Завантажити

сцена?».
«…если бы ты вышла замуж за эту проститутку Андрея, ты б для него умерла».
«….мне легче убить тебя, чем поверить, что ты настолько не понимаешь меня!».

*****
Самое странное, что в этот миг я впервые поняла, как сильно Костя Гречко любит меня. Как сильно я люблю его до сих пор. Или память о нем… Или веру в нашу дружбу. Иначе бы там, на улице, мне не стало так больно.
Почему я не поняла это раньше?
Я знала ответ.
Потому, что в тот же миг мне пришлось бы мучительно разочароваться и в этой любви, и в дружбе.
«Сцена показывает, — скрипуче объяснила я шефу, — что герою проще убить героиню, чем признать, что она неидеальна... Проще сдать в милицию, вычеркнуть и позабыть, чем разлюбить ее!»
Я должна была закричать. Захлебнуться своим осознанием. Но я испытывала лишь удивление. Надменное удивление театрального критика:
«И как героиня пьесы могла быть такой замечательной ничего не замечающей дурой?»
Кем я была для него?
«Кукла наследника Тутси» — дразнила меня Арина (она никогда не верила в нашу гей-дружбу!). «Гей-дура» — именовала себя я на пике несчастной любви. Я всегда знала правду. Но, глядя в упор, не узнавала ее!
Я спрыгнула с пуфика. Я узнала его! На нем-то мы с Костей и просидели нашумевший гастрольный спектакль Моссовета, позабыв войти в зрительный зал.
Я встала на колени, сложилась втрое, заглядывая под сиденье.
— Что ты делаешь? — возбудился Сашик.
Я не верила, что найду ее там. Но она честно ждала меня там — пристроенная в деревянную щель, чумазая от пыли бумажка.
— Что это?
— Я положила туда, — сказала я.
Я любила оригинальные решения! У меня не было карманов на платье, мы с Костей пошли курить в мужской туалет. Я собиралась, вернуться за ней. И вернулась.
Я развернула бумагу:

Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой судьбе прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро…

Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда…

Умершие, познайте слово Ада:
«Я разлагаюсь с медленностью яда,
Тела в земле, а души на луне».

Вокруг земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьющая во сне -
Ты жадный труп отвергнутого мира!

— Что это? — заинтригованно откликнулся Сашик.
— Это про меня. Похоже?
Еще как! Слово в слово. Вот только тогда, четырнадцать лет назад я не была бескрылой. Не знала тоски. Не собиралась отвергать этот мир. Я была готова полюбить этот мир! Я любила Костю.
Никогда — ни после, ни до — никто не вглядывался в меня так глубоко, как он. Но он всегда видел только то, что хотел.
Себя самого! «Жадный труп отвергнутого мира» — отвергающий пошлые площадные законы. Свою совершенную женщину.
Он всегда любил ее! Не меня. Любил больше жизни… Моей! Любил так сильно, что предпочел бы убить меня настоящую, чем свою любовь ко мне.
Вот так штука, меня никогда не было!
Нет… Однажды я разучилась страдать, любить, добиваться, стремиться, перешагнула dead line — и стала его идеалом. Лишь мертвые могут быть идеальными — Костя всегда знал об этом.
«Только давай без соплей», — недовольно сказал Игнатий Сирень.
Он был не лучше Кости. Он тоже любил меня только такой, какой хотел видеть. Вот почему столько лет я не звонила ему.
Я была не лучше их. Я бесконечно любила свой миф о Косте, сложенный из отдельных сияющих фактов. Гениальный мальчик, разглядевший красоту моего Байкового кладбища, сто раз приходивший мне на помощь, единственный с кем я была счастлива, единственный, кто четырнадцать лет заботился обо мне… Все это было. Но нас с ним никогда не было. Наша история — была историей нашего отчаянного нежелания знать друг о друге правду.
Что ж… это тянет на серьезный конфликт.
Жанр: трагедия.
Идея: «Люди готовы убить тех, кто жаждет открыть им правду».
Предположим, Костя с Андреем впрямь обсуждали меня на кухне. Предположим, последний был пьян и как обычно нес дикую чушь. Предположим, Андрей сказал нечто — обо мне, о нас с ним, о моей спорной морали и нравственности — о том, к чему Костя относился с трагической серьезностью. Они поспорили, Костя толкнул его. Или не толкнул — оттолкнул… И случилась фатальная ошибка — Андрей ударился затылком об угол пенала.
Чисто теоретически такое могло быть. Костя мог толкнуть, мог выломать дверь, мог убить ради меня… меня и любого другого.
«Но мог ли он уронить карандаш?»
Нет!
Костя не мог затолкать труп в холодильник. Он же герой трагедии! Главный герой. Осознав ошибку, он «выколол бы себе булавкой глаза». А перед этим — вызвал милицию. Прятать труп — не его жанр.
«Безумие!» — прочла я во взгляде мента.
«Молодчина! — похвалил меня Игнатий Сирень. — Так кто же убил Андрея?»

*****
Я посмотрела на Сашика.
Он предпочел бы не убить, а женить

читати