Одной из главных сенсаций мирового книгопечатания в этом году стала публикация последнего, незавершённого романа Владимира Набокова «Лаура и её оригинал».

На русский язык роман этот, изданный «Азбукой», перевёл Геннадий Александрович Барабтарло, который отказывается отвечать на вопросы, связанные с собой, считая их личными, но достаточно подробно рассказывает о Набокове и своей работе над переводом «Лауры».

— Почему вы настаиваете на публикации ваших ответов с ерями и ятями? Чем эта ваша личная инициатива может помочь русской словесности?
— Вашъ вопросъ есть слѣдствіе недоразумѣнія. Русское правописаніе для меня такъ же естественно, какъ вашимъ читателямъ совѣтское. Туть нѣть ни позы, ни оригинальничанья, не говоря уже объ «иниціативѣ» или желаніи «помочь русской словесности».

Помочь общему возрожденію не только словесности, но и вообще русской цивилизаціи могло бы безусловное и массовое отшатываніе рѣшительно отъ всего, произведеннаго совѣтской властью, какъ отшатываются съ отвращеніемъ отъ порчи или заразы, и это едва ли не въ первую очередь относится къ рѣчи, во всѣхъ ея формахъ, въ томъ числѣи письменной (литературный языкъ — послѣдняя и наименьшая забота).

Нужно обучатъ русской грамотѣвъ начальныхъ школахъ, но для этого нужно учить учителей, а для этого нужно сознаніе необходимости контрреволюціонной реформы языка — и тѣмъ самымъ перемѣны и самого сознанія. Разомкнуть этотъ кругъ человѣку не подъ силу, но къ счастью для себя, человѣкъ только предполагаетъ.

Между прочимъ, éрей большевицкая реформа не отмѣняла; это славянское названіе буквы было вытѣснено довольно несуразнымъ (и лингвистически невѣрнымъ) мягкимъ знакомъ.

Вы конечно имѣете въ виду не ерь, а еръ, упраздненный на согласномъ концѣ слова, гарнитурныя литеры котораго были во исполненіе буквы декрета уничтожены въ большихъ типографіяхъ сознательной чернью такъ ревностно, что ихъ долго потомъ недоставало, и потому въ совѣтской печати, а оттуда и на письмѣ, на поколѣніе утвердился пріемъ ставить по необходимости апострофъ въ серединѣ слова («из´ятие», «от´явленный» и т.п.).

Китайскій врачъ прежде всего проситъ паціента, на что бы тотъ ни жаловался, показать языкъ и долго, минутъ десять, его изучаетъ. О пореформенномъ русскомъ, прежде чѣмъ перейти къ діагностикѣвнутреннихъ болѣзней, можно только по одному этому признаку тотчасъ сказать: «Урѣзанъ».

За тѣнѣсколько лѣтъ, что я печатаю свои сочиненія или переводы въ Россійской Федераціи (только книжка стиховъ была набрана орѳографически правильно), мнѣ случилось прочитать немало насмѣшливыхъ, недоуменныхъ, фантастическихъ, презрительныхъ, или возмущенныхъ («куда смотрят корректоры!», «кто позволил!») отзывовъ по этому именно поводу.

Я отсылаю тѣхъ, кому любопытно знать мое мнѣніе, къ своему послѣсловію къ «Лаурѣ» (и къ предисловіямъ ко всѣмъ другимъ изданіямъ Набокова въ моемъ переводѣ). Позвольте здѣсь ограничиться только цитатой оттуда, объясняющей тѣ нѣсколько отступленій отъ упростительныхъ крючково-бархударовыхъ правилъ, которыя такъ рѣжутъ глазъ непривычной публикѣ:

«По соглашению с издательством я сохраняю только две-три черты школьной русской орфографии, оговоренные в каждом издании как «особенности правописанія переводчика», и эти особенности суть просто вешки, столбики или кресты на дорожной обочине, напоминающие о произошедшей здесь некогда катастрофе».

— Как вы готовились к переводу «Лауры и её оригинала»?
— Нисколько не готовился. Вообще говоря, я берусь за переводы довольно рѣдко и между дѣломъ, и притомъ непрофессіонально, т.е. не изъ денегъ, а въ частныхъ видахъ.

Когда-то давно я переводилъ Набокова ради усовершенствованія своего слога и углубленнаго пониманія его сочиненій, т.к. нѣтъ лучшаго способа изучить словесное сочиненіе, чѣмъ честно перевести его на родной тебѣ языкъ.

Переводъ романа можно уподобить процессу демонтажа и сборки сложного механизма, съ числомъ деталей, близкимъ къ числу составляющихь книгу словъ, каждое из которыхъ должно быть взвѣшено въ рукѣ.

За переводъ «Лауры» я взялся не потому, что высоко ставлю свое искусство, а главнымъ образомъ для того, чтобы устранить возможность легальнаго появленія этой вещи на совѣтскомъ жаргонѣ, который повсѣмѣстно замѣнилъ собою родной языкъ Набокова (или Михаила Новоселова, или генерала Миллера).

