Re: цензії

Полтора года назад издательство «Популярная литература» решило взяться за межавторские фантастические циклы всерьез. Издательство, с самого начала сделавшее ставку на оглушительную раскрутку неизвестных и, как правило, не пришибленных гениальностью авторов вроде Дмитрия Глуховского, себе не изменило. Цикл «Этногенез» стартовал в мае 2009 года книгой «Маруся», которую написала видная светская тусовщица Полина Волошина.

И «Поплит» в очередной раз совершил чудо: корявая история мажористой девочки-подростка из 2020 года побила рекорды продаж на годы вперед. После этого в прорыв была брошена тяжелая артиллерия в лице не элиты, но вполне себе ведущих эшелонов отечественной фантастики. Однако ни Кирилл Бенедиктов, по совместительству являвшийся главным редактором издательства и проекта, ни Александр Зорич с Игорем Прониным, ни другие умные умелые авторы не сумели приблизиться к рекорду первой «Маруси», проданной в количестве 300 тысяч. Тем не менее суммарный тираж одинаково оформленных книжек (вышло 20 штук, реализовано или почато девять трилогий из 12, финиш ожидается в конце нынешнего года) достиг 1,2 млн – и наступила пора переизданий в твердой обложке. Призванных, видимо, представить продукт принципиально новому читателю. От его лица и буду говорить.

На сегодня переизданы два первых цикла – «Маруся» и «Блокада». В процентном отношении этого, конечно, недостаточно для рассуждений о сериале в целом, но некоторые вещи очевидны.

Не будем трогать ни «Блокаду» Кирилла Бенедиктова, ни вторую «Марусю», написанную Сергеем Волковым, – претензии к ним предъявлять, конечно, можно, но в целом это крепкие профессионалы, которые даже если глубоко и не вспашут, то урожай обеспечат вполне съедобный. А вот волошинская «Маруся», и первая, и третья (вышедшая пару недель назад), не то чтобы чудовищна – это просто не книга.

То есть она пытается, конечно, походить на книги, в том числе вполне определенные – возможно, прочитанные автором, возможно, услышанные в вольном пересказе автора идеи проекта Константина Рыкова или в пересвисте какого-то Рабиновича. На предполагаемое сходство девочки из будущего Маруси и девочки из будущего Алисы любезно указывает само издательство в предисловии (иначе бы не всякий догадался), завязка романа в ноль напоминает «Черновик» Сергея Лукьяненко, офтальмологические проблемы героев, подвергшихся магическому воздействию, вызывают в памяти «Кесаревну Отраду» Андрея Лазарчука, а металлическая фигурка ящерки будто бы сошла со страниц «Мальчика и ящерки» Владислава Крапивина.

Потом, конечно, на страницах появляется оживленный мамонт (привет из «33 марта» Виталия Мелентьева), а в целом повествование, переместившееся в научный лагерь, начнет походить на любой образец фантастики ближнего прицела 50-х.

Не хватает только любознательного мальчика Павлика, допытывающегося у рассеянного профессора, а чо это за странные цепи охлаждения на высоковольтном ядерном комбайне. Остальное в наличии – и рассеянный профессор, и малолетние хулиганы-изобретатели, и красивые девушки, и сильные юноши, один из которых растяпа, и обаятельные злодеи, и коварные китайцы.

Более того, Волошина время от времени честно пытается соответствовать фантастическому жанру. Получается что-нибудь вроде:

«Удивительно все-таки устроен человек. Он может не отдавать себе отчёт в том, что голоден, но если пучки света, отраженные от вкусной еды, попадают на сетчатку глаза, а пучки молекул, испускаемые вкусной едой, попадают в эпителий носа и все это, объединяясь, перемешиваясь и преобразуясь в электрический сигнал, попадает в мозг, то вот уже у вас полный рот слюней, и вы хватаете пальцами горячущую сосиску и отправляете ее прямиком в рецепторы вкуса. Другими словами, сосиска отправляется в рот».

Впрочем, автор быстро успокаивается и возвращается к привычному образному ряду: «Вообще все вокруг было очень красивое, прозрачное и зеркальное, как будто они вдруг оказались внутри витрины дорогого супермаркета».

Проблема в том, что всем перечисленным авторам, включая создателей высоковольтных комбайнов, было что сказать. В большинстве случаев говорить – вернее, писать – они умели и темы свои знали. Полина Волошина писать и придумывать не умеет и, похоже, мало что знает.

Являясь, таким образом, идеальной моделью для своей героини. Которая совсем ничего не знает и не умеет, не любит читать, учиться, готовить и нормально разговаривать. Она не способна к коммуникации: любой короткий диалог приводит Марусю либо в раздражение, либо в отчаяние.

Маруся умеет и любит есть, спать и выяснять отношения. В свою очередь, являясь идеальной моделью для среднестатистической школьницы из соцсети, которая не то чтобы стыдится таких своих особенностей, но слышать упреки по их поводу устала. А тут здрасьте вам – ровно такая же героиня, даже еще тупее – и она, во-первых, красавица, во-вторых, носительница сакральной силы, в-третьих – потомок небожителей. И таких среднестатистических у нас, видимо, как минимум 300 тысяч.

