Завантажити

много мужчин. И они падали передо мной на колени, выпрашивая прощения, и бились головой о стену, когда я бросала их — реально и больно бились. И плакали. И женились с горя на других, и женились на других, боясь быть закабаленными мной. И вызванивали меня по два года, уговаривая прийти на свидание, и обещали убить. И писали мне стихи. И душили подушкой от невозможности справиться со мной. И забирали вещи, чтоб я не могла уйти из их дома. И залазили ко мне на балкон, и застревали в форточке, и совершали ради меня столько маразмов, что, при желании, я могла бы считать себя роковой женщиной. Но вместо этого, я считала себя несчастной…
Все эти влюбленности слипались в памяти в единую кучу, как переваренные пельмени. Я не могла их разделить. Я помнила фабулу — Вову, застрявшего в форточке, плачущего Алика, орущего Колю — но не могла воскресить ощущений. Я не помнила, кому я говорила «люблю», а кому «мне нравятся твои ноги и зад»? Не помнила, на каком «Я люблю тебя» я усомнилась в своих словах, а на каком начала тупо лгать. Когда «люблю» показалось мне откровенно смешным и когда — скучным? Я не помнила смысла «люблю»!
И если мне все же удавалось его оживить, я вспоминала Костю… Я не лгала. Я давно разлюбила его. Но оставила его на память — свою единственную, большую как небо любовь. Оставила как памятник — я тоже любила когда-то. И осталась его и только его идеалом. В мои годы поздно менять параметры идеальности. Поздно менять табличку на памятнике «Моя единственная большая любовь — мой друг Костя».
Интересно, в какой день, в какой час ты проходишь dead line — точку невозвращения и перестаешь наживать новых друзей, принимать новые идеи, и начинаешь донашивать — подруг, любови, любовников, мужей, идеалы, привычки, взгляды на жизнь?
Быть может — точка невозвращения — и есть настоящая смерть?
— Скажи, — я выпихнула Сашика из объятий и стерла большим пальцем слезинку под его глазом, — а ты не жалеешь, что перестал быть актером?
— Почему перестал? — удивился он. — Я актер. Я работаю. Я веду вечеринки. И ставлю их… Эта та же работа. Ты б видела, сколько мне во вторник подарили цветов. И меня многие знают. И Марлене, моей ведущей, так понравился сюжет про собаку. Она обещала позвать меня на «М-1»… И я не халтурю. Я вкладываю душу.
— Ты, наверное, счастлив.
Если Сашик не заметил, что почти гениальный театральный артист Александр Пилипко давно мертв, если он верит в свою роль «Я артист», и как настоящий артист способен вжиться в нее так сильно, что прочее кажется ложью — это его счастье.
— А ты никогда не думал, что вам с Янисом лучше расстаться?
— Чтобы вы были вместе? — Сашик упрямо донашивал ревность ко мне, как и свою профессию, и свою «почти гениальность».
— Но вы все время ссоритесь.
— Но мы миримся! — Саше понадобилась четверть секунды, чтоб вжиться в их вечную любовь. — Ты не видела… Костя стоял вчера на коленях. Он говорил, что я его мальчик, его Лукаш… Знаешь, я иногда специально с ним ссорюсь. Я так люблю, когда мы миримся. Когда мы начинаем мириться, мы такие, как раньше… Ты понимаешь меня?
Я отлично понимала его.
После каждой неудачной попытки покончить с собой я снова ощущала себя живой — Сашик провоцировал ссоры, чтоб почувствовать любовь. Хоть на миг! Но он всегда жил мигом. Он мог вжиться в миг. Он верил лишь в миг — не веря ни в «после», ни в «до». И ради этого мига вновь и вновь воскрешал любовь, ставшую трупом.
Но была ли она вообще, их любовь? Или Костя всегда любил того Лукаша из чародейской «Лесной песни»? В настоящем Сашике Костю раздражало едва ли не все. Или Костю раздражало именно то, что он любит Сашика, не смотря на его неидеальность, любит, не смотря ни на что? У них действительно была роковая любовь. Четырнадцать лет! Я знала немного гетеросексуальных пар, которые прожили б столько. Так какая разница, жива их любовь или нет? Была или нет?
Или в глубине души Костя понимает: его не сможет любить никто, кроме Сашика — урожденного героя мелодрамы, готового всем пожертвовать, все простить, все стерпеть ради любви! Костя никогда не признается себе в столь неидеальном понимании. Сашик любит не Костю — он любит свою любовь! В его возрасте поздно менять любовь всей своей жизни — сделать это, все равно, что признать: твоя жизнь не стоит гроша.
Но какая разница, если оба давно находятся там — за пределами точки невозвращения — там же, где Орфей с Эвридикой…
А я?
— Костя всегда любил тебя больше, — сказал Сашик.
Он ждал, что я буду разубеждать его. И я оправдала его ожидания:
— Наоборот. Он любил только тебя. Он бросил меня. Два раза.
— Нет, — Сашик мотнул головой. — Когда я сказал, что у вас, быть может, любовь, Костя психанул и сказал, что если бы ты вышла замуж за эту проститутку Андрея, ты б для него умерла.
— И, по-твоему, это свидетельство его огромной любви?
«Тогда о чем это свидетельствует? — осведомился Игнатий. — И что дает нам та

читати