Завантажити

открыл путь к счастью. Сим камнем искупай золото и серебро, чистое ли? Афанасий. А что ж, если кто испытывать не искусен? Григорий. Вот так испытай! Можно ли всем людям быть живописцами и архитекторами? Афанасий. Никак нельзя, вздор нелепый.
Григорий. Так не тут же счастье. Видишь, что к нему не всякому путь открыт. Афанасий. Как не может все тело быть оком, так сему не бывать никогда. Григорий. Можно ли быть всем изобильными или чиновными; дюжими или пригожими, можно "ли поместиться во Франции, можно ли в одном веке родиться? Нельзя никак! Видите, что родное счастье не в знатном чине, не в теле дарование, не в красной стране, не в славном веке, не в высоких науках, не в богатом изобилии. Афанасий. Разве ж в знатном чине и в веселой стране нельзя быть счастливым? Григорий. Ты уже на другую сторону, как некий лях через кобылу, перескочил. Афанасий. Как? Григорий. Не мог слезть без подсаживания других, потом в двенадцатый раз пересилившись перевалился на другой бок ну вас к черту! Передали перцу, сказал, рассердись. Афанасий. Да не о том я спрашиваю, обо мне спрашиваю. Григорий. Ты недавно называл счастьем высокий чин с изобилием, а теперь совсем отсюда выгонишь иное. Я не говорю, что счастливый человек не может отправлять высокого звания, или жить в веселой стране, или пользоваться изобилием, а только говорю, что не по .чину, не по стране, не по изобилию счастлив есть. Если в красном доме пировное изобилие пахнет, то причиной тому не углы красные; часто и не в славных пироги живут углах. Не красен дом углами, по пословице, красен пирогами. Можешь ли сказать, что все равнодушны жители и веселы во Франции? Афанасий. Кто ж на этом подпишется? Григорий. Но если б страна существом или эссенцией счастья была, непременно нельзя бы нам быть всем счастливыми. Во всякой статье есть счастлив ли и несчастлив ли. Не привязал Бог счастья ни к временам Авраамовым, ни к предкам Соломоновым, ни к царствованию Давидову, ни к наукам, ни к статьям, ни к природным дарованиям, ни к изобилию: по сей причине не всем к нему путь открыл и праведен во всех делах своих. Афанасий. Где ж счастья сыскать, если оно ни тут, ни там, нигде? Григорий. Я еще младенцев выучил, выслушай басенку. Дед и баба сделали себе хату, да не прорубили ни одного окошка. Невесела хата. Что делать? По долгом размышлении определено в сенате идти свет доставать. Взяли мех, разинули его в самый поддень пред солнцем, чтоб набрать, будто муки, внести в хатку. Сделав несколько раз, есть ли свет? Смотрят - ничего нет. Догадалась баба, что свет, как вино, из меха вытекает. Надобно поскорее бежать с мехом. Бегучи, на дверях оба сенатора - один ногой, другой головой - зашиблись. Зашумел меж ними спор. "Конечно, ты выстарел ум". - "А ты и родилась без него". Хотели поход предпринять на чужие горы и грунта за светом; помешал им странный монах. Он имел от роду только 50, но в сообщении света великий был хитрец. "За ваши хлеб и соль не должно секретной пользы утаивать", - сказал монах. По его совету старик взял топор, начал прорубать стену с таковыми словами: "Свет веселый, свет жизненный, свет [повсеместный], свет вечный, свет нелицеприятный, посети, и просвети, и освети храмину мою". Вдруг отворилась стена, наполнил храмину сладкий свет, и от того времени до сего дня начали в той стране созидать светлые горницы. Афанасий. Целый свет не видел столько бестолковых, сколько твой дед и баба. Григорий. Он мой и твой вместе, и всех... Афанасий. Пропадай он! Как ему имя? Григорий. Иш. Афанасий. Иш, к черту его. Григорий. Ты его избегаешь, а он с тобой всегда. Афанасий. Как со мной? Григорий. Если не хочешь быть с ним, то будешь самим им. Афанасий. Вот навязался со своим дедом. Григорий. Что ж нужды в имени, если ты делом точный Иш. Афанасий. Поди себе прочь с ним. Ермолай. А бабу как зовут? Григорий. Мут. Яков. Иш и Мут не разлучатся, сия пара сопряженная. Григорий. Но не родные ли Иши все мы есть? Ищем счастья по сторонам, по векам, по статьям, а оное есть везде и всегда с нами, как рыба в воде, так мы в нем, а оно около нас ищет самих нас. Нет его нигде, затем что есть везде. Оно же подобное солнечному сиянию: отвори только вход ему в душу свою. Оно всегда толкает в стену твою, ищет прохода и не сыскивает: а твое сердце темное и невеселое и тьма вверху бездны. Скажи, пожалуйста, не вздор ли и не сумасбродство ли, что человек печалится о драгоценнейшем венце? А на что? На то, будто в простой шапке нельзя наслаждаться тем счастливым и всемирным светом, до коего льется сия молитва: "Услышь, о блаженный, вечное имеющий и всевидящее око!" Безумный муж со злою женой выходит вон из дома своего, ищет счастья себе, бродит по разным званиям, достает блистающее имя, обвешивается светлым платьем, протягивает разновидную сволочь золотой монеты и серебряной посуды, находит друзей и безумия товарищей, чтоб занести в душу луч блаженного светила и светлого блаженства... Есть ли свет? Смотрят - ничего нет... Взгляни теперь на волнующееся море, на многомятежную во всяком веке, стороне и

читати