Понятно, что нет. Американский? Да нет же. Постсоветский? А это что такое? Аксёнов — писатель русский и всемирный. Он следует из страны в страну. Из эпохи в эпоху. Из текста в текст… Познавая мир за миром и творя миф за мифом. Он воплотил в себе большие мечты своих героев. И ушёл. А мечты сбываются.

1.

«…Я рано научился, что твоя жизнь не представляет никакого интереса, — говорил митрополит Сурожский Антоний, — интерес представляет то, для чего ты живёшь».

Так это или не так? И для всех ли равно справедливо?

Неизвестно. Однако думается, что если человек и правда живёт (или жил) для чего-то , то в некий момент важность обретает не только его цель и дело, но и детали его жизни. Причём отнюдь не из ряда вон выходящие (хотя и они тоже), а простая повседневность. Где жил. С кем пил. Как дружил. Кого любил. И не любил. Что ел и пел. Как отдыхал с семьёй и без. Как разбирался с деньгами. Что предпочитал — регулярный парк или дремучий лес. Что различал в гудении мотора и в утреннем птичьем гаме… И многое другое. Такое, что, казалось бы, не учитывается в вопросе, для чего живёт или жил.

Но отчего же не ожидать, что и эта вся простая повседневная ежеминутность была явно или неявно продиктована этим самым для чего …

2.

На главном концерте первого фестиваля «Аксёнов-фест» в Казани дизайнер Ирина Аксёнова сидела в пятом ряду партера театра оперы и балета имени Мусы Джалиля. Радовалась чудному действу: Козлов на саксофоне, писатели, поэты, Василий Павлович пританцовывает под Sentimental Journey… Не постеснялась — подошла к Аксёнову и сказала: так мол и так, я ваша однофамилица, дизайнер, реставрировала этот театр, который строил ваш отец, смещённый предгорисполкома, в последние месяцы перед арестом. А Аксёнов возьми да и предложи: а сделайте дизайн нового творческого клуба — Дома Аксёнова на улице Карла Маркса, где некогда жил будущий мастер и который взялись реставрировать, а фактически восстановить под патронажем мэра Казани Ильсура Метшина. А Ирина возьми да и согласись.

Это было два года назад. Великолепный Аксёнов был ещё с нами. Летом он скончался. А дом его стоит. С одной стороны — тот, прежний, пронизанный жутью минувшей советчины, а с другой — как новенький, вписанный в наше время, а точнее в то вечное время, о коем размышлял и писал, в котором живёт удивительный писатель.

Народ, собравшийся в уюте, который только и бывает там, он важен не только для жителей, но и для строителей, был радостно изумлён.

Вот круглый семейный стол под скатертью и лампой, с довоенным журналом «Работница», как бы недочитанным да и оставленным до поры. Вот и строй телекамер. И ряды гостей. И Андрей Макаревич — соавтор идеи фестиваля — поёт о дальних краях, где хорошо и куда здорово будет попасть, когда кончится ерунда. И мэр Ильсур Метшин, преемник (через череду поколений) отца Аксёнова, демонстрирует документы своего предшественника и его впечатляющий маузер, укрытый в тайнике перед арестом.

А после — чудный спектакль по рассказу «Победа», тому, где гопник выигрывает у гроссмейстера, а тот вручает ему памятный знак из чистого золота. И саксофон, и проза, и стихи. И свинг! И председатель попечительского совета Евгений Попов с нежностью говорит о друге: «Василий Павлович заново обрёл свой дом в Казани. А Казань заново обрела своего сына. Праздник продолжается. Жить надо, как бы танцуя свинг…»

3.

И это понятно. Хотя бы тем, кто умеет танцевать. Но и они знают, что это не всё. То есть «как бы танцуя» — это важно, но есть много кроме. Ибо если знаешь для чего, то ярким, лёгким, полным кружений парением по сцене способ жизни не исчерпаешь.

Аксёнов знал — для чего он. И много работал с тем как.  

Скажем, путешествуя. Это серьёзно. А когда-то было более чем серьёзно: советский человек попадал за пределы оплота мира и социализма лишь по поручению или разрешению руководства. Сейчас это звучит смешно, многие не верят. Но те, кто помнит, что значит «невыездной», смеются без задора. Не отсюда ли у Аксёнова тема побега, исчезновения?.. Его герои часто бегут. Со «Звёздным билетом» — в Таллин. Лидеры «Нового сладостного стиля» Стенли и Александр Корбахи — всюду и далее везде. Бен Иван, Антон Лучников, Памела и их младенец — с отданного красным острова Крым. Фотограф Максим Огородников, велевший «скажи изюм», — из-под носа КГБ. И вообще — почти все. Из Матросской Тишины в романе «Редкие земли»…

История Огородникова стоит здесь особо, повторяя опыт самого автора, рассказанный мне им самим осенью 2003 года. Я уже рассказал её в «Часкоре», повторять не стану, а вместо того спрошу: а куда бежали те, кто и не помышлял о заграницах?