На самом деле, конечно, моделью для Маруси, мыслящей в стилистике «В порядке ли Бунин? Может быть, она спасет ему жизнь? А может, у него оторваны ноги?», является не автор, а ее первое уникальное изобретение – страшенная кукла Мукла, которая лет пять назад, судя по отзывам, взорвала игрушечную индустрию, светскую тусовку и половину Вселенной оригинальностью, неповторимостью и тонкостью замысла-воплощения.

На фоне восторгов мало кто вспомнил, что лет за десять до этого вселенную российских детей взорвала другая кукла Мукла – картонная сборная игрушка, вкладывавшаяся в турецкие, что ли, жвачки или конфетки.

Да это и не важно – у каждого этноса, в том числе кукольного, свой генезис.

Но в итоге «Маруся», что первая, что третья, построены ровно по принципу игры в куклы. Часть первая: вот это аэропорт, появляется такая Барби – вернее, Мукла, конечно, – она такая несчастная, тут ее хоба – и в тюрьму, а потом приходит сильный такой папа и говорит: а ну-ка выпустили мою доченьку быстро! И выпустили, ага. Теперь вторая часть: Мукла такая на здоровской машинке едет-едет – бабах, перевернулась. И чо? Ничо, дальше пошла. А давай ее переоденем, у нее ведь платья такие здоровские! Давай. И искупаем! Ну давай. А она пусть такая утонет, но не до смерти. Как утонет, в душе? Ну да. А почему? А просто так. Ну давай. А что аэропорт? Какой аэропорт?

Все герои являются частью механизма, который крутится лишь одновременно с героиней, служащей единственным приводным ремнем: жизнь начинается, когда Маруся вступает в кадр, и тут же застывает, едва она из кадра выходит. Остальные герои валяются брошенными марионетками, ожидая, пока автор вспомнит про них, приведет на этот участок Марусю и заставит хозяина участка изображать злодея, героя или просто красавчика.

Может, это и правильно – если даже добрый профессор реагирует на возможную гибель подчиненных интенсивным потреблением компота, анекдотами и диалогом:

«На месте хранилища остался котлован. Не сохранилось вообще ничего. Стены перемолоты в щебень. Оборудование уничтожено».
– Ну что ж... прекрасно.
– Разрушен только этот участок. Все остальные объекты не пострадали.
– А люди?
– Выясняем.
– Хорошо».

То же самое относится к самым старательно придуманным особенностям мира: в следующем эпизоде герой про них забывает, так что не пригождается ни система надзора за гражданами, тщательно описанная в первой части, ни волшебная лодка-самолет – можно ведь и на обычном самолете перемещаться, ни антипанический пластырь, без которого Маруся раньше вроде бы помирала. Об объяснении даже ключевых событий не стоит и говорить – не забывала бы про них автор напрочь, и то хлеб.

А может и забыть. Например, от увлеченности альтернативной анатомией героев. Об этом можно судить по фразам: «лицо, невероятно бледное, с яркими голубыми прожилками на висках и на шее», «та повернула ей голову на бок», «Маруся расправила легкие, наполняя их до краев и выше» и особенно «Маруся стянула с себя платье и вытащила розовое». Впрочем, «громоздкий и тяжелый Гена послушно взял стакан компота и закинул его в глотку» можно отнести к той же категории исследований, как и «Маруся попыталась представить это все в воображении».

Ничего нового в таком подходе, конечно, нет: даже новейшая история российской фантастики знала периоды мегапопулярности Эрнста Малышева, Владимира Кузьменко и Вилли Кона, которые писали ужасно и много, а Юрий Петухов – еще и долго.

Другое дело, что издательства, претендующие на солидность, не ставили их паровозами больших проектов. Так ведь тогда и проектов не было.

Показательным, однако, следует считать тот факт, что в рамках «Этногенеза» доктрина обучения и прогресса решительно отодвинута в сторону. Ведь Сергей Волков очень сильно прибрал за первой «Марусей», увязал большинство ее косяков, вдохнул жизнь куда только можно и направил действие во внятную сторону. Волошиной осталось принять эстафету. А она раздраженно ее обнулила и принялась городить волапюки с чистого листа – не изменяя заявленному принципу: «Когда думать о чем-то надо, но не хочется, появляется приятное, почти философское чувство невозмутимости».

А раз «Поплит» и тысячи читателей ее в этом порыве поддержали, значит, «Этногенез» – это не шуточный эксперимент, в рамках которого тысяча обезьян, круглосуточно барабанящих по клавиатуре, рано или поздно должна натворить ПСС Шекспира. Это вполне серьезный проект с прямо противоположными целями.

Некоторые достижения неоспоримы. Скажем, появившаяся в третьей «Блокаде» манера гиперзвукового маркирования диалогов («Ого!» – присвистнул Грот») вполне перекликается с волошинским:

«Значит, папе не придется продавать машину!» – захихикала Женя и отключила связь.
– Зато я с Комаровым целовалась, – расплылась в довольной улыбке Катя.
– Ты целовалась с Комаровым? – закричала Света.
– О, Господи, – взмахнула руками Маруся, – покажи мне того, кто не целовался с Комаровым?»

Конечно, Бенедиктову еще далеко до «однако пройдя первые двести метров на каблуках, желание куда-то улетучилось», но ведь и «Этногенез» еще не завершен. А если что – можно запустить второй «Этногенез».

Нация мукл будет создана.

Руслан Сидоров