Съ біографіей Набокова я давно хорошо знакомъ, монографіи тутъ ни при чемъ, но вы совершенно правы въ томъ, что чтеніе лучшихъ литературныхъ образцовъ, и въ частности вещей автора, котораго переводишь, чрезвычайно полезное, желательное, и даже можетъ быть необходимое упражненіе.

— Если переводы между делом, то какое дело для вас является главным?
— Смотря по тому, что называть «главнымъ дѣломъ». Мое академическое мѣсто доставляетъ мнѣ постоянное жалованіе и перемѣнное удовольствіе: вотъ уже двадцать пять лѣтъ я читаю въ одномъ губернскомъ университетѣ курсы по русской литературѣ (иногда и кинематографу) студентамъ и аспирантамъ на каѳедрѣ германской и русской словесности.

Предполагается, что всякій профессоръ въ нынѣшней Америкѣ занимается научной дѣятельностью (гораздо болѣе важной для его карьеры, чѣмъ педагогическая), которая должна непремѣнно и регулярно приносить печатные плоды.

Поэтому я пишу ученыя статьи и книги, дѣлаю доклады и т.д., впрочемъ теперь не такъ часто, какъ прежде, до производства въ ординарнаго профессора, когда это было и практически необходимо.

Но — если вы спрашиваете о моихъ письменныхъ занятіяхъ — внѣ и помимо служебныхъ обязанностей я иногда сочиняю въ стихахъ и въ прозѣ, по-англійски и по-русски, хотя послѣ книжки, вышедшей въ Петербургѣ въ 1999 г., я стиховъ почти не писалъ. Можетъ быть я переиздамъ ее, соединивъ съ кое-какой прозой. Кромѣ того, я бы хотѣлъ издать въ увеличенномъ на треть размѣрѣ свой «Сверкающій обручъ» — книгу о Набоковѣ, напечатанную ничтожнымъ тиражомъ лѣтъ шесть тому назадъ, — но пока не знаю, гдѣ.

— Для того чтобы осуществить перевод, пытались ли вы представить роман внутри себя как некое целое, законченное произведение? И как тогда, по вашему мнению, оно должно было бы развиваться?
— Собственно для перевода этого не требуется: иныя роли легче (или лучше) играть, не зная всего сценарія (на чемъ настаивалъ, напримѣръ, Тарковскій).

Представить себѣ весь романъ по той трети или четверти, которая была изъ него записана, невозможно именно оттого, что методъ сочиненія Набокова не поддается реконструкціи.

Здѣсь къ тому же композиціонная и повѣствовательная стратегія предполагаетъ вставной, внутренній романъ (о чемъ говоритъ и названіе), что дѣлаетъ всякія предположенія обо всей книгѣ совершенно фантастическими — что впрочемъ не смутило бы голливудскихъ профессіональныхъ поденщиковъ, ежели бы имъ поручили взяться за дѣло.

Я только предложилъ считать три карточки (112—114) записью финала романа (и объясняю свою идею въ послѣсловіи). Съ нѣкоторой — весьма, впрочемъ, небольшой — долей вѣроятія можно вообразить, что герой внутренняго романа, Филидоръ Соважъ, телепатически истребляетъ свою невѣрную жену Лауру съ мстительной постепенностью, «отъ ногъ до гребенокъ».

— К какому роману Набокова, по вашему мнению, «Лаура и её оригинал» могла бы быть близка или хотя бы намекала своим строем и наполнением?
— Въ томъ же послѣсловіи я указываю нѣсколько. Собственно, «Лаура и ея оригиналъ», въ томъ разрозненномъ видѣ, въ какомъ она была оставлена, чрезвычайно напоминаетъ въ одномъ тематическомь отношеніи послѣдній напечатанный романъ Набокова «Посмотри на арлекиновъ».

Именно тѣмъ, что и тамъ и тутъ выведены, какъ на смотръ, «другія сочиненія того же автора» (какъ пишутъ на оборотѣ титульнаго листа), но не въ своемъ настоящемъ видѣ, а съ разными смѣщеніями и осмысленными деформаціями.

— Какой Набоков вам ближе — берлинский Сирин или американский Набоков, пишущий по-английски?
— Я, пожалуй, не знаю русскихъ эмигрантовъ (изъ числа знатоковъ литературы, разумѣется), которые не предпочитали бы русскаго Набокова англійскому, что довольно естественно.

Такъ думала и покойная сестра его, Елена Владиміровна Сикорская, которая, въ отличіе отъ большинства даже и искушенныхъ въ литературѣ русскихъ, глубоко понимала и англійскія вещи брата.

Но одно дѣло «ближе», а другое «лучше», и въ извѣстномъ артистическомъ смыслѣ англійскій Набоковъ ушелъ далеко отъ Сирина, въ томъ же общемъ направленіи.