Оказывается, было не так уж мало мест. Если удавалось проскочить мимо водки и свинства, то кто-то — в коллекционирование. Кто-то — в спорт. Кто-то — в туризм. Кто-то — в хиппизм и тайный рок. А кто-то — в джаз. В отдушине джаза укрывались даже при Сталине, что и делали в их казанской юности Аксёнов и его друзья.

4.

Аксёнов знал и любил джаз. Но тот — советский джаз — был делом особым. Он рассказывал: «В 1947-м из Шанхая в СССР репатриировался оркестр Олега Лундстрема. Дали два сенсационных концерта в «Метрополе». А их р-раз — в смокингах и со всеми свингами — в Зеленодольск, чудовищный городишко под Казанью. И они там, бедняги, чахли. Но музыканты были высокого класса, и их раскидали по Казани: кого в оперный театр, кого в музыкальную школу. Мы бегали на танцы, где играли «шанхайцы». Молодёжь их обожала. А Зосим Алахверди сшил длинный пиджак, купил золотой саксофон и стал лабать блюзы. Так появились «малые шанхайцы».

Порой джаз приходил через пародию. Тогда в уфимской филармонии был артист, настоящий советский негр — Боб Цымбо, через «ы» (вписанный в книгу «В поисках грустного беби» как Боб Бимбо). Он, читая «разоблачительные» куплеты против империалистов, рисовал на сцене карикатуры на Черчилля и Трумэна и, кривляясь под дикий джаз, изображал «западное безобразие»! Народ помирал от удовольствия.

А потом умер «отец народов». Что творилось в тот день на танцах в Казани — описано в рассказе «День смерти товарища Сталина». Сначала все пили водку. А потом вдруг Жора Баранович, трубач-«шанхаец», заиграл, да так, что всех просто снесло на танцпол! А тут Юра Модин вступил — пианист. И понеслось!

Жора Баранович незадолго до того сдал в комиссионку своё пальто. А я его купил — протёртое, но очень стильное. И щеголял в нём. Тётка возмущалась: «Ты стал люмпеном, Василий!» Потом в этом пальто я уехал в Питер…»

5.

На фестивале в Казани было много джаза. Ветра. Ясного неба. И людей, трепетно внимавших гостям и ждавших, стоя с книгами автографов Дмитрия Быкова, Светланы Васильевой, Михаила Веллера, Игоря Иртеньева, Александра Кабакова, Евгения Попова. Не зарастала народная тропа и к главному редактору журнала «Октябрь» — элегантнейшей Ирине Барметовой, положившей немало сил ради того, чтобы «Аксёнов-фест» состоялся. И он состоялся. И, как говорят, стал самым представительным за три года существования этого уникального и удивительного литературно-джазового праздника.

Чудесно было увидеть и его героев. Всамделишных. Ведь несложно же, в самом деле, узнав сына писателя Алексея, увериться: вот идёт «Маленький Кит, лакировщик действительности» (1964 год). Только уже большой, статный, сдержанный художник кино. Вступает в отель «Шаляпин», беседуя с мощным продюсером фестиваля Сергеем Мировым… Не стану гадать, под каким псевдонимом действует в романе «Скажи изюм» один из авторов «Метрополя» Евгений Попов, но в том, что в славной компании фотографов, составляющих первый советский свободный фотоальбом, есть некто на него хоть и не вполне, но очень похожий, я убежден. А ведь история «Метрополя» занимает далеко не последнее место среди ярких мифов, сотворённых Василием Павловичем…

Теперь, как сказал Александр Кабаков, «мы становимся свидетелями встречи писателя с мифом о нём самом. Независимо от масштаба его литературы — а масштаб неизвестен, и пройдёт немало лет, прежде чем он станет известен, — миф об Аксёнове возникает на наших глазах, и это прекрасно». Ибо этот миф позволяет нам быть причастными Аксёнову, который остался здесь. Остался в танце. В стильном плаще. В улыбке из-под усов. В ноте. В слове.

«Лишь чернила иссякнут, — сказал один очень достойный господин из романа «Новый сладостный стиль», — но не жизнь. И потом, знаешь ли, это ведь моя история. Она закончится, а вы все пойдёте дальше, вот и всё».

Лишь чернила иссякнут…

6.

Говорят, он предпочитал пишущую машинку.

Дмитрий Петров