Завантажити

мысль мою попал. Афанасий. Расскажи же обстоятельнее. Григорий. Путник, обходя разные земли и государства, лишился ног. Тут пришло ему на мысль возвратиться в дом к отцу своему, куда он, опираясь руками, с превеликим трудом продолжал обратный путь свой. Наконец, доползши до горы, с которой виден уже был ему и дом отца его, лишился совсем рук. Отсюда живой глаз его взирал с веселой жадностью через реки, леса, стремнины, через пирамидных гор верхушки на блистающий издали замок, который был дом отца его и всей миролюбивой фамилии, конец и венец всех трудов путешествия. Но то беда, что наш Обсерватор ни рук ни ног действительных не имеет, а только мучится, как евангельский богач, смотря на Лазаря. Между тем, оглянувшись назад, увидел нечаянно чудное и бедственное зрелище: бредет слепец, прислушивается, ощупывает посохом то вправо, то влево, и будто пьян, и с дороги слоняется, подходит ближе, вздыхает: "Исчезают в суете дни наши..." "Пути твои, Господи, скажи мне..." "Увы мне, как пришествие мое продолжится!" И прочие такие слова сам себе говорит, вздыхая с частым преткновением и падением. - Боюсь, друг мой, чтоб не испугать тебя; кто ты таков? - спрашивал зрячий, - 34-й год путешествия моего, а ты мне на пути первый случился, - отвечал помраченный. - Странствование мое в разных краях света сослало меня в ссылку. Необыкновенный жар солнечных лучей в Аравии лишил меня глаз, и я слеп уже возвращаюсь к отцу моему. - А кто твой отец? - Он живет в нагорном замке, называемом [Миргород]. Имя ему Ураний, а мое Практик. - Боже мой,, что ты мне говоришь? Я твой родной брат, - вскричал просвещенный, - я Обсерватор. Необыкновенная радость всегда печатлеется! слезами. После изобильного слез излияния слепец с орошенными глазами говорил брату своему следующее
- Сладчайший брат! По слуху слыхал я тебя, а теперь сердечное мое око видит тебя. Умилосердись, окончи мои бедствия, будь мне наставником. Скажу правду, что меня труд веселит, но всеминутное спотыкание всю мою крепость уничтожает. - Жаль мне, - говорил светлоокий, - что не могу тебе служить, любезная моя душа. Я путник, обошедший уже одними ногами моими весь круг земли, они меня носили везде быстро, но каменистые в пути встречающиеся горы лишили меня оных, и я, опираясь руками моими, продолжал свой путь, а на этом месте потерял и руки. Более уже не ходить, не ползать по земле не могу. Многие желали меня к сему употребить, но, неспособен ползать, не был им полезен...
- За этим дело не стало, - сказал слепой. - ты мне ноша легкая и любезная: возьму тебя, сокровище мое, на себя. Чистое око твое будь вечным тела моего обладателем и всех моих телесных членов головой. Прекрати мучительство началородной тьмы, бесчеловечно меня гонящей по пустому пути его посторонностям; я твой конь, сядь на плечи мои и управляй мной, дражайший мой господин и брат.
- Сяду, брат мой, с охотой, чтобы показать нам истину написанного слова Божьего сего у сказывающего притчи: "Брат брату помогающий, как град тверд и высок, укрепится же, как основанное царство". Теперь взгляните на дивное дело Божье; из двух человек составлен один, одно путничье лицо сделало из двух сродностей без всякого смещения, но и без разделения взаимно служащих. Идет небывалый путник главнейшим путем, ни вправо, ни влево не уклоняясь, исправно переходит реки, леса, рвы и стремнины, проходит строптивые горы, с весельем поднимается мирно на высоту города, обливает его светлый и благовонный воздух; выходит безмятежная толпа миром и любовью дышащих жителей, плещущих руками, ожидая на крыльце, и приемлет в недра блаженного объятия сам ветхий днями Ураний, Яков. Так что ж тебе сказать?
Григорий. Объявите главное ваше желание.
Яков. Наше желание верховное в том, чтоб быть счастливыми. Григорий. Где ж ты видел зверя или птицу без сих мыслей? Ты скажи, где и чем искомое тобой счастье? А без этого, родной, ты слепец; он ищет отцовский замок, да не видит, где он. Знаю, что ищет счастье, но, не разумея, где оно, падает в несчастье. Премилосерднейшее естество всем без выбора душам открыло путь к счастью... Афанасий. Постой! Это слово, кажется, воняет ересью - всем, без выбору! Яков. Пожалуйста, не мешай, господин православный суевер: все родилось на добрый конец. А добрый конец - разумное счастье. Так можно ли сказать, что не всякому дыханию открыла путь всеобщая мать натура к счастью? Афанасий. И твоя натура пахнет идолопоклонством. Лучше сказать: Бог открыл, не языческая твоя натура. Яков. Здравствуй же, ольховый богослов! Если я, называя Бога натурой, сделался язычником, то ты и сам давно уже преобразился в идолопоклонника. Афанасий. Чего ради? Яков. Того ради, что это имя (Бог) есть языческое название. Афанасий. Пускай и так, но христиане уже сделали это название своим. Яков. Для чего ж ты боишься Бога назвать натурой, если первые христиане усвоили себе языческое название (Бог)? Афанасий. Много ты болтать научился. Яков. Разве ты не слушал никогда, что высочайшее существо свойственного себе имени не имеет? Афанасий. Не

читати