Завантажити

Наськи, невесты твоей из Цибулевки?..
– Это ж когда все... когда РПГ... я того... я споткнулся и на Семеныча упал... – Митяй всхлипнул. – А он... а у него лица нет, понимаешь?.. А я – на нем, лицом к лицу... а у него... ни глаз, ни носа...
– Заткнись!
– Ничего уже нет... Мясо, одно мясо...
– Заткнись, говорю!..
– Был человек, осталось мясо... Собакин, пойми, если бы мы на старые позиции не пошли, то и нас бы... так же...
Это была истерика. Миха несколько секунд прислушивался к плачу, потом нащупал в темноте Митяево плечо и с силой стиснул.
– Заткнись, дурак!.. Могло и нас, это верно. Но не убило ведь?.. И не убьет, я знаю. Наш выстрел еще не выточен. Понял?
– А Наське ведь уже не поможешь, ведь правда, Собакин?.. А у меня – отец, и мать, и...
– Ладно, уболтал, езжай, – сказал Миха. Успокаивать, утешать не было никакого желания. Делиться выдержкой не хотелось тем более – у самого после сегодняшнего осталось ее не очень-то много. – Езжай. Лично я – не против.
– Поедем вместе, Собакин... Пожалуйста...
Миха несколько секунд раздумывал, потом покачал головой.
– Понимаешь, парень, ты ведь почему меня с собой тянешь? Потому что вдвоем легче, чем одному. Вдвоем – вроде не так по-чмырному получается, да? Но это ведь только до трассы. Как на шоссе выйдем – ты меня возненавидишь, парень. Даже сильнее, чем тех, кто здесь остался. Потому что и на трассе, и по дороге в Рыбницу рядом с тобой будет свидетель твоей трусости.
– Собакин...
– Да ты на трассе от меня просто драпанешь, парень. От своего позора драпанешь...
– Послушай, Собакин... – слабо начал Митяй.
– Странный вы народ, русские, – задумчивым голосом продолжал Миха. – Повоевать – совсем не дураки. Но только лучше всего воюете, когда не знаете за что. А когда знаете – так даже руки ствол не держат. В чужой дом вломиться – так хозяев дубасите, что аж шуба заворачивается. А когда в ваш... – он вздохнул. – Народ-гигант, чего уж там.
– В «наш»? – уже более спокойно спросил Митяй, Кажется, истерика проходила. – А ты – не русский? Ты – не... не сын народа-гиганта?..
– Я? Я сын народа-воина. Я с позиций – с твоих позиций, парень, – не драпаю... Знаешь что? – перебил Миха сам себя. – Ложись-ка ты спать, а? И тебя авось попустит, и от меня отстанешь. Лады, парень?..

Утром, когда Миха проснулся, Митяя рядом не было. На полатях лежал только его автомат. Миха, еще дурной со сна, бестолково огляделся по сторонам. Вокруг возились, хрипло бормотали такие же заспанные ополченцы.
– Мужики, никто Митяя не видел? – спросил Миха. Как это обычно бывает на ранних подъемах, никто не обратил на вопрос ни малейшего внимания. Михе пришлось повторить его трижды, причем, в третий раз он уже почти криком кричал, прежде чем за печкой встрепенулся Дегтярь.
– Ебтать, а ведь я его видел! – с удивлением в голосе заявил он.
– Когда?
– Да уже светлело, – ответил Дегтярь. – Он задел меня, когда к выходу пробирался. Я ему – куда, мол, прешься? А он – отлить, мол... Ну и все...
«Свалил, козел, – подумал Миха, подбирая Митяев автомат. – Все таки свалил...»
Когда все брели на завтрак, Миха подошел к взводному, сдал автомат и коротко объяснил, что к чему. Дима воспринял новость на удивление спокойно: это было в его практике не в первый раз. Он просто кивнул, пробурчал: «В семье не без урода», – и направился по своим делам...

...Миха не любил великое множество вещей. Либо в силу своей желчной, ироничной натуры, либо как следствие стечения жизненных обстоятельств, но он не любил гораздо больше вещей, чем средний обыватель, и уж точно намного больше не любил, чем любил. Вообще, ему было сложно угодить.
И вот сейчас, скучая на своем матрасе, он размышлял над кое-чем из категории особо нелюбимых вещей. Он терпеть не мог больших народов, народов не как отдельных людей, а как толпы и как политику. С подозрением и недоверием относился он ко всяким там арабам, китайцам, янки, русским... Он не любил их за то, что в психологии каждого большого народа заложена агрессивность, этакий комплекс «старшего брата», желание совать свой нос повсюду, по поводу и без повода, и еще за то, что каждый большой народ считает себя лучшим. «То, что ваши праматери были более плодовиты, не делает вас избранными, ребята...» Миха ненавидел насилие в любом его проявлении. Он был представителем племени, которое на протяжении тысячелетий насиловали все, кому не лень, от ассирийцев и вавилонян до немцев-нацистов и тех же русских. Он был представителем племени, которое вот уже больше сорока лет существовало только благодаря победам над десятикратно более сильным врагом, и первое же поражение которого закончилось бы его безусловной гибелью. И это было еще одной причиной, по которой Миха участвовал в войне на Днестре. «Защищать слабого против сильного, угнетенного – против обуянного гордыней...» Он бы, наверное, и в кишиневскую армию пошел бы служить, если бы Россия

читати