней такого прекрасного. Но когда я приехал в Лондон, мне мой переводчик и продюсер сказали, что англичане не знают, что такое Дрезденская галерея, и не знают Сикстинскую Мадонну. Я не поверил! И мы сыграли, столкнувшись с полным непониманием в зале. Я заменил ее на Джоконду… То есть нужно стремиться быть понятным, и именно переводчик помогает. А выглядит это следующим образом: я играю на сцене по-русски, переводчик сидит рядом на сцене в луче прожектора, и я как бы рассказываю ему, а он пересказывает. Все происходит очень быстро, потому что мы репетируем, и это очень здорово работает: зритель видит, что у переводчика нет текста в руках, он не обманывает – это настоящий спектакль, настоящая живая работа.


Как оказалось «Гришковцы были украинцами»
– Недавно я участвовал в телепроекте «Моя родословная» – очень хотел узнать, откуда в Сибири Гришковцы. Оказалось – из Черниговской губернии! Значились там с XVIII века. А потом выехали всей семьей на заработки. Мой дед еще в 1930-х, когда поступал в Томский университет, записался «украинец». А уже потом ему в паспорте написали «русский».

Анастасия Рахманина