Завантажити

когда Александр продрал глаза и вскинулся на постели, на него смотрели три автоматных дула.
Он знал: такое поздно или рано должно было случиться. Не зря ведь Александр был одним из организаторов слободзейского ополчения. А эти – с правого берега – никогда не забывали адресов своих врагов.
Он не пытался кричать или сопротивляться: все равно ведь это было бесполезно.
– Вставай, сволочь... – прохрипел один из незванных.
Остальные молчали. Грубые, тяжелые лица. Равнодушные глаза. Щетина. Давно немытые руки на автоматах.
Он медленно поднялся.
– Давай-давай, ты ведь еще не труп...
В следующую секунду тяжелые тычки прикладами сшибли его с ног.
...Ночной ветерок неприятно холодил сквозь нательное белье. Все происходящее с ним казалось Александру нереальным. Как будто он наблюдал со стороны за кем-то другим. Незванные запихнули его в уазик, забрались следом, машина с ревом сорвалась с места.
...Больше никто никогда его не видел. Даже тела его не нашли, чтобы прочитать историю его боли.
Огонь умеет стирать не только те истории, которые записаны на бумаге...

– Скука смертная, – пробормотал Миха, ленивым жестом выкидывая окурок за бруствер. Скинув куртку и подложив ее валиком под голову, он нежился на солнышке. – Кто бы мне сказал, что такое бывает на войне, плюнул бы ему в глаз. Это ж не война. Это цурес.
– На войне лучше скучать, чем веселиться, – рассудительно ответил Митяй. – Больше шансов уцелеть.
– Скучать скучнее, чем веселиться, – серьезно возразил Миха. – Понимаешь, в скуке есть большой минус: надо ломать голову, чем себя занять. В веселье такого нету – тебя занимают и развлекают румыны, – посмотрев на явно несогласного с такой точкой зрения Митяя, Миха пожал плечами и продолжил: – Это мое субъективное мнение. Я бы сказал, «заведомо ошибочное», если тебе так будет приятнее со мной общаться.
– Конечно, ошибочное! – тоном, не терпящим возражений, заявил Митяй. – Как было бы весело вернуться домой с гранатой от РПГ вместо черепушки, да?
Миха снисходительно улыбнулся и взмахнул кончиками пальцев.
– Послушайте, дружище Битнер, – начал он игривым тоном с легкомысленным выражением лица, – неужели вы всерьез считаете, что если с вашей или моей держалкой для шляпы произойдет столь пугающая вас метаморфоза, то хоть кто-то это заметит?
– Собакин, ты придурок! – безапеляционно заявил Митяй. – И я всегда знал, что...
– Так вот, я докладываю тебе, мой импульсивный друг, – ненамного серьезней продолжил Миха, – что даже если кто-то и заметит, то его это не взволнует. А тебе мешает признать столь очевидный факт ортодоксальное марксистско-ленинское воспитание, помноженное на низкий материальный и духовный уровень жизни всего советского народа... Скажу тебе по секрету, что я всегда предпочитаю зрелища как альтернативу хлебу. Отличное шоу превыше всего! Ты же, как грубый материалист, отдаешь предпочтение хлебу, да еще и густо намазанному маслом...
– Может быть, – неуверенно ответил Митяй. – Мы университетов не кончали...
– Мы тоже, – подхватил Миха. – Но все же нужно понимать, что... что Париж не вымощен батистовыми платочками...
– Чего?!
– Ну, в смысле, что если румынская эрпэгэшная граната под твою пэмээровскую бошку уже заточена, так они все равно встретятся, даже если это произойдет через сто двадцать лет в сихотэ-алиньской тайге, и даже если ты будешь в танке, каске и чепчике с кружевами «ришелье». Словом, от судьбы не уйдешь. Поэтому в предвкушении встречи со «своей» гранатой жизнь надо прожить так, чтобы... ну, и дальше по тексту хрестоматии.
– Не, ну на хер, – упрямо гнул свою линию Митяй. – Береженого Бог бережет.
– А небереженого конвой стережет, – согласился Миха. – Но все же тот, кому суждено быть повешенным... э-э... не повесится сам. Вот. Кстати, о береженом, – без паузы перескочил на другую тему он. – У меня на старых позициях бушлат остался. Сходим? Все ж какое-то развлечение...
На бывшем «Вороне» теперь стояли гвардейцы. «Кардинала,» – добавил про себя Миха. «Что-то я сегодня слишком уж жизнерадостный какой-то, – подумал он между делом. – Не к добру.» Подумал и сразу забыл об этом. Потому что гостеприимные гвардейцы немедленно затащили гостей в землянку и выставили на полати несколько трехлитровых банок вина...

...Больше всего на войне я люблю свой матрас, – бормотал Миха, когда часа через полтора они с Митяем, отяжелевшие от выпитого, неторопливо брели в сторону своего расположения. – Понимаешь, брат, матрас, это нечто большее, чем просто такая штука для лежания. Это... это...
– Что «это»?
– Погоди, сейчас сформулирую... Это... средство для повышения социального статуса индивидуума, вот...
– Ой, Собакин, лучше бы ты не шиздел спьяну, честное слово... – заплетающимся языком предложил Митяй.
– Поясняю свою мысль... Вот ты представь: идешь по улице, глядь, лежит голдырь – синий-синий – прямо на земле. Кто он для тебя?

читати