Эта тема завела бы насъ дальше, чѣмъ принято въ такихъ бесѣдахъ. Скажу только, что железнымъ протезомъ можно гнутъ пятаки, но затруднительно подбирать ихъ съ полу, и что нѣкоторыя вещи могутъ быть названы по-англійски, но не по-русски.

Хорошо это или нѣтъ, другой вопросъ.

— Меня всегда интриговал способ набоковской работы — писание на карточках. Как, на ваш взгляд, это помогает разгадке замысла или, напротив, запутывает? Удобный ли это способ конструирования романа?
— Онъ сталъ записывать на разлинованныхъ оксфордскихъ картахъ «Лолиту», отчасти потому, что удобнѣе писать, держа такую карточку на колѣнѣ или на ладони: большая часть книги была написана во время лѣтняго автомобильнаго путешествія на западъ Америки.

Тематическіе стопки он стягивалъ широкой резинкой, потомъ клалъ въ коробку (но не сапожную, конечно, какъ кто написалъ, а много ýже).

Техническія преимущества такого способа передъ записью на листахъ бумаги для Набокова очевидны. Онъ, какъ извѣстно, сочинялъ свои книги въ воображеніи, цѣликомъ и въ значительныхъ подробностяхъ, а записывалъ и развивалъ темы и соединялъ части потомъ, причемъ не подрядъ и обычно не отъ начала.

Это конечно дѣлаетъ задачу даже частичнаго возстановленія не дописаннаго на ¾ текста сугубо неразрѣшимой.

— Как вы думаете, как бы Набоков отнёсся к изобретению компьютера? Пользовался бы им? А интернетом?
— Вѣроятно, съ живымъ любопытствомъ; но пользоваться сомнительными услугами вычислительныхъ машинъ скорѣе всего не сталъ бы, предоставивъ это женѣ или секретарю.

Вы знаете, что онъ никогда не садился и за пишущую машину, которая была изобрѣтена незадолго до его рожденія. Для этого много причинъ практическаго и философическаго характера, но главная въ томъ, что всякій настоящій писатель знаетъ, или по крайней мѣрѣ чувствуетъ, тончайшую, но ненарушимую связь между образомъ выраженія (въ его высшихъ формахъ) и правой рукой съ писчимъ инструментомъ въ трехъ пальцахъ.

Первоначальна только рукопись, а никакъ не машинопись. Грубо говоря, ни одинъ шедевръ ни въ прозѣ, ни тѣмъ болѣе поэтическій не былъ и не можетъ въ принципѣ бытъ написанъ иначе какъ десницею.

На ремингтонахъ и макинтошахъ можно сочинять или «писать» всякую всячину (не говорю тутъ о перепечатываніи перебѣленной рукописи, это дѣло обычное), что и дѣлается сплошь, но такимъ искусственнымъ опосредованнымъ способомъ ничего нельзя создать въ высшихъ художественныхъ разрядахъ.

— Переводя «Лауру и её оригинал», перевоплощались ли вы в автора?
— Помилуйте, я вѣдь не актеръ. Да и ничего такого для честнаго перевода не требуется: нужно главнымъ образомъ максимальное (техническое и историческое) знаніе обоихъ языковъ и знаніе стиля перелагаемаго автора. Нуженъ такъ же воспитанный на хорошихъ образцахъ вкусъ и нѣкоторая сила въ правой рукѣ.

— Пытаясь понять логику Владимира Владимировича изнутри, вы поняли о нём что-то такое, чего не знали раньше?
— Что касается до «Лауры», то, пожалуй, читая и разбирая ее для своей задачи, я почувствовалъ острѣе, чѣмъ прежде, какими путями Набоковъ продергиваетъ нить темы смерти, всегда поблескивающую въ его книгахъ, но здѣсь (какъ, въ меньшей степени, и въ предыдущемъ романѣ) звучащую другимъ тономъ и съ другой высотой, на терцію выше и менѣе увѣренно.

Передъ лицомъ смерти самый увѣренный въ себѣ сочинитель можетъ иначе смотрѣть на свои сочиненія. «Даръ» кончается словами «...и не кончается строка»; «Евгеній Онѣгинъ» — «Блаженъ, кто праздникъ жизни рано / оставилъ, не допивъ до дна / бокала полнаго вина, / кто не дочелъ ея романа, / кто вдругъ умѣлъ разстаться съ нимъ».

Набоковъ не дописалъ своего послѣдняго романа, и скончался не кончивъ строки, но — какъ я пытаюсь показать въ концѣ своего послѣсловія — можетъ быть, когда онъ понялъ, что умираетъ, эта книга, да и самое сочиненіе книгъ, не имѣли уже для него прежняго значенія, и оттого-то онъ — какъ знать? — просилъ жену сжечь написанное: за ненадобностью.

Вопросы задавал Дмитрий Бавильский

Фото: chaskor.ru