Завантажити

автомат. Она щебетала о чем-то неважном.
«Боже ты мой, а ведь я люблю ее, – неожиданно понял он, искоса поглядывая на эти нежные линии лица и шеи, на обтянутую платьем грудь, прислушиваясь к чуть-чуть резковатым звукам ее голоса. – Я ее люблю. Я по уши вляпался в эту нахальную девчонку... Господь милостив. После всех сук, блядей и стерв Он все же послал мне Ту. Настоящую...»
Он брел по обочине плечом к плечу с Танюхой и возносил благодарную молитву всемилостивому Господу Вседержителю.
– Э, да ты меня совсем не слушаешь, – вдруг потянула его за рукав Танюха.
– Я... э-э...
– Хорош, нечего сказать! Я тут уже полчаса рассказываю ему о самых разнообразных вещах, а он... – она с притворным недовольством покачала головой и произнесла не терпящим возражений тоном: – Повторяю. Я очень счастлива. У меня все хорошо, – постепенно ее голос изменился. В нем появился сладкий восторг. Танюха даже чуть-чуть задыхалась когда говорила. – Иногда мне кажется, что я начинаю понимать самоубийц. Именно в такие минуты человек начинает желать смерти. Когда очень хорошо, а не когда очень плохо. Потому что смерть – это остановка. И человек умирает, чтобы остановить счастье, чтобы уйти на гребне волны… – Танюха смолкла, потом, через секунду заговорила снова, на этот раз просто игривым томам: – И еще. Я очень люблю весну. Мне ужасно нравятся веточки деревьев с молодой листвой. Понятно?
– Понятно, – истово кивнул Миха.
– Поэтому я сейчас схожу в сад и сорву себе такую веточку. Тоже понятно?
– Но...
– А ты – ты подождешь меня здесь. Я не хочу, чтобы ты видел, как я уродую деревья.
– Мне кажется, что лучше этого не делать, – осторожно возразил Миха.
– Почему это? – агрессивно вздернула она носик.
– Потому что... потому что сад может быть заминирован.
– Да-а? – она оглянулась по сторонам. – А почему же нигде нет щита с надписью?
– Ну... Мало ли. Нет и нет. Но все же идти туда не…
– Перестань, – оборвала она Миху, уже шагая в сторону сада. – Я быстро...
Миха чувствовал, знал, что не должен ее пускать туда, но так же твердо знал, что не может не пустить, что то, что должно произойти, все равно произойдет. И тогда, когда Миха ощутил свое бессилие, ему стадо страшно. Он торопливо отвернулся, уставившись на ореховое дерево на другой стороне дороги.
«Господи» умоляю Тебя, не дай ЭТОМУ произойти... Сбереги ее, Господи... Пусть не для меня... Но сбереги... Умоляю Тебя...»

– Боже, здесь так красиво! – услышал он Танюхин голос.
«Господи, если на то будет воля Твоя, лучше возьми меня, дурака... Пусть лучше я загнусь, чем она... Умоляю Тебя, Гос...»
За спиной оглушительно грянул взрыв. Миха упал на колени. «Нет! Нет!! НЕТ!!!» Дрожа, он некоторое время прислушивался. Тишина. Только напуганные взрывом птички снова зачирикали о своих птичьих проблемах...
Все было кончено. Миха даже не пошел в сад, чтобы проверить это. ВСЕ БЫЛО КОНЧЕНО. Он поднялся с колен и, не оглядываясь, побрел на шоссе.
В двадцати метрах он нашел щит с предупредительной надписью. Сбитый какой-то машиной, щит лежал в траве обочины. Миха опустился рядом с ним на корточки и заплакал...

– Тихо-тихо, ребята... Не на дискотеке...
Миха скорее догадался, о чем шепчет Саша, чем услышал. «Шатуны» осторожно приближались ко вражеским позициям. Сегодня целью был во-он тот танк в капонире, который уже просто достал расположенных напротив ополченцев. Они успели привыкнуть к тому, что по окопу всегда следует ходить, обязательно Наклоняясь, и теперь, наверное, если после войны встретишь на улице согнутого в три погибели парня, то сразу поймешь, на каком участке фронта он, собственно, находился.
Это место было на самом конце позиций, занимаемых рыбничанами. Дальше на юг стояли дубоссарцы. А непосредственно здесь, на стыке, южнее рыбницких ополченцев, держали оборону черноморские казаки.
О своем возвращении в Гояны после гибели Танюхи Миха потом старался никогда не вспоминать. Потому что это был один из психологически самых тяжелых моментов в его жизни. Это был кошмар. Снаружи – истерика матери Танюхи, тети Веры, сердечный приступ дяди Вани, горькие упреки, оскорбления. Внутри – раскаяние, стыд, сосущее чувство утраты, боль и тоска. За два дня до Танюхиных похорон Миха постарел лет на десять. «Так все и должно было произойти, – частенько говорил он себе в эти дни. Говорил даже не затем, чтобы успокоить себя, а просто для того, чтобы что-то сказать, чтобы убедиться в том, что еще жив. – Так все и должно было случиться. Потому что это было слишком хорошо...»
Закончив все грустные формальности в Гоянах, он немедленно кинулся назад, на позиции и прибыл туда рано утром белый как мел, с потухшим взглядом мертвеца. К обеду Миха уже точно знал, что снова хочет подохнуть, как собака, а вечером в составе диверсионной команды ушел на дело.
– Вот он, красавец...
Их было четверо – Саша, Миха, Нинзя и Борода. Они аккуратно

читати