Завантажити

отчаянного натиска. «Не могу сказать, что вы являетесь в мои сны каждую ночь! Откровенно! Нечего сказать! Докатилась!»
Пола злорадно усмехнулась про себя, неизвестно чем больше уязвленная: то ли отчаянным
поступком мужчины, то ли неполной его лояльностью. «Твой светлый образ затер до дыр увядающий Дон Жуан из дизайнерской конторы. Судя по всему, не с самой лучшей репутацией».
Ей припомнилась их первая встреча. Уже тогда Пола была неприятно удивлена поведением этого Доменика. Конечно, ничего лишнего он себе не позволял, был очень внимателен
в вопросах бизнеса, предлагал интересные идеи, держался скромно, даже, можно сказать, застенчиво, но странный пронзительный взгляд, который она ловила на себе время от времени, словно раздевал ее догола. Вот почему на второе собрание Пола отправила своего заместителя Самуэля Перье, вычеркнув странного незнакомца из своей памяти.
Несколько минут она сидела за столом, сдвинув брови и нервно постукивая по столу пальца-
ми. Настроение, невероятными усилиями поднятое с утра до шкалы «хорошее», постепенно
растворилось в дымке.
«Почему у Валери никогда не происходит в жизни дурацких ситуаций? Она плывет себе
по спокойному течению, время от времени слегка погружаясь в ничего не значащий для себя
флирт, так легко и гармонично отшивая предыдущих ухажеров, что аж диву даешься. Расскажи ей сейчас эту историю – и она ответит, что с меня можно писать комиксы, в чем, по сути, будет права. Почему именно я притягиваю к себе всех этих
юродивых, не понимаю».
Нервно отбросив бумаги в сторону, Пола встала.
Невдалеке, среди серых крыш, еще не успевших оправиться от зимней безликости, словно
ракета, устремленная в небо, высился ажурный шпиль башни Сен-Жак. Это красивое и величественное сооружение почему-то особенно раздражало Полу среди огромного многообразия расфуфыренных архитектурных форм Парижа.
Возведенное в стиле пламенеющей готики, здание своими кружевными орнаментами неотступно напоминало ей бумажные снежинки, которые они вместе с мамой вырезали на Рождество. Радуясь наступлению торжества, девочка всегда с благоговейным чувством нежности украшала этими маленькими белыми звездочками дом, всерьез представляя, как в сказочную ночь они оживут в виде прекрасных фей. Но проходили праздники, возвращались будни, жизнь входила в свою колею, а бумажный мусор выбрасывался, так и не приоткрыв таинства перевоплощения.
Переход от буйной радости к монотонной серой повседневности всегда удручал Полу, напоминая о скоротечности любого момента, даже того, который всеми силами хочется задержать. Мама, утешая дочь, говорила:
– Праздник не может длиться вечно хотя бы потому, что, пресытившись им, мы больше никогда не сможем уловить то сладостное предвкушение сказки, которое дается нам как вознаграждение за труды.
И раз за разом повторяя себе эту фразу, девочка в конце концов приняла ее за аксиому, при
этом полностью переосмыслив. «Праздник не может длиться вечно, – решила Пола, – ибо Богу угодно видеть человека страдающим. Если нам предназначено страдать, значит, стоит искать наслаждение именно в этом, а не гнаться за предвкушением сказки».
Слова, в которых жила надежда, в итоге превратились в лозунг безысходности, и это изрядно
позабавило Полу. Ей нравилось лелеять чувство безнадежности, взращивать муки и терзать себя по любому поводу. Мечтая о счастье, девушка даже и понятия не имела о том, что именно подразумевает под фразой «найти покой душе», ведь страдания были смыслом ее жизни, без них существование не казалось бы столь наполненным, осмысленным, а удовлетворение глубоким. Поэтому, очарованная идеей мученичества, с одной
стороны, и силы, с другой, во всем, и даже в искусстве, Пола предпочитала величие простоты,
а не вычурность и пафос. Загруженность образами, замысловатость слишком надуманных сюжетов, усиленных за счет повторений, вызывали в ней чувства дисгармонии и усталости. Статуя, сама по себе прекрасная, становилась в глазах девушки грудой мрамора, когда рядом с ней выстраивалось полчище таких же скульптур. В огромном скопище одних и тех же фигур было почти невозможно уловить чувственность губ, величие жеста, мимолетность очарования взгляда.
Другое дело – ар-деко, или сталинский ампир, как его называют в России! Она была без ума от этого стиля! Кто-то считал ар-деко позором диктатур и бесчестием тоталитарных режимов Европы, но Полу это никаким образом не задевало, наоборот, подстегивало к фанатичному поклонению перед силой и могуществом гениев, возвеличившихся над серостью масс.
«Людям нужен кнут. Без диктатуры не будет государства!» – спокойно парировала она на фразы типа: «А знаешь ли ты, что Ленинскую библиотеку в Москве строили политические зеки?!!»
Ар-деко гипнотизировал ее своей силой и монументальностью, суровым величием и простотой форм. Каждый раз проезжая мимо дворца Шайо, возведенного к Всемирной выставке тридцать седьмого года, или посещая уникальные коллекции Музея современного искусства – дворца Токио, что расположен там же, в шестнадцатом округе Парижа,

читати