Советская дружба народов, обязаловка школы и Литинститута, скорее, отвращали от братской, как тогда это называлось, литературы. Фамилия ни к чему не обязывает: никогда не мог даже в шутку связать несколько слов на украинском — хотя в деревне на юге Воронежской области, откуда родом отец, и говорили все поголовно на суржике, несколько месяцев школьных каникул в самом нежном возрасте не стали языковой прививкой. Тем более — восемь первых лет жизни в пригороде шахтерского донбасского городка. После первого класса семья уехала в Сибирь, а уроки украинского начинались со второго. Сейчас я вдруг пожалел, что в детстве у меня не было этой языковой прививки.

Недавно вышедший сборник “Кордон”, объединивший трех, как гласит вынесенный на обложку подзаголовок, пограничных поэтов — один из поводов к этому запоздалому сожалению.

В сборнике, вышедшем в издательстве “Арт хаус медиа” — тексты трех поэтов: Андрея Полякова, Игоря Сида, Сергея Жадана. Аннотация обещает, что книга — “пространство эксперимента, попытка прорыва в диалоге между культурами. Есть мнение, что между Украиной и Россией нет ничего общего. По другим представлениям — одно является неотъемлемой частью другого. Собранные здесь, перекликающиеся друг с другом тексты намекают не только на возможность других точек зрения, они отменяют саму постановку вопроса. Геопоэтика вытесняет геополитику...” Николай Звягинцев в кратком предисловии пишет, что идея книги — три автора, два языка, одна поэзия — пришла в свое время Андрею Полякову. Судя по выходным данным — за концепцию книги и составление отвечал Игорь Сид. Он же — автор восторженного текста об Андрее Полякове — текста из книги Полякова, выходившей в издательстве НЛО. Есть еще маленькое послесловие Данилы Давыдова, обосновывающего неслучайность объединения в сборник трех таких разных поэтов. Главный аргумент — взаимопереводность. Тексты авторов чередуются, почти все даны на тех языках, на которых написаны, а переводы в приложении: Сид переводит Жадана, Жадан — Сида и Полякова.

Поэты действительно очень разные. Живущий в Крыму и пишущий по-русски Андрей Поляков погружен в культуру (точнее — культуры) как рыба в воду, его поэзия омыта волнами крымского мифа, история для него важнее современности, культурные символы и знаки — нужнее предметности. О живущем в Москве Игоре Сиде принято говорить в первую очередь как о культуртрегере — создателе Крымского клуба, поэзия его близка к метаметафоризму, он тоже вольно чувствует себя в океане мировой культуры, перескакивая с волны на волну, меняя регистры эпох как заядлый серфингист. Сергей Жадан — культовый, как говорят о нем критики, украинский писатель, лидер нового поэтического поколения, самый молодой и самый — рискну сказать — харизматичный из авторов сборника.

Объединяют трех поэтов, надо полагать, в первую очередь дружеские связи. То есть, Сид и Поляков, конечно, близки друг другу и творчески — они дышат воздухом одной культуры, говорят на одном языке, понимая с полуслова друг друга — античность, акмеизм, средиземноморье, список кораблей... Но вот Сергей Жадан с трудом вписывается в это окультуренное (закультуренное?) пространство — его интересует действительность как она есть, он смотрит на нее с близкой дистанции, в упор, и почти всегда он не наблюдатель, а участник, по крайней мере, его культурные коды совсем другие. Стихи для него, можно предположить, в меньшей степени литературный факт, а в большей — жизненный, фиксация и осмысление опыта. Личного, поколенческого, общественного.

Первая реакция на стихи Жадана — зависть. Почему это есть на украинском, почему этого нет на русском? Все эти истории, происходящие на задворках центральной Европы, в маленьких эмигрантских отелях, все эти рассказы о проститутках, наркоманах, мелких жуликах и бандитах в спортивных костюмах адидас, о менеджерах среднего звена и о топ-менеджерах нефтяных компаний, о друзьях-алкоголиках, о мертвых и еще живых. Весь этот шум и ярость, все это пролившееся на бумагу настоящее время несовершенного вида.

