Завантажити

перезарядить РПГ, и в этот момент тяжелый взрыв швырнул его куда-то под БТР. В лицо плеснуло чем-то горячим. Он открыл глаза, автоматически ухватился за болтающийся на шее «калаш». По морде БТРа было размазано то, что осталось от Юрки. Кисти и лицо жгло, как огнем. Миха взглянул на руки и его вырвало: тыльная сторона ладоней, пальцы, ствол и цевье автомата – все было покрыто густой бугристой кровавой массой. «Боже, мозги...» Он отшвырнул автомат, вылез на четвереньках, нелепо тряся головой, подобрал гранатомет, поднялся. Потом, шатаясь, зарядил РПГ и вскинул его на плечо.
В мире больше ничего не было – ни Приднестровья, ни войны, ни румынов на том конце окопа. Была только тяжесть гранатомета на плече, и сопротивление собачки под пальцем, и огненная боль на лице и руках.
И он стрелял, пока не выпустил все гранаты, а затем взял ствол одного из убитых – свой он не подобрал бы и под расстрелом – и открыл огонь.
А потом над ним что-то загрохотало. Он поднял глаза. «Боже ты мой…» Это была ГМЗшка, прикрывающая его своей лопатой. Рядом стоял БАТ, и кто-то, за слезами в глазах не различить кто, призывно махал из распахнутого люка рукой и что-то орал.
Мимо Михи пробежал один из бывших в окопе «шатунов» – Миха даже не понял, кто именно – и вперед головой нырнул в люк. Потом кто-то рванул Миху за рукав и потащил из окопа. Миха сопротивлялся, его сейчас интересовало только одно: неиспользованные заряды в магазине. Но чьи-то руки с силой запихнули его в люк, и он, плохо соображая, что с ним происходит, безвольно опустился в металлическую тесноту отсека, в голоса и нервное дыхание многих людей.
Потом люк захлопнулся, и БАТ сорвался с места. Потом снова были удары огромной кувалдой по броне, БАТ швыряло, как игрушку, и воздух оглушительно звенел, а перед глазами плыли оранжевые круги, но Михе было плевать – он вырубился...
Очнулся Мвха, лежа на траве, рядом с землянкой гвардейцев. Он долго просто лежал и смотрел в небо, уцепившись, как утопающий за соломинку, за звезду Давида на шее...
В этом деле погибло пять человек. Последний – Старый, – тот, что спас Миху, втолкнув его в люк БАТа, был убит за секунду до спасения, когда выстрел из румынской безоткатки насквозь пробил ГМЗшную лопату…
Когда уцелевшие вернулись к своим, Норову почудились стоны и крики о помощи. «Там ваши. Раненые, – сказал он Саше. – Я схожу забрать их...» С ним пошли еще двое. Они не нашли раненых. Вместо них они нашли мину. Отличную, исправную противопехотную мину. Когда Норова принесли обратно, у него были оторваны обе ноги...
В тот вечер Миха напился так, как не напивался никогда в жизни. Он сделал это, Когда почувствовал, что его руки и лицо уже никогда не отмоются, что на них навсегда останется отпечаток чужой плоти...
Четыре дня Норов метался и стонал в бреду, снова и снова умоляя, чтобы ему принесли супа. Потом, на пятый день, он умер...

ГЛАВА 4

Затишье на фронте, которое так любит большинство солдат, штука безусловно приятная. Это та «скука», которая, как когда-то утверждал дезертир-Митяй, гораздо предпочтительнее «веселья». Потому что «скука» на войне – это почти всегда синоним жизни. А «веселье» очень часто влечет за собой смерть. Что ж, за удовольствия, говорят, нужно платить. Но у затишья есть один веский недостаток, который часто сводит на нет все приятные преимущества: рано или поздно оно заканчивается. И как сложнее встать с земли, чем со стула, так сложнее вступать в новый бой после долгого затишья, чем после вчерашнего боя...
Был конец мая, теплого и солнечного, и воевать совершенно не хотелось, но все говорило о том, что новый всплеск огненного шторма не за горами. С каждым днем все больше двигалось на той стороне бронетехники, с каждым днем все активнее вели себя румыны на позициях, с каждым днем все кровожаднее становились выпуски «брехинжера»...
«И охота им искать на свою задницу неприятностей, – думал Миха, разглядывая в бинокль ползущую по румынскому берегу на юг колонну бронетранспортеров. – У них что, дел по хозяйству нет? Всяких там битв за урожай, социалистических соревнований в цехах, хороводов вокруг памятника Стефану Чал Маре? Их беда в том, что они слишком много пьют. Боже мой, русского Ваню все считают страшным алкоголиком, родным братцем зеленого змия, даже вон анекдоты на эту тему травят. А ведь он, этот Ваня, в сравнении с первым встречным голдырем-молдаванином – самый настоящий председатель общества тотальной трезвости... Про молдаван тоже анекдоты ходят, но совсем другого рода... А чего же вы хотите от нации, которая столетиями хлещет вино в непомерных количествах? Зачинают детей – пьют, вынашивают – пьют, рожают, выкармливают, воспитывают – опять же таки пьют. И даже этот, который родился, совсем маленький еще, не то, что под стол, под стул пешком ходит, слово «кернуть» еще правильно не произносит, а и он туда же... И ведь это – из поколения в поколение! То-то у кое-кого на том берегу уже бецики с пециками в башке

читати