Завантажити

идеалистический друг Костя! Герои Ануя хотели умереть.
«Никаких счастливых концов!» — кричала его девочка-Жанна. Как и я, она не желала взрослеть, стать женщиной, выйти замуж. Она жадно требовала у палачей своей смерти. Ведь, если Жанну не сожгут на костре, она не будет Жанной д’Арк. Она будет человеком иной — не благородной породы. Нормальным. Обычным! Обывателем!
— «…шутовство, нелепая мелодрама — это и есть жизнь. Тяжеловесность, театральные эффекты — это тоже она. Жизнь — вот что страшно».
Аную последнему удалось подарить мне идею. Сделать идейной бессмысленность моего бытия. Его «Эвридика» была великолепным обвинением жизни. Каждый, кто умел задавать вопросы и не бояться ответов — обязан был умереть.
И если б я только могла, я бы выбрала этот способ самоубийства — уйти туда, сквозь «зеркало сцены». В тот вчерашний спектакль, где моя смерть стала бы высшей истиной — темой, идеей, сверхзадачей Ануя. Я бы осталась там навсегда. Если бы я могла, я бы выбрала эту смерть — с лицом Андрея, с изумительно прекрасным лицом, с сострадающе-мудрым лицом, с всепонимающе-кротким лицом, с лицом, которого никогда не было у Андрея в жизни.
Я подумала, что нужно закрыть Андрею глаза. Но не закрыла. Я коснулась его руки. Я знала, она будет холодной, как рука моей бабушки. Я поцеловала ее, и крышку ее синего гроба заколотили гвоздями. Я плакала… от счастья. Ее лицо было таким спокойным.
Бабушка умирала страшно. Три недели неутихающих криков, ужасающих запахов и моей выворачивающей душу беспомощности — бессонной беспомощности, кричащей беспомощности. Я цеплялась ногтями за рубашку врача: «Сделайте, сделайте, сделайте, что-нибудь!» Он приходил к нам три раза на день. Я нравилась ему. Я была готова выйти за него замуж, лишь бы он сделал хоть что-то, лишь бы ей не было больно. Но он не смог… Смерть — смогла.
Я верила в ее искренность с пяти лет и спустя четверть века, она не предала мою веру. Не предала нашу дружбу.
— «Только смерть, настоящий друг! Одним лишь прикосновением она преображает облик чудовища, вносит умиротворение в душу отверженного, освобождает… Всякий раз, когда это возможно, когда жизнь разрешает ей это, она действует быстро», — Я захлопнула книгу. Мои пальцы дрожали
Пельмени громко кипели на плите. Я выключила газ. Вряд ли я буду есть. Я закурила, придвинув наполненную окурками пепельницу.
Успокоиться. Простейший театральный прием: чтоб не волноваться на сцене, полностью сосредоточить внимание на какой-нибудь неважной детали.
Я стала считать окурки. Три… Нет, четыре Костиных «Marlboro», пять тонких «Vogue» Сашика. Долго ж они мирились на кухне. Одно «Sobranie» Арины, один «Parliament» Доброхотова. Сцена прощания, если она разыгралась здесь, была короткой. К ним присовокупился остаток моей утренней «More» и что-то блестящее.
Я поворошила горящей сигаретой и выкопала из горки пепла кольцо — тонкий серебряный овал с надписью «господи, спаси и сохрани мя».
Я давно собиралась купить такое. Они продавались почти в каждой церкви и стоили копейки. Но мне хотелось купить его в Лавре, а ноги все не доходили.
Я достала кольцо, обтерла и примерила на безымянный палец — почти по размеру. Слишком маленькое. Женское. Чье оно? Арина носит только белое золото. Оля — дизайнерские украшения Иры Седелкиной. Рита?
Рита и Андрей… Я замедленно повернула голову вправо — на руке у Андрея было точно такое кольцо. Оля говорила, они расписались фиктивно — но, видимо, не так уж фиктивен был брак, раз оба носили одинаковые кольца.
Тогда зачем Рита швырнула его в пепельницу? Они поссорились? Андрей начал ухаживать за Инной и Рита убила его из ревности?
Андрея из ревности? Невозможно ревновать ветер, дождь, асфальт, по которому проходит миллион людей в день. Андрей был ничейным и всехним. Он был таким и не мог стать другим. И все это знали.
Внезапно я прижала к губам свою руку с кольцом. Сознание решительно отодвинуло Риту и мою хилую версию.
Это мое кольцо!

Не отдавай меня никому!

Такое же — на пальце у Андрея. Это было невозможно! Так же невозможно, как прислать SMS с того света… Так же возможно!

Не отдавай меня никому!

Кто прислал это послание?
Андрей?
Господин Анри?
«Дорогой мой, существуют две породы людей», — говорил он вчера, Андрей-г-н Анри. Как и автор пьесы, я, несомненно, относилась ко вторым. К «людям для смерти». И наше самоубийство — не грех. Если человек день за днем рассматривают смерть как один из выходов, это диагноз.
«В крайнем случае, я могу умереть», — меня всегда утешал это факт, при любых раскладах, в любых ситуациях. И мысль о смерти никогда не отказывала мне в утешении. В ней не было истеричного вызова. Она была вполне бытовой. Так же спокойно я думала: «В крайнем случае, я одолжу деньги у Арины».
Это диагноз! Суицид — такая же природная склонность, как гомосексуализм. Бог не зря нас создал такими. Гомо свидетельствует — этим людям не стоит

читати