Завантажити

страдать от любви?
— Тогда почему ты не бросила его? — спросил Саша.
— Кого?
— Костю.
— Мы же друзья…
— Да? — Мой масик посмотрел на меня как на мать-предательницу. — Тогда почему вчера, когда Женя сказал, что ты в спальне с Андреем, Яныч сразу встал в стойку?
— Когда Женя сказал это? — встала в стойку и я.
— Мы поссорились…
— Из-за сюжета.
— А потом помирились. Костя стоял на коленях, он сказал, что любит меня, только меня... А потом пришел Женя.
— С пивом?
— С Доброхотовым… — Голос Сашика стал визгливым, предложения — рваными. — И Костя сразу… — Он сморщился, собираясь заплакать. Как и положено опытной матери, я знала все интонации Сашика и все их последствия. — А я сказал «Если ты еще раз вспомнишь о ней, я уйду! Прямо сейчас!» И он забыл про тебя! А утром снова…. Какая ему разница, с кем ты?!
— Саша, пойдем, выйдем в холл.
Я поволокла его в пустое фойе, проклиная манюрскую привычку накручивать себя на пустом месте. Я видела, Сашик вот-вот заревет или запоет на глазах у ведущей Марлены и потеряет лицо. Или работу.
Я посадила его на пуф:
— Прежде всего, Андрея со мной не было!
— Потому что Яныч сказал, что он тебе не подходит? — Сашик скрючился на пуфике. Он горько ревел. Маленький мальчик с морщинами под глазами. Лучше б он спел мне арию «Смейся паяц». Пение всегда помогало ему собраться, поверить в себя.
— Янис никогда не говорил мне такого!
— А Андрею сказал. Они говорили на кухне. О тебе!
— Когда это было? Еще до сюжета?
— Да… Я зашел, чтоб позвать их смотреть мой сюжет, и услышал…
— Что?
— Твое имя.
— Мало ли как они меня поминали. Может, на хуй послали.
— Не тебя… А меня... Яныч сказал: «Уходи, не мешай нам»!
— Просто он не любит, когда ты ведешь себя так, будто все должны бросить все и смотреть твой сюжет.
— А утром Яныч сказал, что я готов сосватать тебя черту!
— Это я тебе сказала! Только что!
Еще одна бабская склонность — рубить все в один винегрет. Я перестала понимать, где правда, где истерика. Я прижала его и стала гладить по вздрагивающей, несчастной спине.
Его неизбывная детскость, так раздражавшая Яниса, вызывала у меня материнские чувства — он был, пожалуй, единственным, кто вызывал их у меня. При виде детей я испытывала недоумение. Я никогда не хотела ребенка. Разве что на третьем курсе от Кости. Но Костя не хотел детей. Их хотел Саша. А рожать от Саши не хотела я… Сашик, вот кто страстно мечтал родить: «Ну почему, почему я не могу? Когда мы занимаемся сексом, я думаю, вдруг случится чудо», — признавался он.
Естественно, мне. Костя таких дум не любил. Мы говорили о детях только друг с другом — мы оба хотели родить от Кости.
— А Костя сказал, что с Андреем ты станешь тупой манюркой, — наябедничал Сашик. Его спина успокаивалась под моими руками
— Неужели? А Костя не сказал тебе, кто я сейчас? — не сдержала я приступ сарказма.
Что за вопрос?!
Идеальная подруга, чьи запойные поступки не могут быть продиктованы низменной манюрской влюбленностью. Идеальная женщина, неспособная написать гавно и оправдать Галилея. И не неважно, что мне за тридцать, я сплю лишь со снотворным, а, засыпая, реву в подушку...
Мне вдруг захотелось подойти к зеркалу. Захотелось понять: я никогда не изменюсь? Я всегда буду идеальной для Кости? Что-то страшное было в его слепоте.
«В его?» — проклюнулся Игнатий Сирень.

*****
«Ты всегда его слушалась», — сказал Сашик.
Он знал меня — как себя. Все наши спорные поступки мы оба совершали исключительно за Костиной спиной. Иначе, почему я сразу отключила мобильный? Еще до того как сформулировала: Костя заставит меня набрать цифры «02». И я послушаюсь! Послушаюсь, как девочка-паинька. Я поверю, он прав. А разве не прав? Костя всегда мог заставить меня сделать все, что угодно!
Костя сказал, я не вправе искать компромисс, и я больше не писала о театре. И больше не ходила в театр… Костя уличил меня в манюрстве, и я разучилась страдать от манюрской любви.
«Тогда почему ты не бросила его?» — спросил Сашик.
Я бросила мужа и полсотни мужчин, но так и не бросила Костю. Если не любить его — гарантированный способ быть с ним, чем так уж плох такой вариант?
«Фатальная ошибка», — объяснила наш Сфинкс.
Но не гамартия. Гибрис — гордыня!
Фатальность ошибки была не в том, что в двадцать лет я влюбилась в голубого, а в том, что я не сдалась! Я должна была победить. Так иди эдак. И я победила. И стала его идеалом. Кем, собственно, я еще могла стать? Два года семейного счастья с Сашиком в роли ребенка и «нашим мальчиком» с переменным порядковым номером в роли регулярного секса. Полтора года сублимации по телефону. Два года брака, призванного доказать нелюбовь. Менять свои представленья о любви в двадцать шесть — слишком поздно!
Конечно, я любила еще. Только в мелодрамах героиня любит всю жизнь одного. У меня было

читати