Завантажити

той стороне, открыли массированный огонь. Но ополченцам было плевать. Им уже на все было плевать. Они не обращали ни малейшего внимания на рои свинцовых мух, летающие над головами. Единственным человеком, трясшимся от страха, был водитель автобуса.
– Скорее, скорее, ребятки, – канючил он, испуганно оглядываясь по сторонам и поминутно приседая. – Скорее, милые... Убьют ведь...
– Ах, ты ж, сука... – остановился, услышав его нытье, Миха.– Ах, ты ж... Страшно тебе?..
Он передернул затвор и направил дуло автомата в грудь водителя. Казалось, только скажи тот хоть что-то не в тему, и все, конец, палец сам нажмет на собачку. Водитель это отлично понял. Он опустился на землю возле колеса и затих.
Потом, когда автобус с ревом умчался, и ополченцы вернулись на позиции, по окопу прошел Дима.
– Магар!.. – позвал он мрачно. – Сюда иди.
К нему приблизился Магар с гранатометом.
– Кто прикрывать пойдет? – крикнул Дима.
– Куда?..
– Чего?..
– Сходим... Ответим румынам... – угрюмо пояснил Дима.
– Я пойду, – сделал шаг вперед Миха. За ним подошли еще двое.
– До хера вас, ребята, – сказал Магар и обернулся к Михе: – Ты. Не пурши. Без тебя людей хватит.
– Хлебало приткни, – холодно оборвал его Миха. – Потом разберемся.
– Так, хорош. Не время и не место, – остановил их Дима.
Магар нахмурился и промолчал. Было действительно не время и не место.
А потом, коротко взглянув на добровольцев, Дима молча мотнул головой куда-то за бруствер.
И они один за другим начали вылезать наружу...

ГЛАВА 5

В эту ночь позиции ополченцев посетил СТРАХ. Куда и подевалось то недавнее пренебрежение к смерти, с которым люди под огнем противника носили раненых в санитарный автобус... Просто теперь, когда все наконец закончилось, у солдат появилась возможность остыть и перевести дух. И они сидели в окопе, и оглядывались по сторонам, и вспоминали, и думали, и СТРАХ сидел рядом с ними на побуревшем от выпитой крови песке. Правофланговый размышлял о том, что ведь и он преспокойно мог оказаться на месте любой из жертв сегодняшнего дня, и именно его мозги могли быть разбрызганы по брустверу, а рядом расположился бы уже кто-нибудь другой, кого раздражал бы и пугал запах его, правофлангового, смерти. И думал он о том, что именно его вполне могли сегодня увезти отсюда разобранным на запчасти, а что не увезли, так это только потому, что судьба в необъяснимой милости своей дает ему шанс поскорее умотать домой. Явно, последний шанс: слишком уж веским оказалось предупреждение. И это же уму не постижимо, сколь мало нужно, чтобы убить и искалечить столько людей! Даже крутая война с артобстрелами и танковыми атаками, выходит, не нужна. И бомбежка, и газовая атака, и толпы кровожадных румын – все это не нужно. А нужен один-единственный выстрел из ручного противотанкового гранатомета. И все! И – баста! И – суши весла. Так где гарантия, что завтра, послезавтра, через неделю этот или какой-нибудь другой ублюдок с РПГ опять не выстрелит так же «удачно»?
Об этом, дрожа в окопе, думал правофланговый, и левофланговый тоже, и каждый из тех, кто расположился между ними обоими. Поэтому, когда вслед за Димой в траншею спрыгнули трое его людей, волоча четвертого, раненого, весь взвод был занят тем, что лихорадочно углублял окоп. Ополченцы рыли щели, ячейки, норы, пытаясь как можно глубже закопаться в податливый песок. Всеми владело сейчас настроение страуса, засовывающего голову в землю от страха. Перерывы делались только затем, чтобы хлебнуть вина.
Потом, позже, когда по окопу пронеслась весть, что в гости пожаловала Мона Лиза, люди пачками стали покидать позиции. Они торопливо, не оглядываясь, выбирались из траншеи и бежали в сторону взводных землянок. Ничто не могло сбить их с этого направления – ни темнота, ни опьянение, ни ощущение противника за спиной.
«Удивительно, как страх повышает либидо, – зло думал Миха, не выпуская из рук саперной лопатки. – Кажется, лучший способ превратить импотента в сексуального динозавра – до смерти напугать его... Наверное, мужик ощущает себя на бабе более защищенным... Как ребенок с мамой...» Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Главной Михиной эмоцией сейчас был не страх, а раздражение. «Ну нормальная херня?! – в ярости думал он, вонзая лопатку в песок. – Это, значит, они все перепугались до чертиков, а потом спустят там, в землянке, лишний страх, и все?.. И сразу попустит?..» Его почему-то ужасно злила мысль, что кто-то сейчас может заниматься этим... Пошарив вокруг себя в темноте, Миха нащупал банку с вином, схватил ее и несколькими огромными глотками влил в себя добрую треть. Но хмель не брал.
Поработав еще несколько минут, Миха швырнул лопатку куда-то в темноту. Он совершенно не был в состоянии внятно объяснить причину своего раздражения и, может быть, именно поэтому ничего с этим раздражением не мог поделать. Ему надо было выплеснуть всю мерзость изнутри. Сейчас он не мог с этим

читати