Почему русская поэзия с таким упорством пятнадцать-двадцать лет подряд отворачивалась от жизни, замыкалась сама на себе, на мировой культуре, на языке, становилась маленьким уютным интеллектуальным гетто, не смотрела дальше своего носа? — и все это под разговоры о небывалом расцвете русской поэзии, сравнимом (да что там — куда более пышном) с расцветом таковой в начале прошлого века. Ну ладно, я слегка перегибаю, но, действительно, кажется, что у нас нет поэта, близкого Жадану по масштабу, темпераменту, свободе, чувству современности. Нет поэта, способного с такой естественностью и страстью писать свободным стихом — так, чтобы верлибр стал, наконец, фактом русской поэзии. В общем-то, в той действительности, что описывает Сергей Жадан, нет ничего специфически украинского — Харьков начала “нулевых” с “напряженной криминогенной обстановкой” ничем не отличается от российских городов начала 90-х. Но ведь никто — по крайней мере, я не припомню — из новой генерации российских стихотворцев даже не попытался создать нечто подобное жадановскому лирическому эпосу. Разве что Борис Рыжий, хорошо знавший жизнь русской провинции и пускавший в свои стихи персонажей этой жизни во всей их неприглядной красе.

Можно только предполагать, как украинская реальность, политическая и социальная, влияла на формирование Жадана-поэта. Совсем не так, как российская, понятно. Оставим в стороне его занятия политикой, участие в “оранжевой революции”, левацкие взгляды — выше крыши хватит одной его творческой активности: стихи, проза, выступления с музыкантами. То есть даже издалека можно понять, почему его называют культовым автором. Вот, кстати, и разница: кого из российских писателей можно назвать культовой фигурой? Пелевина? Кого еще?

Наверное, дело не в политическом темпераменте, даже не в социальном. Ладно, не будем о грустном — о российских девяностых, которые напрочь отбили у поэтов охоту к любому политически и социально внятному высказыванию в стихах. В российском поэтическом сообществе, правда, недавно вдруг заговорили об уместности гражданской позиции — время, видно, подошло, накипело. Дело, думается, в темпераменте вообще. В том, насколько поэту интересна действительность, реальность, жизнь.

Жадан, конечно, вовсе не наивный автор. Собственно, это и так понятно. Просто у него другие культурные коды, сильно отличные от тех, что в ходу и у Полякова, и у Сида, и у легиона российских стихотворцев, питающихся абстрактной тоской по мировой культуре. Европейская поэзия, Буковски, кинематограф — из этого и многого другого прорезались его верлибры. Другое дело, что все перечисленное — общее достояние, бери не хочу, но вот наши поэты им в полной мере не воспользовались. Кино — наверное, драматургия (особенно документальная) — разумеется, но не поэзия.

Конечно, среди российских поэтов не все сплошь заняты вышиванием крестом и в упор не хотят видеть окружающий мир. Есть авторы, родственные Сергею Жадану, близкой группы крови. Елена Фанайлова пишет не менее страстные и яростные верлибры, вызывающие бурную реакцию литературного сообщества — она, кстати, и Жадана переводила. Есть ушедший в левое искусство Кирилл Медведев, один из немногих, овладевших свободным стихом, — его как раз переводил Жадан. Есть Андрей Родионов, певец спальных районов, ловец персонажей не менее живописных, чем те, что населяют стихи Жадана. То есть не все так грустно. Но все равно шансов на то, что поэзия в России будет вызывать такой же интерес, как и в Украине (если судить по прессе и Интернету), мне кажется, нет никаких.

Чем утешиться? Тем, что можно выучить украинский, пусть и не в совершенстве, хотя бы для того, чтобы читать Жадана со словарем. Тем, что Жадана и так много и хорошо переводят на русский — переводы Игоря Сида в “Кордоне” (как и переведенная им книга стихов Жадана “История культуры начала столетия”) звучат куда как убедительно. Тем, что стихи Сергея Жадана могут — и должны — стать фактом российской поэзии. Как там писал когда-то один поэт про прививку эллинской речи к российскому дичку...

Сергей Самойленко, Сибирские огни, № 10, 2009 г.