Завантажити

пост-смертельном мире. Я вымыла кухню и поставила вариться пельмени. Мои слова, рассужденья, поступки давно не были такими осмысленными. Я убирала квартиру — потому что должна была убрать ее перед приходом милиции. И говорила с Андреем, потому что должна была его поддержать.
Я не сошла с ума. У меня была тайна. Теперь их стало две. Андрей мертв. Но он жив — смерть ничего не меняет. Я всегда знала об этом. И я нужна Андрею потому, что об этом знаю одна только я.
— Андрей, а ты помнишь!..
Я вспомнила! Мы сидели с ним в коридоре гостиницы, прямо на полу возле дверей его номера. Вначале мы стояли, но разговор не оканчивался. Не помню, о чем мы говорили — помню, мы устали стоять и сели.
А потом Андрей заснул. На середине фразы его голова завалилась набок. Я пыталась разбудить его — он не реагировал на толчки, он сполз на пол и безмятежно свернулся калачиком. А я сидела рядом с ним до утра, полная самоироничной гордости, я охраняла его — я просто не могла бросить его, спящего посреди коридора.
— Все, как тогда… Да? — Я улыбнулась.
Я вспомнила ощущение еще до того, как выудила из памяти картинку истории. А секунду спустя вспомнила, о чем мы говорили тогда — о пьесах Ануя!
— Хочешь, я их тебе почитаю?
Я бросилась в комнату. За пять минут я устроила там еще больший бардак. Я безжалостно вываливала из шкафов старые журналы и папки со своими статьями. На меня посыпалась моя жизнь.
Любовные письма. «…мой ангел, моя милая девочка. Люблю тебя. Твой Я». Кто писал это мне? Я не могла вспомнить!
Отпечатанный на глянцевой (а как же!) бумаге «Кодекс о Косте». «1. Все, что говорит Костя — правда, которую надо изучать и передавать каждое слово его современникам и потомкам, из уст в уста. 2. Все, что делает Костя — замечательно и всячески достойно подражания…» Я помнила, что писала это на полном серьезе, мне казалось, я несу миру некую истину. Я принесла кодекс Косте. Не удивительно, что он влюбился в меня. Какой простой и понятный ответ. Моя любовь сразу сделала наши отношения лживыми.
Я взяла с пола резюме для институтской газеты. «Главный редактор — Саня Красельникова. Родилась. Жила-была, влюбилась раз, два… третьим был Театр. Люблю больше жизни!» Еще одна ложь.
Моя жизнь лежала у моих ног грудами мусора. Двухтомник Ануя стоял в дальнем ряду. Он был моей правдой. Мне не пришлось искать нужный отрывок, он был заложен сложенным вдвое листом. Чернеющая опечатками, моя курсовая.
«Молодой человек, присутствующий на сцене с начала пьесы, и представляющийся позже господином Анри, выписан автором с особенной любовью и нежностью, и текст, вложенный в его уста, контрастен всему, что говорят окружающие. Все они борются за что-то, стремятся к чему-то, он — сторонний наблюдатель, не заинтересованный ни в чем, потому что знает финал. Он — Смерть. И именно он — ключ к пониманию «легкомысленного» Ануя».
Хоть раз я оказалась права. Стоило мне получить вожделенные пьесы Ануя, они оказались ключом к пониманию всей моей жизни.
Как и я, Жан Ануй считал жизнь — местом, где жить почти невозможно. Как и я, он неприкрыто презирал ее. Как и я, Ануй принимал всего одну ее форму «жизни-театра», где все забавно и понарошку. Как и я, Жан Ануй был бесконечно влюблен в Смерть.
— Слушай, — распахнув книгу, я подсела к Андрею. — «Смерть никогда не причиняет нам боли. Смерть ласкова… Это жизнь причиняет нам муки».
Я уже читала Андрею этот текст — наизусть — в коридоре гостиницы. Все было как тогда. Словно в «Эвридике» Ануя, по велению Смерти, жизнь пошла вспять, и Орфей снова встретил Эвридику на перроне вокзала.
— «Почему ты ненавидишь смерть? Смерть прекрасна».
Какие бесконечно знакомые слова. Только вчера Андрей говорил их со сцены. Самый нежный, самый добрый, самый мудрый из всех персонажей Ануя, господин Анри — ангел Смерти появлялся из тьмы.
Подымался тяжелый, пропахший пылью занавес, обнажая «зеркало сцены», и за этой невидимой границей открывался мир, бесконечный, волшебный. Мир, который я отчаянно любила за то, что все страдания, ошибки, потери там были логичны и оправданны. В то время как моя абсурдная жизнь напоминала бесконечную «мыльную» оперу, где мог быть только один хэппи-энд — смерть.
«В жизни не бывает хэппи-эндов, не бывает счастливых концов!» — говорила я Андрею у дверей его номера.
Ему предстояло сыграть г-на Анри. Он плохо понимал, как играть Смерть, тем паче — Счастливую Смерть.
«У всех жизней один конец. А хэппи-энд — только стоп-кадр. Занавес. Я поступила в театральный, я была счастлива. Опустите здесь занавес — вот вам счастливый финал. Хэппи-энд — это когда не надо жить дальше. А что значит не жить дальше? Умереть. Об этом и написана «Эвридика» Ануя. И твой герой предлагает Орфею и Эвридике умереть — потому что это единственный способ быть счастливыми. Жизнь мучает их, терзает…. Ты — их единственный друг!»
Как и я, Жан Ануй почитал смерть единственно-истинным хэппи-эндом. И ты был чертовски не прав, мой

читати