Завантажити

глядя вслед Павлу, – и они ненавидят евреев. За что? Наверное, они и сами этого не знают. И можно ли вообще найти место, где бы евреев любили? Или хотя бы воспринимали?.. Разве что в Израиле...»
Сегодня была суббота – отличный повод побриться. Миха одолжил у ребят зеркальце, крем, помазок и станок с новым лезвием, набрал в кружку воды и расположился на входе землянки. Укрепив зеркальце на земляном скате, и расположившись так, чтобы солнечные лучи падали на лицо, Миха неторопливо начал раскладывать на обрывке газеты бритвенные принадлежности.
Вообще-то он не очень-то любил эту процедуру. Может быть, в нем говорили потрепанные временем хасидские гены или растительность на лице давала возможность чувствовать себя старше и солиднее, но только Миха отлично понимал петровских бояр, сокрушавшихся после царского бритья по поводу своих «босых» подбородков. Впрочем, усы и бороду он так же не любил. Самое комфортное состояние наступало у Михи, когда его щетине исполнялась неделя, и заканчивалось дней через десять после этого. «Говорят, в Америке изобрели станок, который бреет, оставляя трехдневную щетину, согласно последнему карденовскому писку моды... Остается только жалеть, что Днестр протекает в Молдове, а не где-нибудь под Ларедо...»
Рассуждая о превратностях судьбы, которая развела его и чудо-станок на столько тысяч километров, Миха взглянул в зеркальце, смочил лицо водой и принялся меланхолично его намыливать.
«Я понял, почему я не люблю бритье, – думал Миха, улыбаясь про себя. – Оно слишком похоже на тотальный геноцид... Вот так зарядил в станок нулевое лезвие и пошел рубить щетину под корень, не жалея ни старых, седых, ни малых, коротких... Какая жестокость!..» Он добрил правую щеку и занялся левой.
На этом участке фронта который день было затишье. Только иногда доносилось эхо неблизких выстрелов, да редко-редко взревывали в дивизионе по соседству танковые движки, да еще то там, то тут мелькали, сливаясь с зеленью листвы, камуфляжные формы солдат. Вокруг была поздняя весна, сытая и пресыщенная. Похожая на...
– Э, солдатик, смотри не порежься!.. – послышался сзади хрипловатый женский голос.
«О, нет! Только не это!.. – беззвучно возопил Миха, боясь обернуться. – Господи, искренне надеюсь, что это не она...» Он возвел в горячей мольбе очи горе, потом собрался с силами и оглянулся.
«Вот, мля!..» Это действительно была она. Мона Лиза. Гроза приднестровской армии. Она стояла, подбоченясь, и улыбалась. «Вот, мля!..» На ней были ситцевое платьице в дурацких ромашках и старенькие босоножки, такие растоптанные, как будто их по очереди носил весь духанский призыв пехотного батальона.
– Здравствуй, Джоконда, – неохотно приветствовал ее Миха. – Здравствуй и прощай...
Потом, не дожидаясь ее ответа, отвернулся к своему зеркальцу и продолжил бритье. «Ну не люблю я падших женщин, ну что ж с этим поделаешь?..»
– Ну зачем же так грубо? – вкрадчиво спросила она. – Я что, мешаю?
Миха аккуратно добрил левую щеку и потрепыхал станок в воде, одновременно формулируя ответ.
– Я что, мешаю? – повторила Мона Лиза немного холоднее.
– Ну, уж по крайней мере, помощью это никак не назовешь... – с грехом пополам нашелся Миха. Потом, сделав несколько штрихов станком, добавил: – Ты бы того, шла себе... э-э... в пункт назначения...
Мона Лиза не ответила. Она молча стояла сзади, разглядывая Михину спину. На лице ее одно за другим сменились выражения гнева, раздумья, интереса. (Ему в зеркальце все было отлично видно).
– Ты странный человек, солдатик, – наконец с наигранной задумчивостью сказала она. – Обычно все мужики плывут ко мне. Один ты – от меня...
– Да это ты сейчас уплывешь от меня в ближайший сток, непотопляемая моя...
– Говорят, – не слушая его, продолжала Мона Лиза, – что такое бывает с мужчинами, у которых... у которых не все ладно... кое с чем...
– Ты... Да ты... – Миха даже поперхнулся от ярости. Он шнырнул станок в кружку и сделал шаг к ней, как был, с причудливо разбросанными по лицу островками несбритой щетины и мыльными пятнами. – Да, ты мне противна, ясно тебе? Ты, которая, мля, можешь за один присест пропустить через себя целый взвод без всяких угрызений совести. Ты ж как стакан где-нибудь под скамейкой в парке, которым пользуются все, кому не лень. Да, мне мерзко даже смотреть на тебя...
Она с приклеенной улыбкой слушала его и даже не пыталась перебить.
– И что получается: если я не хочу принимать участие во всем этом скотстве вместе с толпой голодных кобелей, которые целыми днями шляются по позициям, не зная, куда бы запихнуть свои перцы, так значит, у меня с этим делом проблемы, да?.. Я ненавижу эту паршивую самоуверенность блядей и подзаборных халяв, которые считают, что от одного вонючего вида их расставленных копыт каждый мужик должен ехать крышей. Я ненавижу больную психологию двуногих, мля, животных, которые...
– У тебя только одна баба была? – неожиданно спросила совершенно ровным

читати