Завантажити

имеет? А что ж за имя ему было у жидов? Какое-то Егова, понимаешь ли? Яков. Не понимаю. Афанасий. Вот то-то оно, что не понимаешь. Яков. Знаю только, что у Исайи во многих местах написано так: "Я есть, я есть, я есть сущий". Оставь, господин богослов, толкование слова для еврейских словотолковников, а сам пойми, что то за такое, что означается тем именем сущий. Не велика нужда знать, откуда это слово родилось: хлеб - от хлеба или от хлопот, а в том только сила, чтоб узнать, что через то имя означается. В том-то жизнь состоит временная - если достать его, Ермолай. Бог помощь! Что у вас за спор! Я давно прислушиваюсь. Афанасий. Здравствуй, друг! Яков. Пожалуйста, будь судьей нашей ссоры. Ермолай. Готов. В чем дело? Яков. Идолопоклонством считает, если Бога назвать натурой. Ермолай. В Библии Бог именуется огнем, водой, ветром, железом, камнем и прочими бесчисленными именами. Для чего ж его не назвать натурой? Что ж до моего мнения надлежит - нельзя сыскать важнее и Богу приличнее имя, как это. Натура есть римское слово, по-нашему природа или естество. Сим словом означается все-все, что только родится во всей мира его машине, а что находится нерожденное, как огонь, и все родящееся вообще, называется мир. Для чего... Афанасий. Постой, все вещественное родится, рождается и сам господний огонь. Ермолай. Не спорю, друг мой, пускай все вещественное родилось так точно. Для чего ж всю тварь заключающим именем, то есть натурой, не назвать того, в ком весь мир с рождениями своими, как прекрасное, цветущее дерево, закрывается в зерне своем и оттуда ж является? Сверх того, слово это - натура - не только всякое рождаемое и применяемое существо значит, но и тайную экономию той вечно существующей силы, которая везде имеет свой центр, или среднюю главнейшую точку, а края своего - нигде, так как шар, которым та сила живописно изображается: кто как не Бог? Она называется натурой потому, что все наружу происходящее, или рождаемое от тайных неограниченных ее недр, как от всеобщей матери чрева, временное свое имеет начало. А поскольку сия мать, рождая, ни от кого не принимает, но сама собой рождает, называется и отцом, и началом, ни начала, ни конца не имеющим, ни от места, ни от времени не зависящим. А изображают ее живописцы кольцом, перстнем или змеем, в кольцо свитым, свой хвост своими ж держащим зубами. Сии повсеместные, всемогущие и премудрые силы действия называются тайным законом, правлением, или царством, по всему материалу разлитым бесконечно и безвременно, то есть нельзя о ней спросить, когда она началась - она всегда была, или до каких пор она будет - она всегда будет, или до какого места простирается - она всегда везде будет. "На что ты, - говорит Бог к Моисею, - спрашиваешь о имени моем, если можешь сквозь материальный мрак прозреть то, что всегда везде было, будет и есть - вот имя мое и естество. Имя в естестве, а оно в имени; одно от другого не отличается; то ж одно и другое - оба вечные. "Кто веры оком через мрак меня видит, тот и имя мое знает, а кто ищет о моем знать имени, тот, конечно, не знает меня и мое имя - все то одно. Имя мое и я - одно то". "Я есть то, что есть. Я есть сущий". Если кто знает Бога, чем ни есть именует его сердце почитательно, все то действительное и доброе имя. Нет ничего, что один знает артос,, а другой panis (Хлеб (греч. и арм.). Прим. перев.), только бы в разуме не различились. Моисей и Исайя именуют его сущий. Им подражая, Павел говорил: "Вчера и ныне той же вовеки". А богослов другое имя дает: "Бог - любовь есть". Любовью называет то, что одинаковое и несложное единство - есть то же. Единство частей чуждое есть, потому разрешится ему есть дело лишнее, а погибнуть - совсем постороннее. Иеремия зовет мечом, а Павел словом именует живым, но оба они то же разумеют. Сей меч весь тлен поражает и все, как риза, обветшают, а слова закона и царствия его не мимо идут. Григорий. Долго ли вам спорить? Возвратимся к нашему разговору. Ермолай. О чем разговор? Яков. О том, в чем состоит счастье. Григорий. Премилосерднейшая мать наша натура и отец всякой утехи всякому без разбору дыханию открыл путь к счастью. Яков. Доволен ли ты сим мнением? Афанасий. Теперь доволен. Григорий. Но то беда, что не ищем знать, в чем оно точно имеет свое поселение. Хватаемся и боремся за то, как за твердое наше основание, что одним только хорошим прикрылось видом. Источником несчастья есть нам наша бессовестность: она-то нас пленяет, представляя горькое сладким, а сладкое горьким. Но сего б не было, если бы мы сами с собой посоветовались. Порассудим, друзья мои, и справимся, к доброму делу никогда не поздно. Поищем, в чем твердость наша? Подумай, такова дума есть и сладчайшая Богу молитва. Скажите мне, что такое для вас лучше всего? Если то отыщется, тогда и найдется и счастье точное; в то время до него и добраться можно. Ермолай. Для меня кажется лучше всего то, если быть всем довольным.
Григорий. Скажи яснее! Ермолай. На деньги, на землю, на здоровье, на людей и на все, что только ни есть в свете. Яков. Чего ты

читати